(очерк к книге Елены Думрауф-Шрейдер «Эти мгновения жизни...»)

Наверное, название книги может провоцировать повышенный интерес читающей публики и, выполняя в некотором роде функцию рекламы, служить продвижению товара на потребительском рынке. Но философия имени – это «вещь в себе», и она всегда оказывается гораздо глубже меркантильных соображений автора.

У сборника прозы «Эти мгновения жизни» суть названия звучит едва ли не тривиальнее самой жизни. Однако, внимательно «пролистывая» страницы людских историй, рассказанных Еленой Думрауф-Шрейдер, видим, что писательская сверхзадача этой удивительной личности не только не нуждается во внешней театральной аффектации, но и чужда ей органически.

«Обкатанные» изощрёнными умами в течение многих столетий философские категории, такие как «Жизнь», «Вечность», «Мгновение»… в любом их сочетании — для ныне живущих цепких, но поверхностных умов, — не более, чем фундаментальный трюизм, пригодный теперь разве что для нейролингвистического программирования, иначе говоря: внушения, гипноза…

На тему «Мгновения жизни», в той или иной интерпретации, сняты фильмы, поставлены спектакли, написаны стихи и книги. Эту тему не обходит молчанием в своих замечательных боговдохновенных песнопениях инок святоотеческого русского православия иеромонах Роман (Александр Матюшин) .

В мгновениях жизни проявляется чудодейственность полноты бытия и «однолетнего мха, и тысячелетней секвойи».

Кажется, лишь двадцатый век в лице немецкого экзистенционалиста Хайдеггера осмелился переосмыслить расхожий постулат Протагора — древнегреческого софиста из Абдеры — «человек есть мера всех вещей», и провозгласить человека «мерой бытия сущего»…Новая, принятая конвенция не разрушает старую протогоровскую, но развивает её, пытаясь обосновать по-новому учение о сущности и смысле бытия. Приобщается ли миг к вечности благодаря человеческой памяти?!

Много сломано копий и зубов в спорах мыслящих людей на тему о дискретной природе Времени. В бесстрастном потоке времени стирается всё…Бег времени неумолим. Как тут не вспомнить сына Давидова, Екклесиаста? — «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после»… Неутешительно это для рода людского, но увы!..

И всё же, нельзя не залюбоваться мыслью, гениальной по своей простоте и точности, которую высказала однажды неповторимая Паола Волкова — уникальнейший лектор, знаток истории культуры и искусства. «Человек — есть память», — сказала она. В искусстве свершается остановка времени — убеждена Паола Волкова. Искусство — средство от беспамятства исторического, вселенского, космического, семейного, родового…

Потеря любой из многих видов памяти обрекает человека на неполноценность — утверждает достойная ученица Льва Гумилёва.

«Мгновенье, прекрасно ты, продлись, постой!..» — не о том ли самом думал стареющий Гёте, вложивший в уста своего Фауста эту опоэтизированную прихоть людской природы?!

Откуда это загадочное желание остановить быстротекущий поток времени, изначально не подвластный людской природе? Может быть, оттуда, из садов Эдема, где времени не было, но были покой и блаженство, и куда до сих пор рвётся дух человеческий после изгнания, остро ощущая себя не на своём месте?..

«Пеплом горечи посыпаны герои фольклора, посолены солью тяжёлых путей…» — констатирует Виктор Шкловский, исследуя сюжетные линии в структурах старых романов, где главное действующее лицо — герой не на своём месте, герой одного общества, попавший в другое, и преодолевающий обстоятельства жизни, в поисках утраченного «Рая».

Тут самое время перейти нам к прозаическим историям Елены Думрауф-Шрейдер, и не только потому, что подавляющее большинство героев её повествований изображены на переломах истории, в преодолении прошлого…

Биография самой писательницы — это осуществлённый путь к себе через вязкую многослойность жизненных перипетий своих литературных героев; это исповедь сердца, воодушевлённого магической силой искусства и воскресшего в божественном состоянии катарсиса.

Истории людских судеб выходят за границы прижизненных биографий. Молодые побеги генеалогического древа питаются соками — живительными или ядовитыми — от корней своего рода…Примерно такую же мысль можно уловить и в контексте авторского предисловия к «Человеческим комедиям» у О.Бальзака.

