Михаил Синельников

АНТОЛОГИЯ РУССКОЙ ПОЭЗИИ
Опубликовано Михаилом Синельниковым

День рождения Сергея АКСАКОВА, выдающегося и любимого с самых ранних лет писателя (не забыть ведь "Детские годы Багрова-внука"!), замечательного мемуариста и главы семейства, оставившего в русской культуре святой и неизгладимый след.
Он в молодости был своим человеком в доме престарелого Державина, его любимцем и чтецом его произведений. Любопытен один эпизод: однажды в обществе возникла надобность в декламации Аксакова, и Сергей Тимофеевич спросил у Державина, с собой ли у него стихи. На что Гаврила Романович ответил: "С собой. Ведь и у сапожника всегда при себе его шилья". Сравнение показалось Аксакову несколько странным...Но вот я думаю, что прав был Державин: стихи в тот миг показались ему не итогами, не плодами ремесленных трудов, а их орудиями. Итоги и плоды - потрясенные, преображенные действием этих колющих и пронзающих орудий души читателей...
Одна деталь: в своей книге о сборе бабочек Аксаков оказался некоторым образом предшественником Набокова...
Теперь обращусь с собственным пиитическим опытам Сергея Аксакова. Ниже следует отрывок из моей заметки о нем, написанной для антологии.
"Остановимся на поэтическом творчестве С.А., которое занимает сравнительно скромное место в его наследии и относится, главным образом, ко времени молодости писателя. С.А. переводил драматические произведения Софокла, Мольера, Шиллера, переводил Буало, но собственные стихи писались им изредка. Стихотворение «Уральский казак» (1821) стало народной песней, но позже сам автор назвал его «бледным подражанием "Черной шали” А.С. Пушкина». Не лишена достоинств басня «Три канарейки», памятником литературной борьбы остались «Послание к кн. Вяземскому» и пародия «Элегия в новом вкусе», есть живость в некоторых лирических стихах и строчках С.А. Особняком стоит послание к А.А. Казначееву (1788–1880), сенатору, одесскому губернатору, старому приятелю С.А. Среди многих возвышенных стихотворений, созданных русскими поэтами в годы Отечественной войны и вскоре после разгрома наполеоновской Великой армии, оно поражает необычным освещением хода событий. Казалось бы, русское общество было едино в своем патриотическом порыве, но автор послания видит иное: «Там — мужа светлый взор мрак смертный покрывает, А здесь — его жена его убийц ласкает». С.А. сурово судит русское светское общество, словами близкими к еще не прозвучавшим монологам Чацкого: «Рукою победя, мы рабствуем умами, /Клянем французов мы французскими словами».

А.И. Казначееву

Ах, сколь ошиблись мы с тобой, любезный друг,
Сколь тщетною мечтой наш утешался дух!
Мы мнили, что сия ужасная година
Не только будет зла, но и добра причина;
Что разорение, пожары и грабеж,
Врагов неистовство, коварство, злоба, ложь,
Собратий наших смерть, страны опустошенье
К французам поселят навеки отвращенье;
Что поруганье дев, убийство жен, детей,
Развалины градов и пепл святых церквей
Меж нами положить должны преграду вечну;
Что будем ненависть питать к ним бесконечну
За мысль одну: народ российский низложить!
За мысль, что будет росс подвластным галлу жить!..

Я мнил, что зарево пылающей столицы
Осветит, наконец, злодеев мрачны лицы;
Что в страшном сем огне пристрастие сгорит;
Что огнь сей — огнь любви к отчизне воспалит;
Что мы, сразив врага и наказав кичливость,
Окажем вместе с тем им должну справедливость;
Познаем, что спаслись мы благостью небес,
Прольем раскаянья потоки горьких слез;
Что подражания слепого устыдимся,
К обычьям, к языку родному обратимся.
Но что ж, увы, но что ж везде мой видит взор?
И в самом торжестве я вижу наш позор!
Рукою победя, мы рабствуем умами,
Клянем французов мы французскими словами.
Толпы сих пленников, грабителей, убийц,
В Россию вторгшися, как стаи хищных птиц,
Гораздо более вдыхают сожаленья,
Чем росски воины, израненны в сраженьях!
И сих разбойников — о, стыд превыше сил, —
Во многих я домах друзьями находил!
Но что? Детей своих вверяли воспитанье
Развратным беглецам, которым воздаянье
Одно достойно их — на лобном месте казнь!
Вандама ставили за честь себе приязнь,
Который кровию граждан своих дымится,
Вандама, коего и Франция стыдится!
А барынь и девиц чувствительны сердца
(Хотя лишилися — кто мужа, кто отца)
Столь были тронуты французов злоключеньем,
Что все наперерыв метались с утешеньем.
Поруганный закон, сожженье городов,
Убийство тысячей, сирот рыданье, вдов,
Могила свежая Москвы опустошенной,
К спасенью жертвою святой определенной. —
Забыто все. Зови французов к нам на бал!
Все скачут, все бегут к тому, кто их позвал!
И вот прелестные российские девицы,
Руками обхватясь, уставя томны лицы
На разорителей отеческой страны
(Достойных сих друзей, питомцев сатаны),
Вертятся вихрями, себя позабывают,
Французов — языком французским восхищают.
Иль брата, иль отца на ком дымится кровь —
Тот дочке иль сестре болтает про любовь!..
Там — мужа светлый взор мрак смертный покрывает,
А здесь — его жена его убийц ласкает…
Но будет, отвратим свой оскорбленный взор
От гнусных тварей сих, россиянок позор;
Благодаря судьбам, избавимся мы пленных,
Забудем сих невежд, развратников презренных!
Нам должно б их язык изгнать, забыть навек.
Кто им не говорит у нас — не человек,
В отличных обществах того не принимают,
Будь знающ и умен — невеждой называют.
И если кто дерзнет противное сказать,
Того со всех сторон готовы осмеять;
А быть осмеянным для многих сколь ужасно!
И редкий пустится в столь поприще опасно!..
Мой друг, терпение!.. Вот наш с тобой удел.
Знать, время язве сей положит лишь предел.
А мы свою печаль сожмем в сердцах унылых,
Доколь сносить, молчать еще мы будем в силах…
Москва.
Сентябрь, 1814