Игорь Безрук
 

Лариса Щасная. Боги смотрят кино на Олимпе: Древнегреческие сны: Роман в стихах – ООО «ИИТ «А-Гриф»  - Иваново, 2022.
 
Диоген Лаэртский в своей знаменитой книге «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» приводит такой слух, что как-то Еврипид дал Сократу сочинение Гераклита и спросил его мнение; Сократ ответил: «Что я понял – прекрасно, чего не понял, наверное, тоже; только, право, для такой книги нужно быть делосским ныряльщиком».
Перефразируя философа, нисколько не боясь показаться невеждой, могу сказать, что для того чтобы по-настоящему оценить небольшой по объему роман Ларисы Щасной «Боги смотрят кино на Олимпе», достичь глубины его понимания, нужно обладать воистину уникальными способностями «делосского ныряльщика» (может, поэтому и сам автор, чтобы не спугнуть потенциального читателя, позиционирует свой текст как сон). Поэтому и я не буду погружаться столь глубоко, а кратко остановлюсь только на одной из линий, красной нитью проходящей через всё произведение, а именно: теснейшей связи прошлого, настоящего и будущего.
«Тепло и свежесть этого дня (пребывания автора в Дельфах) сохранились в душе, но как бы и остались на снимке – глянешь и чувствуешь: веет горной свежестью, прошлым. Настоящим и будущим… И это со мной – каждый день» (стр. 6). 
Хотелось бы добавить: и не только с автором этих строк. 
Чуть ниже она замечает:
«Дети располагаются так же запросто, по-домашнему и на чистых мраморных полах богатейшего Национального археологического музея, где учителя проводят свои уроки… ходят по улицам, носящим имена людей и богов…» (стр. 7).
Всё рядом с нами и поныне, прошлое никуда не ушло.
Этой   мыслью наполнен и эпиграф к роману:
 
«…На исходе судьбою отпущенных дней,
       Я в России бессонно читаю Софокла.
       Там, в минувшем, темно…
                  Но в грядущем – темней» (стр.11).
 
И вводный стих:
 
«Но прошлое всегда идет за нами
 И старыми играет именами…» (стр. 12).
 
Что заставляет человека из века в век возвращаться к прошлому? Раз за разом под развернутыми парусами плыть в неведомую даль на «Арго», совершать вместе с Гераклом подвиги, искать философский камень, считать песчинки на земле и звезды на небе, мыслить размерами Вселенной, сгорать за истину на костре, заново познавать себя и окружающий мир?
«Такое это старое кино…», - констатирует автор (стр. 12).
«Уже вопросов больше, чем ответов» (стр. 18).
И мы уже на многие ответить не можем. То ли вопросов стало слишком много, то ли они в наше время стали запутаннее, каверзнее, неразрешимее. 
«Кому известно, что богам угодней?» (стр. 27).
«Всё зашифровано, всё спрятано искусно» (стр. 28). 
Так и хочется воскликнуть:
– Не наша ли это эпоха, господа!
Возможно, мудрый Сократ разобрался бы и в этих вопросах, ведь он жил, как и мы, на переломе эпох: родился через десять лет после победы греков над персами, возмужал в период рассвета Афин, застал начало упадка древней Греции, братоубийственную войну прежних союзников: Афин и Спарты («Вчера – союз. Сегодня брат на брата. // И брату брата не дано простить» (стр. 31)), познал переменчивую любовь толпы… 
«Он исследовал, - писал его ученик Ксенофонт Афинский, – что благочестиво и что нечестиво, что прекрасно и что безобразно, что справедливо и что несправедливо, что благоразумие и неблагоразумие, что храбрость и что трусость, что государство и что государственный муж, что власть над людьми, что человек, способный властвовать над людьми и так далее…»
В ту пору в Афинах до неимоверных высот разрослась язва коррупции, стяжательства, политической демагогии. А скольких унесла накануне чума – злосчастная пандемия золотого века!.. (Чтобы восполнить население, грекам на официальном уровне разрешили тогда даже иметь детей от других жен.)
Не слышим ли мы отголосок того времени и в настоящем? 
 
«Войны кровопролитные сраженья,
 Кичливость сытых, нищеты позор,
 Неправедность, разврат и пресыщенье,
 Чуму сопровождают до сих пор.
 
 Свистят её карающие плети
 Меняя имя, сохраняя суть,
 Чума, чума, царица лихолетий,
 Приходит к людям, нагоняя жуть,
 
 Добро тесня, а то высвобождая,
 Чему обычно и названья нет, -
 Карает всех за всё не рассуждая…
 И торжествует беззаконья бред» (стр. 52).
 
