- Весьма прискорбно начало истории, которую вы, дорогие мои хасиды, сегодня услышите от меня, - полным печали голосом произнес раби Яков, цадик из города Божин, обращаясь к ученикам, собравшимся в его доме на исходе субботы. Слушатели насторожились.

- Представьте себе, друзья, - продолжал раби Яков, - что и среди нас, евреев, встречаются завистники, недоброжелатели, и, что более всего достойно сожаления, доносчики.

Видя, что столь необычайным вступлением он вполне завладел вниманием слушателей, раби начал рассказ.

***

Великий мудрец и подлинный праведник стал жертвой злого наговора. Завидуя добродетели, люди приписывают ей преступления. Враги цадика и ненавистники хасидов, наши же евреи, подали ложный донос властям. Обвинили его в измене Империи и в злоумышлении против Императора, в подсрекательстве к бунту евреев и в сочинении пасквилей на неевреев. Могут ли быть в глазах властей преступления тяжелее этих?

В городке, где жил мудрец, появились царские осведомители и тайные агенты. Следят за каждым шагом цадика, составляют доклады и шлют их в столицу. А вскоре по улицам города прогремела арестантская карета черного цвета, а в ней – жандармы. Вывели они из дома маленького седого старика, посадили промеж себя и скомандовали кучеру ехать. Умчалась в царскую столицу черная карета, и увезла мудреца на суд и, кто знает, может быть и на расправу на радость врагам и на горе честным людям.

Заточили невинного старика в крепость, куда сажают злодеев и убийц, врагов царя и отечеста. Однако, царским законникам известно, что это узник другого рода. Слухи о мудрости цадика дошли до столицы, достигли ушей Государя Императора и его высших сановников. Умнейшим из них было доверено разбирать деяния раби и судить его. Ежедневно являлись судьи в каменный каземат, задавали цадику каверзные вопросы, но неизменно получали на них простые и мудрые ответы.

Воочию видят важные хранители закона, что волны лжи рассыпаются в мелкие брызги, ударяясь о камень истины. Кто может доказать, тому нечего бояться. Мудрец достойно отвел от себя клевету недругов. Но тут настала трудная минута для цадика.

***

- Отчего это, почтенный раби, - обратился к цадику старший из судей, - ты пишешь в сочиненных тобой книгах, что душа всякого еврея непременно содержит хоть малую частицу добра, а вот душа нееврея добра в себе не несет? Выходит, ни я сам, ни судьи твои напротив тебя сидящие, ни жены и ни дети их, ни Государь Император – никто из нас, грешных, не удостаивается твоей милостивой похвалы за доброту? – спросил он.

- Наговор не ополчается против непогрешимости, он лишь преувеличивает, но не возникает на пустом месте, - заметил сановник в черной рясе, но старший судья остановил его.

- Сказанное тобой до сих пор поразило нас безошибочностью мудрых твоих суждений, поэтому мы с тревогой ожидаем ответа на этот вопрос. Объясняй, мудрец, в простых словах, чтобы мы поняли тебя. – Закончил судья.

Цадик задумался. Разве можно просто и понятно раскрыть несведующим глубины тончайшей мудрости? А если бы даже такое было возможно, какой смельчак решится возносить себя перед своими судьями? А если кто и отважится на такое безрассудство, то ни заслужит ли безумец более порицания, нежели похвалы?

Долго думает цадик, очень долго. И тут замечает он, как разом просветлели тревожные лица высоких сановников. Заулыбались судьи, засмеялись, заговорили между собой.

- Мудрейший раби, - снова обратился к цадику старший из судей, - наша вера отнюдь не говорит нам, что наш народ менее добр, чем твой, да и по простому здравому размышлению мы сами это понимаем. Ты промолчал, и от того не поколебал нашу уверенность. Боюсь, на сей раз ты ошибаешься, мудрейший раби. – Сказал судья.

