Александр Лаврин

ПОЭТ

Ты живешь, упиваясь несчастием —

Быть засвеченным в городе света,

Между левым и правым причастием

Рассыпаешься, словно комета.

Ты исчез! Но твое отражение

Тенью флага трепещет на лицах,

И встает на дыбы поражение,

Чтобы бронзой отлиться в столицах.

Твои ангелы -в розыске значатся,

Ты живешь на проценты с азарта...

В поле крестятся, в городе прячутся

Все равно ты угадан, как карта'

Ты отыскан и в озера чреве.

И в таинственной воинской части,

И в могиле, где козыри — черви,

А другой и не водится масти.

Но каким-то неявным радением

На сияющем блюде простора

Ты становишься сумрачным пением

Золотого церковного хора.

* * *

А. Парщикову

Обочины сна не усыпаны снегом,

А только осколками взглядов случайных.

Ударит будильник! Проснешься — и следом

За скатертью в пятнах кофейных и чайных,

Лицом расплываясь в крахмале газеты,

Хрустящей, как будто очки под ногами,

Узнаешь, что с севера ленточки Леты

На юг повернули и не -за горами

То время, когда перейдут через реки

Варяги и греки. Убрав свои руки

В пещеры карманов, уткнешься в прорехи,

Куда западают то вещи, то звуки.

Покуда отыщешь очки запасные,

Покуда смиришься с безумием сущим,

Смыкается вечер, как воды морские,

В твоем настоящем — гремящем, ревущем.

То рявкнет бульдозер, то лев в зоосаде,

То звякнет монетка — все пытка для слуха!

А что тишина до заката в засаде —

Так ночью бессонницей выстрелит в ухо.

* * *

Конь железный копытами бьет,

Седоки черноруки, как черти,—

Это рожь на пшеницу идет,

Ощетинясь колосьями смерти.

Васильки, ваша синяя кровь

Замутилась в репейных ресницах,

А в земле догорает морковь,

Словно угли в крестьянских глазницах.

Черной пахотой смотрит народ,

Потому что в его говорильне

Созревает родной недород,

Винограда Тавриды обильней.

Потому что прошла, как гроза,

Наша воля в безумье веселом,—

Только сполохом выжгла глаза,

Только губы смочила подолом.

ПРЕДМЕСТЬЕ

За старой цистерной, шестью кустами,

Под голубыми крестами звезд

Ночь растянула перед глазами

Предместье, тесное, как погост.

Стынут террасы, сады кемарят,

Ветер и тот проглотил язык,

Только в сарае Иван да Марья

Ставят кастрюлю под змеевик

Тут бы и жить, да наступит утро-

Тучи, натянутые до бровей,

К пяткам сползут. Я проснусь и мудро

Переключу рычаг скоростей.

Мимо продмага (читай: хибары),

Мимо компоста (читай: дерьма),

Мимо Эльвиры (читай: Тамары),

Мимо надежды (читай: ума).

Вот и околица: дом в три пальца,

С полом цалуется потолок,

Дремлет бабуля — а с кем трепаться —

Радио нету и кот убег.

Белой сиренью забор пропорот,

Калитка расшатана, словно зуб

Уже не деревня, еще не город.

Уже не ребенок, еще нс труп.

Лечится водкой завклубом на ночь,

Мечется в клубе индеец Джо,

А на плакате Обман Обманыч

Господу пальцем грозит: ужо!

Господи Боже, прости, что всуе

Имя твое поминаю — и,

Словно чужие, живописую

Слезы свои.

* * *

Когда б и я, как те,

иные, в самом деле

уехал за кордон,

а не читал в постели,

пока поет Кобзон

и белые метели

в порочной чистоте

бушуют на листе;

так вот, когда бы я,

трепещущий, как «Знамя»

(не тряпка, а журнал,

которого статьями

подъят девятый вал),

скитался бы краями

чужими и моя

душа, огонь лия...

Короче говоря,

поскольку дело к ночи,

с тоской а-ля Назон,

с виденьем Санта Кроче,

обняв глагол времен,

я закрываю очи.

Здесь красная заря

и время октября.

