Игорь Карамнов

Посвящается Ярославе, певице, актрисе,
поэтессе из Новосибирска

Ни в Грозном , ни в Шали , ни в Ведено

Поэма

1

Пришел я в знаний храм не волоокий,
найти историй дюжин, эдак, пять
когда не классицизм и не барокко
в архитектуре стали расцветать,
когда уж триста лет, как Агильоном
в Антверпене для церкви создана
за неспокойным лицевым фронтоном,
за нишей хора - башня, как весна.

Читаю -"...герцог Альба ранним утром
дает приказ: обстреливать собор."
Испанцы - полчищами каракуртов -
на стенах крепостных...
Спасай добро!
Аль уворуй чужое, сыр и мясо,
не то придется - пепел и золу...
А. кем бы был мой предок
или сам я
в то утро?
А соседка по столу?
Она читает сказочного Фета,
зачем ей Фет?
Она - сама собой.-
как музыка таинственна...
Одета -
скромнее. но свободнее свобод,
и даже тех. которых дуры-мамы
рожали для триумфов.
` для костров:
малиновая кофточка - как пламя.
а лента в волосах - алей, чем кровь.

Меня уже не Фландрия волнует.
не герцог Альба,
даже не собор...
"Как вас зовут?"-
я слышу, словно гунны,
и, как фламандский пьяница и вор.

- Я.., я не знаю.
- Что ж бывает...
Меня зовите просто: Джамиля.
- Вы, кто? Лезгинка?
- Нет.
Чеченка!
Ямбы
я изучаю в сердце февраля.

Но на сегодня - хватит.
До рассвета
вчера мне снился незаконный ямб...
Вы остаетесь?
- Только с вами...
- Вместо
далекой Фландрии?
- Я вам ее отдам!


На улице - застенчивое небо.
снежинок танго
или пасадобль
и запах обнаженнее сирени,
и - до головокруженья - молодой.

Идем мы мимо бара...
Барабаны
зовут пуститься в пляску за собой,
а рядом с баром - с присвистом,
визжаньем -
бьют девушку под барабанный бой.


Свет фар мелькнул на миг...
Хватило мига:
девчушка так схватилась за меня,
что смерть-карга ее не отцепила б!
Такси...
Ну, голосуй же, Джамиля!

Останови...
Ведь палачей над нами
нависло пучеглазое лицо,
ворочает глазами-полюсами
наследство прапрадедов-праотцов.

И Джамиля навстречу фар шагнула,
распахивая снежное пальто,
и - как ножи - глаза переметнулись,
елозя и похрустывая льдом.

Стреножено такси...
Осталось мало -
уйти от пучеглазых палачей...
И тут их вырвало,
как разорвало,
угрозами,
не слышал я черней.

А Джамиля - в такси,
оно въезжает
на тротуар, почти что в самый бар...

Но барабаны неумолчны,
даже
на небе, будто б от Стожар - пожар!

Вползаю я в распахнутую дверцу
с девчушкой онемевшей...
И, как SOS,
я слышу голос собственного сердца,
мотор такси
и поворот колес.


Быстрей, быстрей на форсаже отъехать,
и ни за что не мчаться под откос,
а барабанов дробь - как будто эхо
далеких эшафотов Сарагосс.


2

Прошли недели две.
На именины
я пригласил одну лишь Джамилю.
Не ссорились,
но миримся:
мизинцы –
в обнимку...
Обниматься я люблю!
Люблю я и картину Розенквиста,
где плещется огонь,
что никогда
да не погаснет,
но не будут листья
пьяны луной бесстыдной от стыда.


Как будто бы по узкому карнизу,
над пропастью обнявшись мы идем,
и, что нам будет ночью третьей сниться:
картина
аль мизинчики вдвоем?
Но, может, - снег великих гор Кавказа
в рассветный час, когда светлеет?
Но -
в ущельях мрак и не вершат намаза
ни в Грозном,
ни в Шали,
ни в Ведено.

Звонки звонка...
Рассержены и громки.
Кого это судьбина? О,ля-ля!
Неужто,- пучеглазые подонки?
Вдруг слышу из-за двери: "Джамиля!"



