Назову себя Левитан

На исходе нулевых Пелевин пишет книгу о том же, о чем всегда, – но в центре этих текстов живая человеческая душа. Трикстер никуда не девается, но поворачивается к нам новой стороной

Виктор Пелевин. Ананасная вода для прекрасной дамы. М.: ЭКСМО, 2010

Виктор Пелевин написал хорошую книгу.

Я не готов присоединиться к некоторым коллегам в смысле такой уж прям ажитации, но книга хорошая, есть такое дело. То, что некоторые по названию и авторской аннотации («“Война и мир” эпохи, в которую нет “ни мира ни войны”») приняли за роман, им не является. Это такой сборник текстов, состоящий из двух сравнительно больших повестей («Операция Burning bush» и «Зенитные кодексы Аль-Эфесби») и трех рассказов разной величины, один из которых, «Тхаги», многие уже читали в июльском литературном номере «Сноба». Сама по себе эта форма довольно любопытна: у Пелевина часто бывает, что очередная книга оказывается и не романом, и не сборником рассказов, а не пойми чем, угловатым, как я уже говорил однажды, артефактом. Возможно, конечно, что это все продукт чисто рыночной, издательской логики, но, с другой стороны, ничего не бывает просто так. Форма эта — тексты, написанные за некоторое время, — вообще не прозаическая. Зато она хорошо знакома поэтам: именно в такой логике часто (хоть и не всегда) происходит издание поэтических книг.


Хорошо собранная поэтическая книга отличается от плохой наличием внутренней связности, цельностью собранного в ней корпуса текстов. Другая структурная аналогия здесь, еще более очевидная, вообще лежит за рамками литературы, в области популярной музыки (не обязательно именно попсы, это просто чтобы отличать от «академической») — это «альбом группы». Точно так же, как и в случае со стихами, хороший альбом представляет собой некое цельное высказывание. Все это здесь к тому, что надо признать: «Ананасная вода для прекрасной дамы» — хороший «альбом»: собранные в него тексты перекликаются и отличаются высокой связностью не только внутри себя, но и между собой.

И название, и авторская аннотация задают некую диспозицию, в которой предположительно должно разыгрываться действие. Эта диспозиция проста, как три копейки: лобовая дихотомия. «Прекрасная дама» в названии — антоним неназванной «бляди» из стихотворения Маяковского, а про войну и мир даже и объяснять не надо. Кроме всего прочего, давно известно, что Пелевина вообще интересует элементарная диалектическая схема. Вошедшее, что называется, в поговорку «сила ночи, сила дня — одинакова хуйня» иллюстрирует этот интерес как нельзя лучше. Вроде бы писатель не обманывает наших ожиданий: на парных сопоставлениях «Бог — Дьявол», «СССР — США», «ФСБ — ЦРУ» строится первая повесть сборника, Burning Bush. Вторая, «Зенитные кодексы Аль-Эфесби», также качается сложно устроенным, птолемеевским таким маятником между рацио и эмоцией, Западом и Востоком, землей и небом, наконец. Про «Созерцателя тени» даже говорить неловко: никто, кроме Пелевина, насколько я понимаю, не обладает достаточной наглостью, чтобы использовать в 2010 году в литературных целях платоновскую пещеру и при этом вести себя так, как если бы цитировался не один из базовых текстов европейской культуры, а какая-нибудь «Сутра, позавчера переведенная с санскрита» и опубликованная вчера в венгерском научном журнале (а он, писатель, ее откопал и выставил на суд широкой публики). Рассказ «Тхаги» тоже чуть ли не наполовину посвящен рассуждениям о добре и зле (плюс дихотомия «жертва» — «тот, кто приносит жертву»), а «Отель хороших воплощений» представляет собой тематическую противоположность остальным текстам сборника — и круг таким образом замыкается окончательно.

Пелевин заботливо напоминает нам в каждом тексте про то, что хуйня одинакова, диалектические противоречия снимаются в акте иррационального постижения полноты мира, спецслужбистская кукла сама становится богом и вообще «ничего нет». Делает он это, правда, как-то уже неохотно, словно бы отбывая номер. И то сказать, всем всё давно понятно, сколько можно-то? На этот раз его на самом деле больше занимают другие вещи. Во-первых, как правильно отмечают критики, Пелевина на этот раз удивительным образом интересует человеческое в его героях. То есть по сравнению со схематичным героем «Омона Ра» Семен Левитан гораздо больше похож на человека; да и Аль-Эфесби, то есть Скотенков, тоже куда живее Вавилена Татарского. На счет чего это отнести, не знаю. На счет возраста автора — слишком очевидный ход, так нельзя; хотя я уже писал о том, что «t» — это «еще и тоска». Это, видимо, правда, хотя и не чисто индивидуальная, а связанная с ходом времени. Пелевин девяностых был занят невероятно увлекавшей его игрой воображения со смыслами и цитатами в бесконечное количество ворот. Затем перешел, по сути, к прямой социальной сатире. И вот на исходе нулевых он пишет книгу обо всем, о чем писал раньше, но в центре этих текстов все-таки находится живая человеческая душа. Трикстер никуда не девается, но поворачивается к нам новой стороной: прежде объектом пелевинской сатиры (а то и злости) оказывалась все-таки по большей части Россия в разных ее проявлениях. В новой книге Россия по-прежнему в центре, однако география этой странной буддистской мизантропии расширяется до пределов всего модерного мира.

Есть и еще один геометрический сюжет, который представляется мне довольно важным. В новой книге Пелевин явным образом демонстрирует интерес не только к привычной для себя диспозиции «лоб в лоб», но и к более интересной пространственной конфигурации «центр — периферия». На периферии происходит действие первого романа: база ФСБ, на которой держат главного героя, находится не в Москве и не в Вашингтоне, а бог весть где — и только в конце текста Левитан попадает в сакральный центр мироздания, которым оказывается Израиль. В «Зенитных кодексах Аль-Эфесби» также описано путешествие героя на ультимативную Периферию нынешнего мира, а именно в Афганистан, превращаемый его присутствием в Центр (событий, мира и всего прочего). Место обитания жрецов Кали в «Тхаги» также имеет черты периферии, необжитости: в углу неизвестно где находящегося подвала свалены автомобильные покрышки. Точно таким же необжитым, периферийным пространством предстает в «Созерцателе тени» и Гоа.

Однако именно там, на периферии, все и происходит: там возникает фантастическая технология войны с дронами, там гид Олег получает мистическое откровение, там живут жрецы Зла с большой буквы «З». Даже подмеченные критиком инъекции, имеющие место в двух основных текстах книги, из той же серии: изменение начинается с дальних границ (в данном случае — тела). Трудно не воспринять эту повторяющуюся топологию как политическое высказывание: Центр пуст и, возможно, даже пустотен, однако Периферия является местом рождения настоящих событий.

Впрочем, события эти таковы, что лучше вовсе не рождаться. Тем более что в итоге все снова станет «Тем, чем было и будет всегда».<!--/8e7b4d9369f8e22a9e311ddc753143e4-->