АНТОЛОГИЯ РУССКОЙ ПОЭЗИИ

 Подготовлено Михаилом Синельниковым

Я понимаю, что моя страница сегодня уже перенасыщена стихами, и все же решился несколько слов сказать о поэте, у которого и сегодня много читателей и почитателей, но немало и врагов. И за "Смерть пионерки", за "Февраль"(действительно гнусный), да и за всю Одессу прощенья не предвидится...Но всё же до конца правдива и художественно совершенна небольшая поэма «Последняя ночь», повествование о судьбе того поколения, на которое в первую очередь обрушилась лавина всемирной бури: «Над Францией дым. / Над Пруссией вихрь. / И над Россией туман». Вот это "И над Россией туман" - просто гениально в свете всего последовавшего. И, конечно, незабываем и бессмертен ритм "Думы про Опанаса".
К несчастью, наследие Багрицкому оказалось в руках поклонявшихся ему, но лишенных вкуса глупцов. Были напечатаны все его ранние стихи, романтично-препустейшие, и лучшее просто потонуло в томе большой серии "Библиотеки поэта". А ведь из раннего заслуживало внимания едва ли единственное стихотворение - "Суворов". Конечно, налицо подражание ритмике Кузмина, но тема своя. И оно всё же великолепно. В общем-то Багрицкий легко отбирается: вся книга "Юго-Запад" и несколько стихотворений, сочиненных в годы кунцевской жизни.Правда, Мандельштам едко заметил, что, описывая Можайское шоссе, Багрицкий видит на нем Наполеона и его маршалов, а самого шоссе не видит. И все же Багрицкий - один из сильнейших авторов предвоенной поэзии.Недаром, вспоминая юность - свою, Павла Васильева, Бориса Корнилова - и называя двух кумиров поколения, Ярослав Смеляков(которого считаю последним русским поэтом с "небесным" даром) писал: «Над нами тень Багрицкого витала, / и шелестел Есенин за спиной»...
Далее - отрывок из мемуарного очерка моего отца "Молодой Заболоцкий":

"Купил он также сборник Багрицкого «Юго-Запад». Отношение к этому поэту у него было двойственное. Он называл трескотней стихи:
Так бей же по жилам,
Кидайся в края… и т.д.
В то же время читал и перечитывал «Птицелова», неутомимо повторял четверостишие:
По Тюрингии дубовой,
По Саксонии сосновой,
По Вестфалии бузинной,
По Баварии хмельной.
Помню, читал он мне:
От черного хлеба и верной жены
Мы бледною немочью заражены…
— Какая безвкусица! Но зато какая прелесть дальше.
И он с восторгом читал все стихотворение. Особенно ему нравился финал:
За блеском штыка, пролетающим в тучах,
За стуком копыта в берлогах дремучих,
За песней трубы, потонувшей в лесах…"

Эдуард БАГРИЦКИЙ

СУВОРОВ
В серой треуголке, юркий и маленький,
В синей шинели с продранными локтями,-
Он надевал зимой теплые валенки
И укутывал горло шарфами и платками.

В те времена по дорогам скрипели еще дилижансы,
И кучера сидели на козлах в камзолах и фетровых шляпах;
По вечерам, в гостиницах, веселые девушки пели романсы,
И в низких залах струился мятный запах.

Когда вдалеке звучал рожок почтовой кареты,
На грязных окнах подымались зеленые шторы,
В темных залах смолкали нежные дуэты,
И раздавался шепот: "Едет Суворов!"

На узких лестницах шуршали тонкие юбки,
Растворялись ворота услужливыми казачками,
Краснолицые путники услужливо прятали трубки,
Обжигая руки горячими угольками.

По вечерам он сидел у погаснувшего камина,
На котором стояли саксонские часы и уродцы из фарфора,
Читал французский роман, открыв его с середины,
"О мученьях бедной Жульетты, полюбившей знатного сеньора".

Утром, когда пастушьи рожки поют напевней
И толстая служанка стучит по коридору башмаками,
Он собирался в свои холодные деревни,
Натягивая сапоги со сбитыми каблуками.

В сморщенных ушах желтели грязные ватки;
Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась за перила;
Кучер в синем кафтане стегал рыжую лошадку,
И мчались гостиница, роща, так что в глазах рябило.