Коррупция, засилье бюрократии, политическая демагогия, пандемия – разве это нам не знакомо? Только задумываемся ли мы над этим? Всё больше наблюдаешь в современниках стремление «жить, ничего не помня и не зная» (стр. 28), которое «становится подобьем ремесла» (там же). И уже кажется, что если бы каким-то чудесным образом Сократ появился на наших улицах, узрел наши остывшие души («Он отклика грядущего не знал, // А то б, кто знает, был какого мненья» (стр. 118)), наверное, и без суда принял бы яд, как принял его почти две с половиной тысячи лет назад… 
 
А братоубийственная война – разве это нам незнакомо, не современно?!
 
«Когда казны и власти переделу
   Не стало видно доброго конца.
   Враги и братья подошли к пределу,
   Мечи ожесточая и сердца» (стр. 32).
 
«Нет ничего печальней братской брани…
   Вчера все вместе, а сегодня – врозь» (стр. 105).
 
 «Миллионы погибших в болотах, в лесах…
Для кого и тот свет безнадёжно померк» (стр. 94).
 
«Безымянных, безвестно пропавших не счесть (стр. 93).
 
Настолько понятен, актуален, востребован и в наши дни становится образ милосердной девы (дочери, сестры, матери), «способной на героическое самопожертвование ради спасения тех нравственных устоев, на которых покоится ее жизнь» (В. Ярхо), на метафизический бунт (А. Камю) – Антигоны, которая, как пишет автор: 
«… увидала, что мир – 
   Лишь усмешка богов, извращенье закона» (стр. 80).
 
О нынешней востребованности таких неординарных личностей, как Антигона, говорит один из самых ярких стихов романа. Не могу не привести его здесь полностью:
 
Всех погибших сестра
 
«Эта поздняя осень дождями намокла.
Дни короче, а ночи длинней и темней.
На рассвете в России читаю Софокла.
Антигона! Ты мне всё родней!
 
И печаль, как всегда, безысходно остра,
И печать отверженья горит на судьбе.
Антигона, моя, всех погибших сестра,
Все погибшие молят богов о тебе.
 
Чтоб пришла, как тогда, и три горсти земли,
Подарила убитому брату, любя.
И угрозы тебя испугать не смогли,
И темница твоя не удержит тебя.
 
Чтобы имя погибшего произнесла:
Безымянных, безвестно пропавших не счесть…
Чтобы сердце нетленное в дар принесла
И спасла, сохранила солдатскую честь.
 
Что ж! Разумным, покорным тебя не понять.
Безрассудство твоё – не бессмертье ль твоё?
Ты и мёртвая будешь свой долг исполнять.
Ты и мёртвая сделаешь дело своё.
 
Миллионы погибших в болтах, в лесах…
Для кого и тот свет безнадёжно померк.
Их, забросанных мёрзлой землей кое-как
Или вовсе оставленных в спешке поверх,
 
Помоги из безвестности горькой вернуть,
Для тебя и сейчас не минýла пора:
Не тебя ль они ждут. Твой загадочен путь.
Приходи, помоги, всех погибших сестра…» (стр. 93-94).
И еще один эпиграф, предваряющий цикл «Из афинской тетради», где уже автор открытым текстом говорит о своей позиции:
 
«Ходит-бродит в донецкой степи
                                                 Антигона.
После боя ночного в округе ни звука,
                          ни всхлипа, ни стона…
Снегом всё припорошено,
              Холодом смертным всё пышет…
«Братик! Братик! Ты слышишь меня?»
               - Он не видит, не слышит…
Как сестре в мёртвом поле найти
                           Дорогую утрату?
Как в глаза посмотреть,
         как закрыть их убитому брату?» (стр. 152)
 
Но возвращаюсь к проторенной дороге:
 
«Не знал Софокл, пославший к нам Эдипа (рассуждает в одной из глав автор),
Что станет явью бывшее давно, 
Что и Сократ – лишь часть большого мифа,
Что он и Антигона – заодно» (стр. 127).
 
«И сам Сократ, опережая время,
Живей живых на сотни лет вперёд» (стр. 128).
 
А еще в начале:
 
Ничего не меняется в мире -
Двадцать лет или двадцать веков:
Дважды два, как всегда, не четыре, – 
Сколь угодно по воле богов! (стр. 26)
 
Ну, вот и завершен роман о Сократе, вернулся автор из древнего мира.
 
«Родная земля и пустая квартира…
Всё как-то не так… О Отчизна прости!» - восклицает автор (стр. 153) и мы вслед за ним.
«Душа моя там, где ворота Микен
Безглавые львы до сих пор охраняют.
Там ветры всё так же свободно гуляют
Над призрачным прошлым
                     в развалинах стен.
 
Сухая и горькая жизни трава…
Какой-то дворец… Не дворец, а лачуга,
Где все они поубивали друг друга…
А память об этом и ныне жива» (стр. 153).
 
Нет, ничего не ушло в забвение, констатирует автор, изменилась лишь внешняя оболочка мира, а человек остался прежним. И вопрос его - «Но мне что за дело до этих страстей?» (стр. 156) - давно стал риторическим, ведь 
«.. мы всё бродим по следам Сократа
И силимся хоть что-нибудь понять» (стр. 104).



Игорь БЕЗРУК