Три сестрички и голый мужик

Повод для размышлений дала публикация в интернете главы из романа Л. Улицкой «Лестница Якова». Называется она «Закрытый Чехов». «Тенгиз сказал, что Чехова пора закрывать». Ну вот, – подумал я, – так начиналось всё то, что казалось нам тогда верхом свободомыслия. А омерзительные сегодняшние итоги радикальной переоценки ценностей - не могли бы нам привидеться даже в страшном сне. В официальном табеле о рангах классики были чем-то вроде литературных генералов, портреты их висели в школьных кабинетах, вот и хотелось над классиками слегка поглумиться. Чехов в этом отношении был едва ли не самой подходящей фигурой - всё же у него не было ни такой бороды, как у Льва Толстого, ни такого же внушительного авторитета. Впрочем, в чуть более поздние, но всё ещё советские времена - и Толстого стали укорять: слишком уж нравоучительный, авторитарный! Ну нельзя же пальцем указательным тыкать, твердя, что хорошо и что плохо, мы ведь и сами с усами. Дискуссия по этому поводу была, если не ошибаюсь, в Литературной газете – и я, кажется, даже написал тогда что-то, да не напечатали.
Но вернусь к трактовке чеховской пьесы режиссером, который хочет переплюнуть самого Эфроса: «Толстой говорил про «Трех сестер» — скверная скука! Лев Толстой что-нибудь понимал? Или нет? Все тоскуют! Никто не работает! В России никто не работает, в Грузии тоже, между прочим, не работают! А если работают, то с большим отвращением! Ольга, директор гимназии, это же отличная работа, начало века, женская гимназия, женское образование, начинают науку преподавать, не только вышивание и Закон Божий, появляются первые профессионалы, девочки-профессионалы! А ей скучно, Ольге, из нее по каплям силы и молодость выходят! Маша влюбилась от скуки в Вершинина, очень благородный, но очень глупый! Беспомощный! Что это за мужчина? Не понимаю! Ирина работает в управе, на телеграфе, бог ее знает где — работа скучная, утомительная, все плохо! Работать не хочет, в Москву хочет! Жалуются! Все время жалуются! А что, что они в Москве будут делать? Ничего! Потому и не едут! Андрей — ничтожество! Наташа — «шершавое» животное! Соленый — животное настоящее! А бедный Тузенбах — как можно жениться на женщине, которая совсем тебя не любит? Мусорная жизнь какая-то! Нора! Ты понимаешь, кто главный герой? Ну, понимаешь? Ну, думай! Анфиса! Анфиса главный герой! Нянька ходит и за всеми убирает! У нее жизнь осмысленная, Нора! У нее веник, швабра, тряпка, она стирает и моет, она убирает и гладит! Все остальные — дурака валяют и скучают. Им скучно! А кругом что? Начало века, да? Начинается промышленная революция, да, капитализм? Железные дороги строят, фабрики, заводы, мосты! А им в Москву хочется, только не могут до вокзала дойти! Ты поняла меня, да? Да?»
Какой замечательный монолог! Ну, спектакль, конечно, закрыли накануне премьеры. А за что, в сущности? Уже был спектакль Ефремова – вот когда ещё первый шок! – там сестры были точь в точь три вульгарные девицы из рабочей общаги… Только что не матерились! Путь был открыт – и это был путь «игры на понижение», которая казалась беспроигрышной, принося смелым режиссёрам дивиденды.
Недавно разговаривал с давним другом, профессиональным театральным режиссёром – он уже несколько лет в Германии и, в отличие от многих других уехавших, профессионально востребован. С возмущением рассказывает о немецком варианте «Трёх сестёр».
- Понимаешь, сёстры – настоящие стервы! На сцене вдруг появляется совершенно голый мужик, - видимо, только что искупался и переодеться не успел. И вот он произносит чеховский текст – а зритель невольно наблюдает, как в такт словам размахивает какой-то отросток…
Да уж, без голого на нынешней сцене – никуда. Твой спектакль попросту не заметят! Хотя все эти голые, в сущности, давно уже не авангард, а пустые симулякры давно переваренной и пахнущей отхожим местом авангардности. Но меня-то другое волнует – мне Чехова жалко. Ещё точнее, мне жалко его героев, всех этих незадачливых интеллигентов, - это ведь их развенчивают!
Пафос режиссёра Тенгиза: все они бездельники. Ах, какой социальный пафос! Люди всё ещё мыслят социальными категориями, всё ещё думают о «светлом будущем». Только уже в несколько иных категориях: научить бы, де, русских людей работать… Помнится, нечто подобное говорил и один из самых несимпатичных чеховских персонажей, профессор Серебряков: «Дело надо делать, господа, дело …». Установка на Дело – вполне буржуазная. Впрочем, и советская идеология взяла её на вооружение. Но я позволю себе перефразировать Маркса, который сказал нечто подобное о титанах Возрождения: русские интеллигенты были кем угодно, но только не буржуазно ограниченными людьми. Люди дела – это не про них. Это про купцов, промышленников, да и, увы, русских революционеров. Представить себе, что кто-нибудь из стонущих и ноющих чеховских персонажей бросает бомбу – немыслимо! И уж, конечно, не они – деятели, которые без сомнений и колебаний в нужный момент решительно «ввяжутся в борьбу», а там будет видно.
