Платон Беседин
 ПАТОЛОГИЯ ОБЫДЕННОСТИ

То, что литературное пространство сегодня, вопреки предсказанию Хорхе Луиса Борхеса, романоцентрично, ни для кого не секрет. Сборники рассказов издательства берут неохотно, в финалы премий они попадают редко, да и читатель вниманием их особо не балует.

Возможно, причина кроется в том, что при чтении романов, особенно толстых – «Благоволительницы» Литтела или «Каменный мост» Терехова будут примерами – создаётся ощущение (или иллюзия), что ты прикасаешься к чужой, необъятной жизни, занятый при этом чем-то по-настоящему важным. Хороший же рассказ скорее напоминает вспышку, яркую, эмоциональную, но кратковременную. К тому же писать их сложнее, чем романы; всё на виду, будто на выставке достижений.

Тем любопытнее наблюдать за попытками реанимировать интерес к рассказам. Начинают обычно с компиляций, составленных известной персоной (тут особенно преуспел Захар Прилепин), или тематических проектов, как, например, «Красная стрела», объединившая под чёрно-белой обложкой Татьяну Толстую, Александра Иличевского, Людмилу Петрушевскую и многих других.

С новеллистикой авторской до недавних времён дела обстояли хуже. Позволить её себе могли преимущественно авторы уровня Виктора Пелевина или Владимира Сорокина. Однако в последнее время позитивные тенденции всё же наметились. Можно, например, вспомнить сборник Михаила Елизарова «Мы вышли покурить на 17 лет».

Ещё один любопытный «реаниматор» жанра рассказа вышел совсем недавно в издательстве «Альпина Нон-Фикшн». Речь о «Чувстве вины» Александра Снегирёва.

Говоря о Снегирёве, часто используют дефиницию «молодой автор». Что, в общем-то, логично, если учесть, что ему ещё нет 35 лет. С другой стороны, наград у Снегирёва столько, что говорить о «молодости автора» как-то неловко; прежде всего, по отношению к менее известным и более возрастным коллегам. Из значимых регалий: приз продаж Ozon.ru, премия «Дебют» (кстати, полученная именно за рассказы) и финал «Национального бестселлера».

На последний Снегирёв претендует и в этом году. «Чувство вины» уже пробралось – первое словосочетание можно употреблять и без кавычек – в длинный список «Нацбеста». Номинантом выступила Анна Козлова.

Шансы на финал «Нацбеста», полагаю, у «Чувства вины» достаточно велики. Так же, как и велики шансы на зрительские симпатии, выраженные в количестве купленных книг и совершённых скачиваний.

Александр Снегирёв, создавая свои произведения, похоже, старается учесть всё: стиль, язык, окружающую обстановку, актуальность, тренды. Да, прежде всего, тренды.

Тут тебе и умирающие дети, и childfree, и панк-рокерши в чулках на головах, и «шпильки» в адрес РПЦ. Хотя что там РПЦ – в адрес Иисуса Христа и Марии Магдалины тоже. «В моём возрасте Христос уже вдоволь нараспространялся экстремистских идей, увлёк за собой шлюх и два года как воскрес!» – вольно трактует действия Спасителя герой рассказа «Моя борьба», собирающийся сдать кровь в помощь больным детям.

В общем, актуальнее некуда.

Снегирёв, кстати, как и Маяковский, любит эпатировать публику. И, несомненно, умеет. Причём не так чтобы в лоб, а, как правило, ловко, иронично, как бы исподволь. Чтоб изумлялись постепенно, задаваясь по мере прочтения вопросом: «Ну что за бред, а? В жизни ведь так не бывает». Вот-вот да и отложит книжку.

Но фокус в том, что крючок уже впился в нёбо, не соскочишь. Автор держит плотно; подтягивая леску, он водит читателя так, чтобы в конце потянуть, как следует, и новое понимание при этом будет безапелляционно: «Только так быть и может; оно, собственно, так и есть, но мы всё никак себе в этом не признаемся».

Сергей Шаргунов называет прозу Александра Снегирёва «литературой панка». Возможно. Но с одной обязательной оговоркой. Панк этот, не смотря на всю протестность и эпатажность, на девяносто девять процентов коммерческий, сделанный по канонам массового искусства, и в него успешно интегрированный.

Герой рассказов, несмотря на определённые различия, вроде профессии или семейного положения, один и тот же. Это, обычно, воспитанный, образованный молодой человек, сочувствующий, думающий. Таким хорошо работать коммивояжёрами. Или продавцами в автосалонах. Умеют слушать, умеют убеждать. Но делают это не настойчиво, а как бы сочувствующе, понимающе. Вроде не он тебя, а ты его грузишь. Очаровывает, в общем. Как и главный герой.