Чуть краем глаза я цепляю гостью,
она - перед сожженьем на кострах...
А голос позадверный очень остро:
"Откройте, Игорь!
Пересильте страх!"


- Откройте, Игорь.
Это - моя мама.
Точнее - мачеха...
Последний год
следит за мной.
- Ну, а теперь - за нами?
- Ну, что она убьет нас?
- Не убьет??


Огонь не вечен, тоже умирает.
Сожгу мосты - тогда я буду нем.
Открыл я дверь.
Шпионка - перед раем.
"Входите",- говорю...
- Еще зачем?


А Джамиля, как встряхивая воду:
"Не ссорьтесь, мама,-
не люблю вражду..."

Но мачеху, наверное, заводит:
"Так собирайся.
Здесь я подожду!
Но, впрочем, Игорь, я хотела с вами,
без Джамили, за жизнь потолковать."
Беру я куртку - "звезды с небесами",
ведь за порогом - всасывающий ад,
и экспонаты лестничной гулянки:
полубутылки пива,
рыбы кость
и чьи-то искореженные санки,
и собачонки лай и вкривь, и вкось.


У мачехи - некрашеные губы,
но голос крашен, словно приговор:
на все, что было,
или, может, будет -
лишь черное воронье "nevermor"...
- Поступок ваш - уже давно не тайна.
Геройствуйте, без нашей Джамили.
Теперь ей надо быть такой, как Найтмэн,
вот до чего ее вы довели.
Вам все равно: уедете, ведь скоро.
Не погасив горящие долги...



- Придете провожать?
- Зачем?
Заборы


проводят вас,
и за спиной - шаги.


Ну, где там, Джамиля?
Не понимаю:
не Золушка она и не зола...
Конечно, молодая и дурная,
но я такой дурною не была.


- А вдруг: всегда такой вы были?
Или...
- Какой такою?
- Точь-в-точь, как сейчас!
- Вас, Игорь,видно, мало в детстве били.
- А вы б хотели - чтобы больше раз?
- Зовите Джамилю! И не касайтесь
меня своими мыслями в словах.
- Кого ж, тогда?
Загадочных китайцев?
Аль девушек, что прячутся в домах?
Послушайте, как лай не застывает,
а мне, казалось, что случаен,
вскользь...
- Зовите Джамилю...
Собака - злая.
- А, может, просто чует злость?


Да вот и Джамиля.
И - словно плавят -
ее глаза и лай, и злость,
и жизнь сама - как небывалый
и невообразимый гость.


3

Сон Вологды чуточку мутный.
Туман.
Облака - на ветру.
И то ли, действительно, утро,
не то - испаряется ртуть.

Сегодня сдавать курсовые
по Фландрии,
по мамлюкам,
и только две белые ивы
заплачут, если не сдам.


А вечером - плыли подковы
на сцене театра в дыму,
и неофит Казановы
елозил сцены кайму.
Стихи героиня читала
Уитмена - как свои,
и было страсти не мало,
но не было первой - любви.

Темнело на улице медно,
поблескивая слегка,
и кровь,как будто из ведьмы,
пропитывала облака.

Но - хватит воспоминаний,
пора в институт идти
через туман непрестанный,
разлегшийся на пути.


Звонки телефона - как сито.
- Я слушаю...
Нет, не всегда.
Письмо?
Не уйду.
Несите...
Хоть сессия пропадай!

Конверт-то из Украины.
По почерку - Джамиля...
Какое там, пианино!
Пляшу, как умею я!

Прочесть сейчас или после,
под вечер, когда один...
Лишь колокол отголоском
всего, что было: дин-дин...

Да, нет... Я сейчас открою,
а то вдруг не доживу
до вечера не героя
ни в сказке,
ни наяву.

"Меня в горах настигла тьма,
февральский ветер,
колкий снег...
Как думаешь, Игорь, - сама
такая темень?
А грех?"
Без всякого предисловья
вот эти строки в письме.
И весть о смерти возле,
и от стихов - резюме:

"Не олеандры, не Ницца
связали нас,
не Луна,
аул мне родной мой снится
и с русскими в Грозном война.


Я буду ждать тебя, милый!
Скорей приезжай,
скорей...
Мне страшно: отцова могила -
как нож на острой заре”.