Да, они не деятели. Но ведь и не бездельники, вовсе нет! Астров сажает леса. Правда, и выпивает. Но я вижу его в одном уже давнем (местном) спектакле вдрызг пьяненьким, - пошатываясь, заплетающимся языком, произносит он свой монолог, и мы думаем снисходительно: «Ещё один пропащий!»
Снизить нужно чеховских персонажей, снизить. Да и самого «доктора Чехова» тоже. Биографии всякие разоблачительные появились. А между тем – благороднейший был человек: и больницу в Мелихово построил, и на Сахалин поехал, хотя мог бы не ехать, здоровье своё этой тяжкой по тем временам поездкой угробил. А уж работал как! Когда-то – уже лет пятьдесят назад – я был в Кишинёве в Музее Героев Культуры. Не уверен, что он существует и сегодня. Помнится, поразило меня само название музея. И я подумал, что подлинные интеллигенты - герои культуры. Чехов в их числе, купеческий сын, который сам в себе интеллигентность взрастил. Впрочем, есть ведь ещё один купеческий сын, Брюсов – сравните, радикального отличия не видите? Этот и в наше время вписался бы не хуже, чем Дмитрий Быков. Так вот – осторожно произношу, даже шепотом: может нам попробовать снова учиться ценить «героев культуры»? Но диктатура постмодерна требует, чтобы никаких «святынь» не было.
Не могу не признаться: люблю интеллигентов! И терпеть не могу тех, кто их вытеснил, якобы успешно заменил – сегодняшних интеллектуалов. Но в споры вдаваться не стану – по этому поводу столько всего написано, а главное, столько нагорожено политических обвинений! От политики же сегодня тошнит. И обаяние чеховских интеллигентов мне хочется объяснить тем, что какими бы жалкими они не казались в житейских обстоятельствах, они всегда … больше своих обстоятельств! Они подобны чему-то прекрасному и бесполезному. Ребёнку, цветку, стихотворению. Персонажи Чехова – конечно, могут и на службу ходить, и даже директорствовать в гимназии – но удовлетвориться всем этим они не в состоянии. Отчего-то тесно им во всём том, что является обыденной данностью, не умещаются они со своей слишком «тонкой» и музыкальной душой в грубых и тесных формах социальной жизни, не могут, да и не умеют быть нормальными винтиками социальной машины. Собственные социальные роли – их, видите ли, не устраивают! Они чего-то большего хотят! Они как бы в этой жизни люди не совсем уместные. «Лишние люди» - это ведь не только те, на кого литературоведы наклеили соответствующий ярлык, это, ведь, по большому счёту вся интеллигенция. Не нужна она ни государству (ему функционеры, образованные бюрократы нужны), ни народу, который в ту пору уже превращался в массу. Чехов своих героев не щадит и не приукрашивает, но видит и то, что мы сегодня видеть почти разучились. Ведь эта тоска – она парадоксальным образом выражает духовную сторону бытия человека. Это и есть трансцендирование, выхождение за пределы своей эмпирической реальности. Это ветер, который сквозит – и просачивается сквозь какие-то щели, зазоры в обветшавшей социальной постройке. И до нас долетает - неся в себе жажду иной жизни, в которой возможна музыка, и гармония.
Ох, неправ режиссёр Тенгиз! Ну, всё равно, что требовать от Гамлета, как это сделал, кстати, какой-то грузинский театровед, чтобы он, вместо интеллигентского рефлексирования со всеми этими «быть или не быть», - решительность проявил и сражался за трон, на который у него все права.
Чеховские персонажи – не социальные деятели, не люди Дела. Но в них есть - при всех их человеческих недостатках, при всех судорожных метаниях в паутине повседневности - некое неизбывное обаяние, некая духовная красота. Как бы очарование некоей витающей в воздухе и не реализованной духовности, внутреннего богатства. Они слегка инфантильны, да и прекраснодушны, романтичны – но это ещё не богемный изломанный, поздний романтизм людей серебряного века. Они не вполне закреплены в «пазах» этой жизни, они как бы недооформлены, зато способны вдруг «воспарить»! «Душа моя, как дорогой рояль, который заперт и ключ потерян» - говорит в «Трёх сестрах» Ирина. Может, сказано и не без претензий. Но мне метафора дорога - «музыка души», красота и гармония. Музыка – это и порыв к идеальному, и сам живой, звучащий образ идеального.
Я намеренно акцентирую музыкальную метафору – потому что «дух музыки» покинул нашу современность. А дух музыки – это дух культуры. И напоследок скажу, имея в виду не одних лишь чеховских интеллигентов: они - носители духа культуры, который ни в какие относительные социальные формы не умещается. Дух оказывается парадоксальным образом надсоциальным, сверхсоциальным, у него есть своё отдельное пространство. И человек – не просто образованный, но духовный – живёт одновременно в двух пространствах, в двух мирах – «здесь», в социуме, и «там». Так это и в религиозной культуре, и в светской. Это не сегодняшний человек - «одномирный» и «одномерный». И интеллигент – своего рода «священнослужитель» этой светской культуры. Хороший ли, плохой, но священнослужитель. Увы, сначала перестают верить священнослужителям, а потом – и тому, во что они верят, чему служат. И тогда - «смотрите, кто пришёл!» - интеллектуалы пришли, люди прагматичные и даже циничные, без всякой идеи служения чему бы то ни было высшему. И … «всё перепуталось, и некому сказать…» Нет ни того, кто скажет. Ни того, кому можно сказать…

Илья Рейдерман,
поэт, культуролог, философ.