…День был погожий, солнечный, теплый – и мы, разморенные, расположились в креслах в фойе. До вечернего поезда еще оставалось часа два времени. Двери в зал были приоткрыты, оттуда доносились обрывки голосов: судя по тональности, поэты читали свои произведения.
– Наши луганчане читают свои стихи, – пояснил Владимир Давыдович, – это входит в программу мероприятий, посвященных 20-летию МСП.
И тут из-за дверей раздался громкий мужской, слегка с хрипотцой, голос, бросающий отрывисто и четко, фразу за фразой, как бросали когда-то сильные мира сего пригоршни меди в толпы нищих. При этом голос оратора с каждой фразой креп, становясь все яростней и неистовей, как будто хлестал по лицу какого-то невидимого противника. Я невольно поднялся с места и тихонько вошел в зал, став с краю за креслами. Посреди сцены я увидел парня до сорока примерно лет, в джинсах и рубашке, с густыми темными космами и крупными чертами лица. Он держал на вытянутой руке книгу и читал стихотворение, при этом помогая себе, как будто дирижируя, другой, свободной рукой. Лицо чтеца было алым, по-видимому, от возбуждения. Стихотворение было о любви – необычное, страстное, запоминающееся. И читал он его так же, как в свое время читали знаменитые поэты-шестидесятники свои стихи со сцены Политехнического музея в Москве.
Но чтением стихов «выступление» поэта отнюдь не закончилось. Саша Сигида, – а это был он, – вихрем пронесшись по проходу между креслами, пулей вылетел в фойе, и я услышал, как громко хлопнула за ним входная дверь. Когда я вышел из зала заседаний, пожилая вахтерша вполголоса жаловалась, с беспомощной, словно извиняющейся, улыбкой, обращаясь, прежде всего, к Владимиру Давыдовичу, что вот, мол, опять Сигида поддал и хулиганит… Входные двери снова с грохотом распахнулись и мимо нас пронесся с пылающим лицом и неистовым, огненным взором Александр. Он направлялся в сторону зала, откуда доносилось мерное, нараспев, чтение стихов. Казалось, что этот человек был заряжен столь колоссальной энергией, что пока он ее не израсходует хотя бы на четверть, никто не сможет его остановить. Но Владимиру Давыдовичу это, на удивление, удалось. Он остановил неистового поэта на полном, так сказать, ходу тихим окриком: «Саша!» Остановил, как опытные жокеи-дрессировщики останавливают на скаку вышедшую из повиновения лошадь.
– У тебя прекрасные стихи, Саша, – спокойно, как ни в чем не бывало, продолжал Владимир Давыдович, поднявшись с кресла и приобняв «героя» за плечи.
– Это наш знаменитый Александр Сигида, – представил он нам поэта.
– А это кто же такие? – вызывающе громко, тряхнув при этом пышной своей шевелюрой в нашу сторону, спросил Александр.
– Это наши гости из Москвы и из Киева, – спокойно вымолвил Владимир Давыдович, – вот, приехали специально на наш праздник.
– И что же они…
Но Владимир Давыдович не дал «возмущенному разуму» бунтаря закончить пламенную мысль. Он неуловимым движением вложил в руку «мятежного» поэта сборник стихов, предусмотрительно открытый на нужной странице:
– Почитай нам вот это стихотворение, мне оно особенно нравится.
И снова случилось чудо – вместо слов негодования из уст поэта потекли жемчужные и золотые нити стихов. По мере чтения они стали снова превращаться в бронзу и сталь отрывочных фраз… Словом, за каких-то пять минут на наших глазах нежный, хоть и задиристый, Есенин перевоплотился в неистового трибуна Маяковского… Это было прекрасное выступление, и замечательные при этом стихи. И не даром собравшиеся вокруг чтеца люди разразились в конце его дружным и искренними аплодисментами. В общем – достойный получился «выход» настоящего поэта.
И я его понял – буквально проникся всеми теми чувствами: ревностью, возмущением, неприятием – понаехали тут! – которые бурлили в душе Александра по отношению к нам. Понял – потому что сам, наверное, такой же, как он… Я-то понял, а вот мои спутники – нет. Ну, и Бог с ними. Но, как по мне, это был и впрямь самый яркий, скажем так – «коронный» номер этого нашего мероприятия под вывеской писательского съезда.
Так вот и воплотилась, наконец, в жизнь моя давняя, можно сказать, юношеская мечта о собственном интервью в качестве писателя. Даже не мечта, если честно, а какие-то смутные мальчишеские чаяния, иногда проявляющиеся в расплывчатых снах. Правда, в этих самых снах и грезах все это рисовалось несколько иначе: солидная телевизионная студия, известные телеведущие, сам я – в модном дорогом костюме, уже познавший широкую, если не всемирную известность: может быть, лауреат престижной международной премии со всеми, как говорится, вытекающими…
И, в общем и целом, где-то отдаленно все эти давние юношеские мечты в описанных событиях, конечно, воплотились. Есть ведь, в самом-то деле, и литературная премия в руках, международная, между прочим – самая наивысшая, что вручается на уровне нашего союза. И журналисты, вернее, журналистки, которые со мной беседовали – таки весьма и весьма солидные и известные, пусть и в масштабах не столь широких, как грезилось. Опять же – аудитория не телевизионная, а радио. Я уже не говорю о своем внешнем виде: после ночи в поезде, в легкомысленной пестрой рубахе, синем пуловере, джинсах… Если честно, костюмы не слишком-то жалую. В общем, получилось очень отдаленное подобие того, о чем когда-то мечталось и как это все представлялось. Ну, так что же! Если чуть перефразировать Григория Сковороду: какая мечта – такое и воплощение. Будем считать, что это была репетиция того – главного интервью, которое, будем надеяться, еще впереди…
Примерно так думал я, едучи в поезде назад, в Киев, грустно провожая взглядом бесконечные зеленые дали, медленно проплывающие за окном в свете заходящего солнца. И по мере того, как смеркалось и живописную землю Луганщины накрывало бархатным с лиловым оттенком покрывалом весенней ночи, все отчетливей перед моим мысленным взором вставали лица замечательных людей, с которыми мне выпало общаться в эти два счастливых дня: Людмила Мошковская и Татьяна Дейнегина, Владимир Бондарь и Ольга Беда, Владимир Спектор и Наталья Мавроди, Николай Ремнев и Александр Морозов… И конечно же, «неистовый», страстно бросающий в толпу свои яркие, цепляющие и за сердце, и за ум стихи – Александр Сигида.
Какая замечательная, какая невыразимо красивая и ласковая весна была в тот год в Луганске. Как и на всем Донбассе. Да и по всей Украине. Какая волшебная, яркая, незабываемая выдалась весна!.. Кто ж мог подумать тогда, что это последняя мирная весна перед чудовищной братоубийственной войной… Не войной даже, а бойней. А как можно еще назвать это безумие, весь этот кошмар, который творится ныне на благословенной украинской земле?
Эта весна останется навсегда в моей душе, как праздник, как светлое воспоминание о той – другой Украине: приветливой, цветущей, многоликой, дружной...
1. 11. 2014. Киев.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.