Пойду сдавать курсовые,
а вечером – на вокзал,
Как тихо…
Словно босые – два купола,
третий пропал.

Эх, только б весна не пропала,
в которой - нездешняя страсть,

безудержная,
без провала,
которую не украсть!

4

Пока я ехал и злился,
что медленно поезд ползет,
весна от самого Минска
захлестывала горизонт.

Перрон,как будто бы слыша,
вдыхая ночь, словно йод,
Луне командовал: "Выше!
Тебя вся Вселенная ждет.

На улицах - сонно и пусто,
ослепшие фонари
чернеют, будто бы сгустки
немыслимых эйфорий.
Вот так...
А дома - как дома.
Мне в Вологде нравилось без
луча, что, словно солома,
в окно, что треснуло, влез.



Заснул я не как убитый -
морозило чуть меня,
как будто весна выпытывала:
был в Вологде я?
Аль не я?


А утром - плохо мне вовсе,
термометра столбик - в полет...
Уже - тридцать девять и восемь.
И холод, и жар меня жжет.

Добро - поликлиника рядом,
дойти я всегда дойду,
просверливая взглядом
дорожку даже по льду.

Иду... Выхожу из подъезда,
навстречу мне - Джамиля
с подснежниками - надеждой,
наперекор всем Золя.



Во рту - как будто бы манна,
неужто, я заболел?
А Джамиля обнимает
и в губы целует...
Well!
Хотя, быть может, не очень:
на межподъездном юру?
Мне как-то цыган пророчил,
что я с любимой умру.


5

В больницу меня положили,
лечусь, как будто люблю.
Уколы,- словно бы в жилу
испанскому королю.

Читаю испанских поэтов
о королевском дворе
поэмы
и на рассвете,
и на вечерней заре.

Но вот после обхода,
во вторник пятого дня,
консилиум не Дон Кихотов
решает отправить меня
в другую больницу...
Дивно -
я что не вылечусь здесь
от самой обычной ангины?

А Джамиле эта весть -
как горе...
Чуть ли не плачет...
- Я, Игорь, поеду с тобой.
Я - ведь твоя удача...
- А, можно, просто - любовь?

- Ну, что ты? Конечно, милый...
Как скажешь...
Я - ведь твоя.
- И - над Миусом, над Ильмом,
вечер боготворя?



Когда мы молча сидели,
не видя нас, два врача
прошли, беседуя...
Еле
услышали мы, что горча,
светила не околели,
а мне.., мне осталось жить
не две, ну, так три недели,
от силы - месяц...
Фьюить...


И мы - как оцепенели,
летела муха одна,
как будто к намеченной цели,
и вздрагивала весна.
И солнышко заходило
за новый больничный морг,
и судорогой сухожилий
закат наслаждаться мог.


Нас раненько разбудила
молоденькая медсестра.
Спаси меня, Солнце...
Из ила
тебе подниматься пора!

Но вспомнил я, как спаслись мы,
как мчалось такси мимо ям,
и звезды капитализма,
чуть плавились по краям.
Дорога моя последняя,
за клиникой - ад или рай?
И так мне хочется - медленней...
Ох, времечко, не умирай!

Зачем мне замки небесные,
карнизы чище дорог?
Мне на земле пока весело:
обочин грязь, как восторг!
Как будто в другом полушарии!..
И горизонта порог
не выщерблен ножиком аленьким
на скрещивании дорог.

Рука Джамили чуть касается
щеки моей...
Вот он - Бог!
Без всяких лазерных сканеров,
не обжигая, обжег...

А вдруг: судьба - на распутье?
Ведь клиника - не близка...
И смерть косу свою ступит
об утренние облака?


6

Приехали мы до обеда,
ни медсестер,
ни врача,
а здание - как медведица
под деревом "алыча".

Меня помещают в палату,
где консервируют мрак,
на улице - солнце бесплатно,
а здесь - вообще, никак.



Соседа два - не в халатах -
любимы демоном краж,
а запах - чуть сладковатый
до изнеможения аж!


Сумерки черные - прочно,
только лишь для воров.
Шприц, ты будешь и ночью
пить и пить мою кровь?

Уже - через край она скоро,
прыгая из иглы,
и набирают скорость
звуки из-под полы.