Вздох облегчения вырвался из груди старика, и он засмеялся вслед за судьями.
А уж потом, когда цадик вновь оказался на свободе и частенько рассказывал хасидам о страшных днях, проведенных им в застенках, он любил вспоминать, как спросили его о добрых и недобрых душах и как ловко он выскользнул из рук своих судей.

- Я не назвал никаких оснований того, что написал в книгах, я просто промолчал. Но все, что я говорил прежде, убедило судей, что правда на моей стороне, и мудро поступили эти вельможи, что не стали настаивать на ответе. – Так говорил мудрец своим хасидам.

***

Заседание судей подходило к концу, когда открылась дверь, и в каземат вошел человек в скромной гражданской одежде. Сановники побледнели от страха, узнав самого Государя Императора, который подал им знак молчать. Раби встал со своей скамьи навстречу вошедшему и поклонился уважительно и с достоинством.

- Почему, раби, ты приветствуешь меня, как царя? Разве моя одежда не говорит тебе о том, что я простой гражданин? Люди узнают своего Императора по блестящему мундиру, по золоченым каретам, по окружающей его свите генералов и министров. – Сказал царь.
- Я знаю, передо мной стоит царь, ибо сердцу моему дано ощутить тот особый трепет, какой лишь помазанник Божий может вызвать в душе, - сказал цадик.
- Я много наслышан о твоей мудрости и святости, раби. Знаю, что возвели на тебя напраслину. Я бы хотел услышать от тебя ответ на один вопрос. – Сказал царь.
- Я весь внимание, Ваше Величество.
- Как доказать, мудрец, что существует в мире Бог?
- Ваше Величество, назовите и опишите мне вещь, которой не существует в мире.
- Как же я могу назвать несуществующую вещь? – изумился царь.
- Вот это и есть лучшее и яснейшее доказательство существования Бога в мире! – с торжестом провозгласил цадик.
- Сколь кратко твое слово! Воистину, очевидность лишь умаляется доказательством, - заметил царь.
- Кто доказывает слишком много, тот ничего не доказывает, - сказал раби.

Весьма удовлетворенный беседой, Государь Император распорядился немедленно отпустить цадика на волю.

***

- Вот какую историю я хотел рассказать вам, любезные мои хасиды, - сказал раби Яков и стал внимательно всматриваться в лица сидящих за столом. Жена его Голда скучала. Да и хасиды не все прониклись пафосом этой истории. Раби Яков был несколько обижен. "Жизнь мудреца скучна для скучных людей.” – мстительно подумал раби. Только Шломо, лучший и любимый ученик раби Якова, испытывал явное нетерпение, дожидаясь, когда учитель спросит о его мнении. Не забывая, что ученик его получил европейское образавание, а также помятуя о том, что этот самый начитанный хасид не раз уж ставил его в неловкое положение своими чрезмерными познаниями, раби Яков колебался, спросить ли Шломо, из-за чего тот столь возбужден. Заговорив первым, Шломо помог цадику выйти из затруднения.

- Учитель, мне известно, что весьма похожее доказательство существования Бога было сделано задолго до того, как герой твоего рассказа беседовал с самим Государем Императором.
- И кем же оно было сделано, любезный Шломо? - с внешним ехидством, но внутренним страхом спросил раби Яков.
- Одним мудрецом, жившим в городе Амстердаме, имя которого я называть не хочу, боясь вызвать твой гнев, раби.
- Ты уже его вызвал, Шломо, - громко воскликнул цадик, - я знаю кого ты имеешь в виду. Не зря раввины отлучили этого вероотступника от общины и прокляли его. Не может быть, чтобы хасидский мудрец повторял слова безбожника. Должно быть, ты в своей Европе плохо читал эти вредные книги. Читай получше, дружок. То есть я не то хотел сказать! Читай книги цадика, дорогой Шломо! – успокаиваясь, поучительно заметил раби Яков и спросил, не желает ли кто-нибудь еще рассказать историю.