Когда же перед ним выплывали из тумана
Маленькие домики и церковь с облупленной крышей,
Он дергал высокого кучера за полу кафтана
И кричал ему старческим голосом: "Поезжай потише!"

Но иногда по первому выпавшему снегу,
Стоя в пролетке и держась за плечо возницы,
К нему в деревню приезжал фельдъегерь
И привозил письмо от матушки-императрицы.

"Государь мой,- читал он,- Александр Васильич!
Сколь прискорбно мне Ваш мирный покой тревожить,
Вы, как древний Цинциннат, в деревню свою удалились,
Чтоб мудрым трудом и науками свои владения множить..."

Он долго смотрел на надушенную бумагу -
Казалось, слова на тонкую нитку нижет;
Затем подходил к шкафу, вынимал ордена и шпагу
И становился Суворовым учебников и книжек.

БАЛЛАДА О ВИТТИНГТОНЕ

Он мертвым пал. Моей рукой
Водила дикая отвага.
Ты не заштопаешь иглой
Прореху, сделанную шпагой.
Я заплатил свой долг, любовь,
Не возмущаясь, не ревнуя,-
Недаром помню: кровь за кровь
И поцелуй за поцелуи.
О ночь в дожде и в фонарях,
Ты дуешь в уши ветром страха,
Сначала судьи в париках,
А там палач, топор и плаха.
Я трудный затвердил урок
В тумане ночи непробудной,-
На юг, на запад, на восток
Мотай меня по волнам, судно.
И дальний берег за кормой,
Омытый морем, тает, тает,-
Там шпага, брошенная мной,
В дорожных травах истлевает.
А с берега несется звон,
И песня дальняя понятна:
"Вернись обратно, Виттингтон,
О Виттингтон, вернись обратно!"
Был ветер в сумерках жесток.
А на заре, сырой и алой,
По днищу заскрипел песок,
И судно, вздрогнув, затрещало.
Вступила в первый раз нога
На незнакомые от века
Чудовищные берега,
Не видевшие человека.
Мы сваи подымали в ряд,
Дверные прорубали ниши,
Из листьев пальмовых накат
Накладывали вместо крыши.
Мы балки подымали ввысь,
Лопатами срывали скалы...
"О Виттингтон, вернись, вернись",-
Вода у взморья ворковала.
Прокладывали наугад
Дорогу средь степных прибрежий.
"О Виттингтон, вернись назад",-
Нам веял в уши ветер свежий.
И с моря доносился звон,
Гудевший нежно и невнятно:
"Вернись обратно, Виттингтон,
О Виттингтон, вернись обратно!"
Мы дни и ночи напролет
Стругали, резали, рубили -
И грузный сколотили плот,
И оттолкнулись, и поплыли.
Без компаса и без руля
Нас мчало тайными путями,
Покуда корпус корабля
Не встал, сверкая парусами.
Домой. Прощение дано.
И снова сын приходит блудный.
Гуди ж на мачтах, полотно,
Звени и содрогайся, судно.
А с берега несется звон,
И песня близкая понятна:
"Уйди отсюда, Виттингтон,
О Виттингтон, вернись обратно!"

* * *

От чёрного хлеба и верной жены
Мы бледною немочью заражены...

Копытом и камнем испытаны годы,
Бессмертной полынью пропитаны воды, -
И горечь полыни на наших губах...
Нам нож - не по кисти, Перо - не по нраву,
Кирка - не по чести И слава - не в славу:
Мы - ржавые листья На ржавых дубах...
Чуть ветер,
Чуть север –
И мы облетаем.
Чей путь мы собою теперь устилаем?
Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?
Потопчут ли нас трубачи молодые?
Взойдут ли над нами созвездья чужие?
Мы - ржавых дубов облетевший уют...
Бездомною стужей уют раздуваем...
Мы в ночь улетаем! Мы в ночь улетаем!
Как спелые звёзды, летим наугад...
Над нами гремят трубачи молодые,
Над нами восходят созвездья чужие,
Над нами чужие знамёна шумят...
Чуть ветер,
Чуть север –
Срывайтесь за ними,
Неситесь за ними,
Гонитесь за ними,
Катитесь в полях,
Запевайте в степях!
За блеском штыка, пролетающим в тучах,
За стуком копыта в берлогах дремучих,
За песней трубы, потонувшей в лесах...
1926