Хлопья снега аль ваты
падают, к вене льня,
кровь моя - ярче заката,
яростнее огня!
Ей не нужна другая -
черненькая судьба...

Что анализ?
Ругая,

я не помру ведь?
А?

Палата - словно бы внове,
а цыган, доев обед,
бормочет, что он не болен
и проживет много лет.

Но он умрет...
Это - точно.
Он разлагается здесь,
а мне придется и ночью
вдыхать запах смерти
весь...


Уйду сейчас из больницы
куда гляделки глядят,
впиваться молниям в лица,
под воркованье дождя.

Не дверь распахнута настежь,
но любимой душа:
"Нас все минуют несчастья!
Пойдем - нас ждут..."
- Не мешай...
Сейчас уйду я отсюда
и не вернусь никогда!
Больница хуже Иуды...
- Да, Игорь! Конечно, да!

- Оглядываться не будем!
- Ну, почему?
Посмотри:
все окна - лютни как будто.
- А, сколько их?
- Тридцать три!



7

Проклюнулся третий месяц,
а я никак не умру:
понравились страстные мессы,
вибрирующие на ветру.

Дарю Джамиле только розы,
в садах по ночам их рву,
особенно в сильные грозы...

Я - никогда не умру!

Когда какому-то саду
пришлось в одночасье сгореть,
зашел разговор про свадьбу...
- Куда нам?
- Тебе бы - гарем!
- Да мне никого не надо,
кроме тебя одной!

- Ну, да - слова, как гирлянды,
сначала...
- Да я - только твой!

- Как будет - время покажет,
мне в детстве гадали:
в войну
поеду я с мачехой вражьей
на свадьбу
и утону...
- Так не езжай... Есть же ноги,
и все гадания - в прах...
- Но нет, ведь другой дороги
в Донецке...
- А в Автурах?
- Две ночи - не карнавала
и днем заснуть не могу:
мне беженка рассказала
про трупы на берегу...
Как кровь текла, рассекая
серебряную волну
и - не чеченского Кая,
но всю Россию...
- Да, ну?


Идем, развеем кошмары...
- На вечер балета...
Да.

Там все красивы:
клошары
и новые господа.

Сирени запах не нервен,
но по каштанам - как дрожь:
таинственный,
самый первый
- над театром - месяц, как нож.


В партере нас привечает
прищур любопытнейших глаз,
на сцене - привкус венчальный,
и о Джульеттах рассказ,
китайские танцы,
маски,
береты почти из Бордо,
селение - как Самашки
не после,
а, точно, до
седьмого апреля...

Падай
на сцену, вата, как снег,
в году девяносто пятом
тридцатого мая бег.

Не спали мы до рассвета -
такой Джамили я не знал,
а месяц, встреченный летом,
не отпускала весна.

Сорвал я нежные розы -
обрадовать Джамилю.
- Ты думаешь, Игорь, в Грозном
живет еще слово "люблю"?


8

Субботнее утро чуть живо,
а ветер сходит с ума.
Терпи не плакучая ива:
не спрячешься за дома.

Уже три дня - как на блюде -
тоска...
И - нет Джамили.
Лишь - холодноватые люди
вокруг на несколько миль.



Белеет в зеве железном
тетрадный в линию лист,
почтовый ящик - как бездна,
хоть жалуйся,
хоть разозлись!


Замок у ящика сломан
не раз и даже не два,
не слышу ни ветра,

ни грома -
только прощанья слова.
Бегу на вокзал через рынок
мимо платьев, штанов
и не украденных крыльев
не ангелов,-
Казанов!


Едва успеваю...
Негоже
врываюсь в пятый вагон,
не чуя железной дрожи
вагонных загнанных тонн.

Перехватило дыханье
и сердце выпрыгнет вот,
в четвертом купе без тайны
меня Джамиля не ждет.


Над книгой чуть-чуть склонилась,
неужто, все-таки, Фет?
Меня увидела...
- Милый,
ты - словно солнечный свет!

И все же - пусть я уеду
одна в родной мой аул,
там - не вселенские беды,
просто смерти загул.


- Тебя не убьют?..
- Я - бессмертна,
как мой чеченский народ!
Меня не дождутся черти,
а райский сад подождет!