История Елены Думрауф-Шрейдер начинается вовсе не со дня её рождения в небольшом селе Полевое, в немецком национальном районе Алтайского края, в начале второй половины ХХ века.

В широком смысле история Думрауф-Шрейдер — это история немцев-переселенцев на русские земли, в основном из районов Вестфалии, во второй половине XVIII столетия.

Высочайший Указ Екатерины Великой, подписанный в июле 1763 года, был одним из направлений в царской политике освоения новых земель того времени.

Не без коренного населения, но и в значительной степени за счёт привлечения иностранных колонистов на протяжении второй половины XVIII века – начала XIX века были освоены юго-восточные и южные территории европейской части России.

Собственно говоря, история немцев в России уходит далеко за границу событий даже петровской эпохи. Отношение восточных славян к инородцам в разные времена складывалось по-всякому, и не всегда оно было безоблачным. Но апогей внутреннего этнического и культурного конфликта, полного драматической напряжённости во взаимоотношениях именно между русскими немцами и коренным населением страны, пришёлся на конец второй половины XX века, может быть, самого кровавого века за всю историю человечества. Многочисленная немецкая диаспора в СССР оказалась буквально между Сциллой и Харибдой невиданной по своему масштабу и по своей жестокости второй мировой войны.

Вероломное вторжение более чем трёхмиллионной армии нацистской Германии в пределы Советского Союза невольно поставило знак равенства между понятиями «немец» и «фашист» — для многих людей они стали синонимами!

Елена Думрауф-Шрейдер родилась через десять лет после окончания войны, но тень «чёрного крыла» того страшного времени не миновала и её.

Известно, что все язвы и пороки мира взрослых отношений под особо острым углом преломляются в детском сознании. Детский максимализм не знает границ и компромиссов; детская жестокость порой обезоруживает даже видавших виды взрослых людей…

Незамысловатый сюжет небольшого рассказа «Фашисточка» из цикла «Тогда была война» мог быть вполне автобиографическим.

Пересказывать содержание рассказа нет нужды — читатель сам его прочтёт и оценит. Но я позволю себе говорить о той великой себестоимости человеческого великодушия и о том мудром писательском беспристрастии, что проявились в раскрытии конфликта между школьницей-немкой Аней и далёким от деликатного воспитания переростком Колькой-Жилой.

Дипломатично тонко, взвешенно и незлобиво повествовать о болезненной занозе в собственном сердце может лишь светлой души человек и художник от Бога.

Неудивительно, что большую часть жизни Елена посвятила молодому подрастающему поколению. «Судя о человеке, должно брать в рассмотрение обстоятельства его развития и сферу жизни, в которую он поставлен судьбою…».

Эта справедливая мысль Белинского, обращённая в своё время к лермонтовскому Печорину, обладает безусловной продуктивностью на все времена. Не потеряла она своей актуальности и сегодня.

В судьбе художника ничто не проходит бесследно. Что бы с ним ни происходило, каковы бы ни были обстоятельства его биографии, на какие бы тяжкие испытания не обрекала его «злая ирония» — всё, исключительно всё, становится рабочим материалом, благодаря которому поддерживается внутренний благодатный огонь души.

Выбор профессии для подростка – это «зигзаг удачи», совершенно типичный в пору становления характера. Не избежала его и Елена: радость поступления в зооветеринарный институт, и…крайняя неудовлетворённость своим выбором в итоге, казалось, не оставят и следа от пристрастий юности… «След» остался!

В рассказе «Волчок» можно обнаружить тончайшие нюансы в поведенческих мотивациях литературных героев, основанных не только на знании самой писательницей сельской жизни, но, вероятно, и на академических знаниях, приобретённых ею в студенческие годы.

Надо отдать должное литературно-художественному вкусу и эстетическому чувству Елены Думрауф-Шрейдер: рассказ не только состоялся как образец крепкой писательской работы, но и стал одной из знаковых работ в её творчестве. Это одна из вершин, на мой взгляд, воплощённого таланта художницы.

