6

Юрий Карабчиевский. «Тоска по дому»

Только шлимазл верит в мазл. Есть у евреев такая горькая поговорка. Возможно, нынче и не актуальная. Времена-то ведь меняются к лучшему. Как думаете?.. Только неудачник верит в удачу? Или, точнее: несчастливец – в счастье.
Книгу Юрия Карабчиевского «Тоска по дому» я откопал в макулатуре. Кто-то выбросил, я нашёл. Страшненькая, потрёпанная, без десятка страниц, очевидно, использовали «по назначению». Пришлось потом найти текст в инете, распечатать. Книжица с еврейской судьбой.
Задумался над фамилией автора. Будто – знакомая. Где-то слышал, сталкивался. Что-то читал... Ах да, - «Воскресение Маяковского»! Нашумевшее в своё время литературоведческое эссе, выдвинувшее Карабчиевского в ряды первых. Произвело впечатление лёгкости стиля, живости мысли, неординарного подхода к теме раскрытия творчества великого пролетарского поэта. Ну да, свой, личностный, взгляд. Можно соглашаться, можно – нет. Автор имеет право так думать. Этакий «перестроечный» текст. Эпоха, когда стали доступны практически все виды свободомыслия. Говори – что хочешь, поступай, как знаешь. Никто тебя за это не посадит. Разгул демократии и гласности. От наплыва сдерживаемой, припрятываемой в спецархивах информации можно было захлебнуться. Я – не захлебнулся, но нахлебался порядочно. Наверное, провинция уберегла от яда вседозволенности. А находящийся в эпицентре москвич Карабчиевский?.. Что известно из биографии? Непростительно мало. Хотя, может, больше и не нужно.
До «перестройки» - замалчивание на родине, публикации за рубежом, участие в знаменитом «Метрополе», слежка и давление КГБ. Классическая диссидентская формула жизни. Судя по всему, он, технарь, особо-то и не стремился к славе. Так, пописывал филологические опусы, размышлял о жизни и литературе. Куда без этого, без этой еврейской тяги ос-мыслить, прочувствовать, приблизить к своему уровню понимания родную – русскую – литературу, культуру. И вот он приближал, размышлял. Не только в критических статьях, но и в превосходных, умных стихах.
В «Тоске по дому» собраны основные его прозаические вещи. Да и собирать-то особо нечего. Мало он написал. Не-много успел… Потрёпанная книжица в мягкой обложке, изданная стотысячным тиражом в 1991 году. Тогда в самой читающей стране мира такие тиражи были стандартом, отнюдь не диковинкой. Советский Союз ещё был жив. Градус интереса к доселе запрещённым темам зашкаливал…
Слава, удача, признание? Вот они! Работай, пиши. Тебя слышат и слушают. А он, выехав в 1990 в Израиль, через два года вернулся в Москву, чтобы добровольно уйти из жизни… Какие мотивы им руководили? Не прижился там, на исторической родине, а вернувшись, вдруг обнаружил, что и здесь её нет, распалась она, ушла в небытие? И он поддался распаду, не устоял? Идущая по следу тоска догнала и одолела?.. Всего-то в 53 года.
Вот это чувство обречённости, вселенской скорби охватывает, когда вглядываешься в его фотопортрет в книге. Семи-десятилетний старец с мощным лысым черепом и густой бородой, с глазами библейского пророка, какие там – 50!?.. Почему так рано?.. Решил, что всё сказал, и – Б-г ему теперь судья?..
Флёром тоски пронизан и роман «Жизнь Александра Зильбера», и повесть «Незабвенный Мишуня», и (да, вот оно, ключевое!) повесть «Тоска по Армении». Блуждания в поисках дома… Но у тоски, как у всякого сильного человеческого чувства, тоже ведь есть оттенки. Вышеперечисленные тексты пронизаны ими, этими оттенками. Их можно было бы определить как «автобиографические повествования о детстве», если бы не введённый в них большой процент художественного вымысла. Переосмысленная мозаика биографических эпизодов, складывающаяся в жизнь. Мастерски переданная дискретность времени через всматривание, осмысление, продумывание и придумывание. Всё та же яркая человеческая индивидуальность. Слишком человеческая, по-настоящему интеллигентская. Близкая и понятная. Выпуклые персонажи, за которыми наблюдаешь сквозь призму авторской обострённой еврейскости. Спасают (присущие вечно гонимому народу) светлая печаль, мягкий юмор, самоирония, добрая шаржированность действующих лиц.
Художественным текстам Карабчиевского присущ нелинейный сюжет. Логика построения и не предполагает такой жёсткий подход к ним. Детские впечатления нанизаны на как бы закадровый авторский голос, то приглушённый, то усиливающийся, нарастающий, но никогда не переходящий в громкость.
Вообще, монологичность объединяет все собранные в книге произведения. Только «Тоска по Армении» более публицистична, и монологи из внутренних прорываются во внешние, то есть становятся диалогами. Да, вот так – диалог подразумевает собеседника, сопротивника, а тут, ты – сам себе что-то доказываешь, раздваиваешься, растраиваешься, но не расстраиваешься, ибо сам с собой споря, пытаешься найти истину. Персонажи – живые, настоящие, тем не менее, становятся твоими авторскими ипостасями. И своё «я» ты переносишь на них, соответственно проецируя и свои жизненные принципы. И главным героем становится не Грант Матевосян, которого автор постоянно вытягивает в «великие» (на-сколько он прав – не знаю), но – именно сам Карабчиевский, озвучивающий проблему национальной идентичности, конкретнее – принадлежности писателя не основной нации к русской (английской, американской) культуре.
Я не могу привести здесь цитату на эту тему, она слишком пространная, если будет интересно, найдите в инете повесть, и сами всё поймёте. Свести к тезису – «отечество писателя – его язык», - так утверждает Карабчиевский. Тогда, выходит, тоска по дому – и есть тоска по родному языку?..
Родившись в России, он искал дом в Армении, искал в Израиле (исторические параллели этих многострадальных народов известны), но итог поисков печален. «Дом» Юрия Карабчиевского – не материальная субстанция, но – духовная, божеская. Последнюю свою книгу – поэтическую – он уже не увидел. Очевидно, он знал, что делает, потому и назвал её «Прощание с друзьями»… Обязательно прочту.
Жена Юрия Карабчиевского, Светлана, покончила с собой, спустя год после смерти мужа. Первый сын Аркадий (Аркан Карив), журналист, писатель, ушёл из жизни в 48 лет, причины смерти туманны. Второй сын – Дмитрий, художник, живёт в США.
«Еврейское счастье» – оно такое разное…

---
Ю.К.:
Язык определяет принадлежность писателя, и только язык. Джозеф Конрад говорил по-английски с акцентом, и все же он английский писатель, а не польский. И Кафка – немецкий, а не чешский и не еврейский. Как Борис Пастернак – не еврейский поэт. И даже Мандельштам, никогда не замалчивавший своего происхождения, наоборот, с гордостью его объявлявший, был тем не менее русским поэтом и только русским. Можно говорить о вкладе нации в ту или иную культуру, но отечество писателя – его язык.

16.02.19