Шумел в землянке самовар.

Лежал на лицах тенью пар,

Как чёрный день, как бой вчерашний…

Военный быт чуть одомашнив,

Там пили все из кружек чай.

Его тепло текло в потай

Души, болезненно усталой,

А ей тепла так не хватало.

Ещё витала смерти тень.

Но таял паром чёрный день

С прощальным выдохом: «Живите…»

На том солдатском чаепитье.

Где жизнь весома, смерть легка

Ты пил из кружки, до вершка

Налив не чью-то кровь без виры^[1] ,

А чай войны для ровней мира.

***

Война-бессонница будила тех, кто спал:

На фронте века задремавшие полки.

Снаряда вой один, второй… и словом залп:

«Дадим ей бой, а после выспимся, сынки».

Подъёма взрыв. От сна обрыв. А без войны

Никто на свете не будил бы, даже мать.

И все смотрели б лишь не прерванные сны.

Хотелось только расстрелять войну и спать,

И спать, 

И спать…

                               После боя

Смерть оставила Землю живой,

Чтобы павших в бою отстонала, 

Для живых расстелилась травой,

В ней солдат, как детей, колыхала.

На холме – молочайной груди – 

Отдыхали сыны после боя.

Ветер вздоха: «Война позади»…

Впереди материнство земное…

Смертельный матч

Спортсмены матч насмерть вели,

Как битву армейские части.

Футбольные таймы-бои –

В плену автоматов и свастик.

Кричали с трибун: «Немцев бьют…»

Другие трибуны молчали.

Они за победу в бою

Расстрелом в яру награждали.

Припев:

         Кровил Бабий яр от конца

         Игры не на жизнь… и начало

         Возмездия зрело в сердцах.

         Фашистка-смерть всё ж проиграла 

         Матч… Будто из мёртвых восстав,

         Неся дух победного гола,

         Спортсмены, войну обыграв,

         Свершили бессмертье футбола!

Казалось, в бреду горячо

Всё поле стонало. «Так надо…», - 

Твердил форвард, целясь мячом,

Воюя спортивным снарядом.

Голкипер стоял у ворот,

Зияющих пропастью дота.

Команда сраженье вперёд

Вела до смертельного счета.

 Припев:

         Кровил Бабий яр от конца

         Игры не на жизнь…и начало

         Возмездия зрело в сердцах.

         Фашистка-смерть всё ж проиграла 

         Матч… Будто из мёртвых восстав,

         Неся дух победного гола,

         Спортсмены, войну обыграв,

         Свершили бессмертье футбола!

Войну Слово в дом не пускало

Ходили босыми в пречисто

Помытом селе из криницы…

Но в нём наследили фашисты:

С военною грязью – в светлицу.

Искали дома для постоя.

Ломали закрытые двери.

Мы прятались, как всё живое,

От всепожиравшего зверя.

Но наш дом враги обходили.

На нём написал младший Юра

Той краской, что стены белили,

Немецкими: «Комендатура».

Им это написано было

С ошибкой и косо. Поспешка – 

Беда ведь, как зверь, подходила,

Искала еду и ночлежку.

Войну Слово в дом не пускало.

С врагом брат играл не по-детски.

Свою оборону держал он

Полгода лишь словом немецким.

От грязи криница мутнела.

Мрачнело село – затоптали…

А дом был свободным и белым:

Полгода враги не ступали.

                                У печи

Время с весомостью гроба.

Дым полосат. Неба голь – 

Будто концлагерной робой

Узник прикрыл. Не её ль

Снял и сгорел не отпетым?

Небо, казалось, за ним

Пало бы в пламя раздетых,

Чтобы оставить живым.

Связная

                                          Я порою себя ощущаю связной

                                          Между теми, кто жив,

                                          И кто отнят войной.

                                                                  Ю. Друнина.

В кирзачах и в солдатской шинели 

Та, которую в шёлк бы одеть.

Сквозь огонь, где мужчины горели,

Шла девчонка эпоху воспеть,

Стать связной между нами , живыми,

И погибшими. Вечный им стих!

Времена, что огнём опалимы,

Сохранили для нас, для живых

Ныне, стихдонесенье из боя.

Не для девичьих крыльев бой-ад, 

Но на них связь – бессмертной строкою

Тех стихов, что в огне не горят.

    Ю. Друниной

За победное стихдонесенье – 

Не награда, а время расплат,

Где сжигает святынь разночтенье

Крылья тем, кто душою крылат.

Наше спорное время не хуже ль,

Чем войной опаляющий рок?

Почему же теперь, почему же

Не нашлось для спасения строк?

И смерть отошла

Два крика в блокадном родзале – 

В безмолвье двугласная твердь.

Ребёнок и мать закричали,

Где будто не в голосе смерть,

Которая близко и в силе…

Не стало в груди молока.

Мать кровью ребёнка кормила – 

Сцедила бы всю для глотка

Из сердца. Давала, вскрыв вены,

Не груди, а руки сосать.

Молчал ли кто так во вселенной,

Как сын и кормящая мать?

И смерть отошла от бессмертных.

Безмолвье её не для них.

Блокада рвалась на тех твердных

Высотах от криков живых!

В блокаде

Солнце украдено вором.

Город сожгло не оно.

Выцвел от голода город. 

В трещинах горя окно

Дома прожорливой смерти,

С гробом-столом для теней,

С банкою жертвенной дерти.

Было ли что-то страшней?

Смерти – себя за сыночка.

Зёрна – ему. Так ушла.

Слёзы по маме – по щёчкам…

Прядь не по-детски бела…

«Вор, всё возьми, но не маму!» 

Крики ребёнка. Потом

Тоннами были те граммы

Дерти… Как выстоял дом?

Солнце вернули на небо.

Сына спасли. Только вот

В город, накормленный хлебом, 

Маму никто не вернёт.