А вы прожить могли б

вне родины и веры,

с тоски не умереть

(тому свежи примеры)

и не убиться, ведь

не в моде «Англетеры»?

(Так Бродский не погиб,

усвоив опыт рыб )

И мы слыхали звон

по имени «крамола»,

но мы не к рубежу

пришли, а, как монголы,

привыкли к падежу

скота или глаюла

и превратили стон

в подобье рок н-ролла.

ПОТОП

На спице, на птице, на белой звезде

Скользнет отражение платья.

Ребенок спросонок агукпет, а где

Его чечевичные братья?

Где фокус в кармане и фикус в окне,

Где с палкой заблудший Иосиф?

Лишь тени без тел шевелятся на дне,

Свои очертания бросив.

Быть может» себя покидать не впервой

Тому, кто о смерти не помнит,

А я колгочусь, как зверек заводной,

В мерцающем сумраке комнат.

Я вижу, как ночь замерзает в стекле,

Прожилками режась несмело,

Как спиртом холодным горит на столе

Зеленая ветка омелы.

И если бы сверху сомкнулась вода,

Как сумрак вечернего сада,—

Я вынул бы нож, голубой, как слюда,

И кликнул бы Авеля, брата.

ЗИМНИЕ ЛЮБОВНИКИ

В жарко пышущих подушках, в раскуроченных часах,

На скрипучих раскладушках полыхает милый прах,

И любовник, не похожий на Отелло, встал в углу,

Прикоснувшись потной кожей к ледовитому стеклу.

Он с тоскою благородной смотрит, как и здесь, и там

Белый веер небосводный хлещет город по щекам.

Разымает ночь на части узкоокое окно —

Все в его квадратной власти, все ему подчинено!

Там — зима, и здесь — засада, красной Азии новруз,

Как тюльпан, как жерло ада, как расколотый арбуз!

Здесь — пожар, а там — дорога, на сто верст метель берез,

Вместо Бога — синагога, вместо водки — шкалик слез.

Но когда сойдутся слепо оба мира — тот и тот,

Свет войдет во чрево хлеба, нож глазами прорастет.

* * *

Какой-то город, скажем, Касимов —

Шаром покати, хотя б и бильярдным,

Ни золота, ни золотых апельсинов,

Ни клавесинов со звуком петардным.

Разве что рынок — брат богадельни —

Следит, как подсолнух, за каждым приезжим.

И если мы вышли и лица надели,

Значит, мы тоже кому-нибудь брезжим!

Автобус со всхлипом захлопнет двери.

Под ногн кошкой метнется клумба.

Минута — и вот уж легко поверить,

Что глобус — горячечный бред Колубма.

Напрасно автобусная остановка

Шлет гидравлические капканы.

Пространство ~ это всего лишь уловка

Какой-то странной, чужой нирваны.

Вот, скажем, мост охлаждает брюхо

В густой воде торфяного цвета —

Есть зренье у речки, но нету слуха.

Есть слух у дороги, но зренья нету.

А если вечер — пойдем на дансинг,

В клуб, где клубятся сугробы света,

Где сонная муха, как будто Нансен,

Ползет весь вечер по карте портрета.

Муха, конечно, достигнет полюса —

Там, где сошлись островки бровей

Но нам, поющим с чужого голоса,

Не вынести этого, хоть убей

* * *

Как в слове апельсин есть слово спаниель,

А в слове зеркала — стеклянный визг и только,

Так в слове Николай есть волчий лай и ель,

А в слове расстрелять есть Алексей и Ольга

Три имени лежат, как руки, на столе,

Гляди себе, гляди — и, ртути дочь слепая,

Покатится слеза по гипсовой земле..

Какая глубина и тишина какая!

Какая белизна связала наши сны,

Что мы не можем спать и бродим в дремной муке?

А жены русские и отроки честны

При первом стуке в дверь в огонь швыряют звуки,

Где было до и ми, осталось домино,

Впечатанное в мозг ударом динамита.

Растаял желтый воск, и брезжит свет в окно

Там выпал ранний снег, и чернь полей укрыта.