Рассказ «Волчок», вне всякого сомнения, можно поставить в один ряд с некоторыми рассказами Э.Сетон-Томпсона, Виктора Астафьева, Михаила Пришвина, Бунина, Короленко и Мамина-Сибиряка…

Драматические коллизии человеческой любви к братьям нашим меньшим, изложенные равно как для детей, так и для взрослых, по-толстовски откровенно показаны в конфликте столкновения с живым воплощением зоологической людской ненависти и цинизма. Неприглаженность жестокосердия власть предержащих, тонко доведенная до гротеска, здесь не компенсируется оптимистической трагедией гражданской войны, подобно тому, как это мы видим в рассказе М.Шолохова «Нахалёнок». Здесь всё явнее, грубее и бессмысленнее, и совершенно вопреки представлениям о бескровной мировой гармонии Мити Карамазова, одного из литературных героев романа «Братья Карамазовы» Ф. Достоевского.

Финал рассказа пронзительный, с отдалёнными реминисценциями из «Холстомера» Льва Толстого!..

Давно замечено, что творческая активность талантливого человека, редко отличается стабильностью и по силе, и по качеству своего проявления. Творческая посредственность, напротив, всегда стабильна: она ровно дышит, ровно живёт, ровно и качественно выполняет свою повседневную работу. Талант – это пульсар! Это всплески и спады, это падения и взлёты, это свои взятые вершины и невероятное головокружение с тошнотой…Кривая творческой активности талантливого художника сравнима с кардиограммой его собственного сердца. Не следует в искусстве доверяться заверениям о профессиональной «стабильности»… Стабильность – привилегия ремесленника. Писательницей рассказано уже достаточно много различных историй и своих, и «подслушанных»…Не все одинаково ровно выдержаны по мастерству изложения, и по технике исполнения, но все они рождены великим движением духовных усилий художницы — прововестницы  Добротолюбия и Света.

Есть у Елены Думрауф-Шрейдер и свои технические хитрости, по которым можно оценивать степень литературной зрелости. Подкупает её способность, при исключительно простом и незатейливом изложении сути, сохранять единство произведения (иначе говоря: сохранять определённое взаимоотношение частей сюжета) в напряжённом структурном состоянии, без внутренних «провисаний», иной раз — благодаря одним только диалогам, что само по себе непросто, — в создании крепкой фабулы. Кроме того, писательница с завидной чуткостью понимает природу интриги, её меру и границы, что даёт возможность выбранному ею сюжету быть наиболее выразительным, и главное, — она точно угадывает место, где следует прервать повествование! Восхитительный пример тому — рассказ «Двойня подкидышей». Сюжет психологически острый, будто бы нарочно придуманный, но…в жизни всякое бывает! Финал не разряжает эмоционального напряжения, скорее, напротив — усиливает его, оставляя на домысливание едва наметившуюся развязку конфликта. Здесь интрига не разрешается естественным ходом событий, она преломляется неожиданно, как бы в иную сюжетную плоскость, — почти как в рассказах О,Генри…

Может показаться, что мой интерес, к содержанию настоящей книги ограничен крайне узким спектром рассмотрения проявленных литературных возможностей её автора.

Это неверно! По ходу вступительной статьи к книге (в юбилейный для Елены год) я умышленно не прибегаю к аннотациям— кратким пересказам содержания того или иного повествования, а равным образом я не ставлю перед собою задачу осуществлять  детальный анализ формально-содержательного единства всего изложенного в рассказах материала. Цель моя и проще, и сложнее: мне хотелось бы скупо, но убедительно обозначить контуры духовного портрета самой Елены Думрауф-Шрейдер, через посредство некоторого ряда граней её литературной одарённости. В контексте обозначенной идеи нельзя обойти вниманием повесть с противоречивым названием «Наркомания для матерей». Эта работа, по всей видимости,- «ностальгический крест» самого автора. Она вызвала, и, вероятно, вызовет ещё немало кривотолков, как относительно своей формы, так и относительно своей содержательной части.