В рассказе «Внутренний враг» такой сочувствующий молодой человек, переводчик, сирота, получает от деда наследство – домик в деревне. Ну и до кучи узнаёт, что никакой он ни Михаил Глушецкий, а Степан Васильевич Свет.

Реагирует новоиспечённый Свет нормально, понимающе. За дедом ухаживает, относится к нему с симпатией. Пока не узнаёт, что тот, на самом деле, бывший сотрудник НКВД. Допрашивал, пытал, может, даже расстреливал. И охватывает Света дикое желание отомстить за невинно убиенных и замученных, сопровождаемое навязчивыми видениями.

Чем сильнее желание, тем меньше очарование героем. Он, как преступник на жёстком допросе, начинает сыпаться, и сквозь оболочку милого, обаятельного парня проступают уродливые пятна «человеческого, слишком человеческого».

Снегирёв вообще любит добавить изысканной «чернушки». Вроде как сидишь в роскошном ресторане, кушаешь фуагра, и жизнь, похоже, удалась. Но вдруг, как в том рассказе Стивена Кинга, обезумевший официант хватается за мясницкий нож.

Нет, вас он не трогает – убивает других, но вид крови всё равно неприятен. Лужу и труп быстро уберут, официанта скрутят, скатерти вновь станут белоснежно-накрахмаленными, но картинка убийства никуда не пропадёт; она останется, интегрируется в мозг. Как частичка того общего безумия, которым вдруг заразился официант.

О безумии я говорю не случайно. Большинство текстов, вошедших в «Чувство вины», напоминают концовкой рассказ Сэлинджера «Хорошо ловится рыбка-бананка»: когда в итоге герой, уходя от себя прежнего, мучаемый извечным экзистенциальным кризисом, прячет, словно человек-страус на обложке, голову в песок и тем самым невольно заглядывает в бездну. Вынужденный, как ещё несколько миллиардов людей, бороться с чудовищами обыденности, он сам превращается в обыденное чудовище.

Рассказы из сборника кто-то назвал смешными. Юмор в них и, правда, присутствует; особенно в тексте «Как бы огонь», где герой встречается с первой любовью. Весьма тонкий, органичный – продуманный, я бы сказал. Но юмор – лишь защита, прикрытие в ситуации, когда запрещена агрессия, но доминантен страх.

В «Чувстве вины» пара ждёт ребёнка. Он натыкается на эротическое фото, где она, обнажённая, ласкает другого мужчину. Они ведут стандартные разговоры. Кажутся вполне нормальными людьми.

Но постепенно ситуация, точно жук-древоточец, выедает из них эту нормальность, и появляются монстры. Нормальные такие монстры. Они вроде бы и не изменились, но что-то неуловимое всё же произошло, переключатель щёлкнул.

Наверное, поэтому у многих персонажей рассказов Снегирёва есть неприятный внешний дефект – «крупная бородавка, кокетливо прячущаяся в курчавостях бороды» – как отражение патологии внутренней, которую общество, похоже, невольно сговорившись, признало нормой.

Патология эта выписана весьма талантливо, а потому идёт не вторым и даже не третьим контекстом прочтения.

Автор играется со стилем, предпочитая то витиевато-певучий с меткими сравнениями вроде «осенняя ночь, как навязчивая пьяная шлюха, полезла под свитер», то лапидарно-телеграфный («Задумался. Оставил бокал. Отложил бутерброд»), а также со временем и местом событий, умело раскручивая маховик читательского интереса.

Правда, справедливости ради, в паре-тройке рассказов он почему-то замирает на середине, и концовка несколько проседает, что тот старый матрас. Отсюда и языковые небрежности. Вроде «полового х...». Будто есть другие, не половые.

Но в целом, конечно, написаны рассказы «Чувства вины» мастерски, не без лоска даже, с характерными бегбедеровскими фразочками («понимаешь, что стал папочкой не по плеши и плохому стояку, а потому, что перестаёшь быть в теме»). Александр Снегирёв мне видится вообще этаким литературным денди, стильным, позёрским и хлыщеватым. Впрочем, тем рафинированнее выглядит обыденность безумия, которой пропитаны рассказы «Чувства вины».

Дмитрий Быков, чьи слова вынесены на обложку книги, полагает, что Александр Снегирёв замечательно точен в изображении современной России. Что ж, возможно она и такая, нынешняя Россия – нормально-патологичная.


Платон БЕСЕДИН