На первом серебре — ни крови не пролить,

Ни выкушать винца с протяжною ленцою,

И если уж молчать — то лучше говорить,

А если говорить — то лишь с самим собою.

ПРОЩАНИЕ

Закат оставляет зазор

Тому, кто не знает зазора,

Покуда расхристанный хор

Рыдает в руинах позора.

Так реки гремят по горам,

Так зхо нахально хохочет,

Так Роберт поет по утрам

И меч о черемуху точит.

О, мята и воск на виски!

Чуть вечер - со сцены соскочим.

Зачем эликсиры тоски

Назвали в Шотландии скочем?

Плесни соловьиные сны

На бархатный берег портьеры,

И шелковый шум тишины

Уйдет в голубиные сферы.

Ты в нем угадаешь не раз

Свое отражение в зале,

О чем говорили сейчас,

О чем ничего не сказали.

Галерка в припадке, взгляни,

Партеры забвения полны.

Прощай! - и уходят они

Колеблясь, как темные волны.

И ты не жалей ничего,

Умри - и позволь недотрогам

Глазеть на глазет ар нуво,

Смеяться украдкой над богом.

И будет до наших веков

Пленительной дрожи дороже

Твой вечный, твой гибельный зов,

Бегущий, как вены по коже...

12 ноября 94

# # #

Прости-прощай. Мне не пришлось

Искать напрасные причины.

Душа сама прошла, как ось,

Сквозь прошлое. И те морщины,

Что отложились на челе

(Как выражались наши предки),

Спокойно сгладились во мгле,

Словно застиранные метки

Белья из прачечной. Прощай,

Я перешел на прозу жизни -

Чтоб ночь заваривать, как чай,

На очень крепкой укоризне.

Не укоряй меня. Прости.

Конечно, глуп. Конечно, грешен.

Отсыпь-ка лучше из горсти

Мне поцелуев, как черешен.

Прощай. Темна моя тоска,

Еще чуть-чуть - и я завою!

Ведь эта прядка у виска

Так и не стала роковою.

30.09.95

РЕЧЬ

Меч рассекает нашу речь

На две неравных половины,

Чтобы безумие извлечь

Из пораженной сердцевины, -

Чтобы отдать себя тому,

Что больше не имеет смысла,

Что шелестит в пустом дому,

Что паутиною провисло, -

Чтобы замерзнуть, как вода,

И поражать холодным блеском,

Чтобы лучом скользить всегда

По вывескам и занавескам, -

Чтобы не плакать о былом

В подводных сумерках вокзала,

Чтобы цыганка за углом

Тебе неправду рассказала, -

Злой и красивый, ты умрешь

За десять строчек до рассвета -

И это будет блажь и ложь

Непревзойденного поэта.

10.2.95

# # #

Так мне казалось. Почему?

Не знаю сам, но мне казалось.

Качалась ночь в моем дому,

Как нерастраченная жалость.

Кончалась жизнь, текла вода

На голубую мостовую

И бормотала, как всегда:

- Я не люблю, я не ревную.

Мне было горько-хорошо

От безответного вопроса.

Еще, любезная, еще!

Пока дымится папироса.

24.9.95

ОТРАЖЕНИЕ

Рише

Ты можешь сердиться, ты можешь смеяться,

Покуда зрачка не коснется ресница,

Но в сонном колодце по кличке палаццо,

Всё вьется и вьется ленивая птица.

Очнись - ты осталась за столиком узким, -

Вернее, все то, что могло отразиться

В бокале с шампанским - наверно, французским,

А, может, советским? - неважно. Граница

Меж словом и делом, меж черным и белым,

Куда незаметней, чем выход под аркой

Туда, где фасад, зацелованный мелом,

Похож на письмо с негашеною маркой.

А, может, всё это - пустая примета,

И гулкая дробь восхитительной шпильки -

Как реквием лета, чья песенка спета,

Как вечер поэта, как строчка из Рильке,

В которой рефреном - то гул колоколен,

То оторопь окон, то осени просинь,

В который и Бог перед нами неволен,

В которой мы гибнем и гибели просим.

http://modernpoetry.ru/main/aleksandr-lavrin-stihotvoreniya