Материнский акт сожжения своего сердца на жертвеннике нынешней цивилизации в «свободном» для эмигрантов мире, во имя последней надежды на иллюзорное благополучие – вот лейтмотив светской жизни в пору утраты культурных традиций и духовно-нравственных ориентиров! Повесть перенасыщена тяжёлыми ассоциациями и элементами брутальности. Однако, даже в особо пикантных местах сюжетной игры, писательнице удаётся сохранить чистоту «непогружения» в жуткую оторопь при описании нижних этажей социальной помойки; даже матерная брань в среде некоторых литературных персонажей реальна, узнаваема, но построена и преподнесена читателю как смутное, бессвязное бормотание звуковоспроизводящего существа.

Структурное своеобразие повести не менее интересно — это три сюжета, «закрученные» в одну спираль, где литературные герои не связаны между собою причинно-следственно, но, тем не менее, усиливают конфликтнообразующую болевую выразительность всего замысла автора. Как бы подтверждается мысль, высказанная режиссёром Марком Разовским: «Нет боли – нет искусства», по существу, перефразировавшего афоризм C.Эйзенштейна: «Нет конфликта — нет искусства!».

Есть у повести «Наркомания для матерей» ещё одна любопытная особенность –её некое внутреннее, не ярко выраженное приближение к современной немецкой литературе критического реализма, тяготеющего к модернизму. Письмо в манере «потока сознания» в своё время породило целую школу на стыке достижений психологии и литературы. Один Л.Стерн чего стоит!..

Здесь уместно вспомнить образные обобщения архимандрита Рафаила (Карелина). Исследуя характерные особенности постмодернизма в западноевропейской культуре последнего времени, он говорит, что «уже XIX век был началом декаданса, который сорвал покров романтики с человеческих страстей, как грабитель гробниц срывает саван с покойника», однако, говорит он далее, «декаданс XIX и начала XX столетий сохранил изящество формы. Зловонную грязь он разливал в хрустальные бокалы. Декаданс же второй половины XX века уже не смог сдерживать безумия…Современный человек, как бы сотканный из противоречий, ищет выхода в мире диссонансов. Это образ ломки структур, ломки законов, ломки морали… Он воспевает демоническое лицо порока, находит наслаждение, копаясь в мусоре и помоях, скопившихся в испорченной и развращённой человеческой душе».

Справедливости ради отметим, что самого автора повести «Наркомания для матерей»  сила душевной щедрости и широты, наследственно приобретённая чудесным образом, выталкивает за пределы узкого порочного круга обывательской жизни. Человеческая широта поэтической души Елены Думрауф-Шрейдер настоятельно требует безыскусно-возвышенной радости и свободы…Дар поэтического слова и дар прозаика – разные дары от Бога: это не всегда совмещающиеся в одной плоскости таланты. Но поэтическое начало в художнике способно опоэтизировать и прозу, и прозвучать в прозе, на самом высоком музыкальном регистре. Стоит обратить внимания на живописную выразительность пейзажных зарисовок в рассказах Елены Думрауф-Шрейдер — созданных, кажется, в самых добрых традициях поэтической прозы Константина Паустовского!

Сделано уже немало. Нынешний сборник, девятый по счёту, в череде изданных, пожалуй, наиболее полно отражает душевное и духовное основание личности Елены Думрауф-Шрейдер, православного человека и художника.

Один из крупнейших немецких писателей XX столетия, лауреат нобелевской премии, художник, вне имени которого немыслима вся культура постмодернизма Европы (литература, кино, театр) – Германн Гессе — оставил миру в наследие книгу, в самом названии которой заложена, по выражению Е. Марковича, «умная и горькая ирония». Гениальный авангардистский роман, стилизованный под философию сюрреализма, называется «Игра в бисер». Так и не озвученная до конца позиция самого автора скрыта за огромным саркастически изогнутым знаком вопроса над содержательной ценностью духовных устремлений человечества, иронично уподобленных пустым детским играм в стекляшки…

В каком направлении и к чему движется материальный мир, ориентированный на прибыль?!.. Это вопрос!.. Духовный путь к самому себе – это не игра в бисер!

На фоне антагонизма между носителями духовной культуры и теми, кто создаёт материальные блага нынешней цивилизации, стоит не только «знак вопроса», но и печать Времени…

Виталий СВИРИДОВ,
член Межрегионального союза писателей,
 лауреат литературной премии им.Б.Л. Горбатова