Иван Переверзин   Москва

***

И даже камнем обрастая,

вовек не стану я другим,

милее мне изба простая –

защита нищим и нагим.

Богаче я, но землю рою

не для того, чтоб все – мое!

Не для того хозяйство строю

и берегу в лесах зверье.

Молюсь на ягоду-малину

и в пояс кланяюсь грибам,

и горько думаю, что сыну

любви к земле не передам.

Не в том беда, что путь в тумане,

а в том, что смутно на душе…

И вот стою на поле брани –

на той же вечной на меже.

Через нее прошла дорога

за города и облака…

И не судите слишком строго

ни богача, ни бедняка.

Птицы вечности

Птицы вечности реют повсюду

и в небесные трубы трубят.

Молча слушаю, мою посуду,

ты не слышишь, ты моешь ребят.

Мы оглохли от хриплых и разных

свистунов на руинах основ,

от пророков ленивых и праздных,

извращающих истинность слов.

Жить и жить бы спокойно и тихо

в мирозданье, где есть тополя,

где цветет-доцветает гречиха,

дышат свежестью мёда поля.

Мельник с неба просыплет мучицы –

мы и сыты, и с хлебом живём…

Птицы вечности, вечные птицы,

я не знаю, что в сердце моём.

Только ходики слышатся в доме,

только тени мерцают хитро.

И всю ночь я держу на ладони

прядь волос – золотое перо.

***

Разлито в воздухе тепло:

береза листья распускает,

рассвет озёрное стекло

туманной ватой протирает.

Вовсю токуют глухари,

на солнце отливают перья

то светом утренней зари,

то – голубого завечерья.

И золотисто-синий свет,

струящийся с небес на поле,

как радость уходящих лет,

как ощущенье вечной воли.

Взойдя на шаткое крыльцо,

стою, до пояса раздетый,

ласкают плечи и лицо

луч золотой, весёлый ветер.

Не верю даже, что зимой,

когда мороз гремел, как сабля,

душа, объятая тоской,

до самой сердцевины зябла.

Встречая новую весну,

я понимаю, как впервые,

что всё на свете прокляну,

но не рассветы золотые.

***

Жизнь или смерть? Конечно, жизнь!

Но только чтобы, братцы,

душой не опускаться в высь,

во тьму не подниматься.

Я видел в смерти столько слез,

кровь в жилах леденела!

И боль прожгла мой дух насквозь,

и стало пеплом тело.

***

Ну, а если стихи протрубят отбой

и не смогут меня поднять,

дорогая, хоть ты оставайся со мной,

нелегко одному умирать.

И не плачь, и судьбу за меня не кляни,

просто молча и тихо гляди,

как уходят мои беспокойные дни

по секунде в туман и дожди.

А когда и дыханье покинет меня,

осторожной своею рукой,

словно облачком легким в сиянии дня

мне навеки глаза закрой.

ИЗ ГРЕЧЕСКОЙ ТЕТРАДИ

ГРЕЦИЯ 

 Как будто я приехал на свиданье

 к той женщине, которая давно

 другому предназначена заране,

 но и тебя приветит все равно.

 И я люблю печально, безответно

 и синь волны, и неба бирюзу,

 и долгие закаты и рассветы,

 и невзначай пришедшую грозу.

 Мне Одиссей поведает о Трое —

 о бесконечных странствиях своих,

 но я взамен отрады и покоя

 вдруг захочу отличий боевых.

 Но, Господи, когда настанут сроки, —

 мне возвратиться ниспошли домой

 не через годы и не сквозь тревоги, —

 чтоб я не проклял этот мир земной.

ПОЕДИНОК 

 Два дня стихии не смирялись,

 слова тонули в реве их,

 и мы друг с другом объяснялись

 на языке — глухонемых...

 Кто победил в борьбе суровой,

 мы знать, наверно, не должны...

 Но вдруг проснулись не от рева,

 а от безмерной тишины.

 Был ветр послушен, как ребенок,

 не слышен был морской прибой...

 И лишь обломки старых лодок

 напоминали нам про бой.

 ***

 Моим моленьям море вняло,

 к утру — устало бушевать,

 и на волнах меня качало,

 как в зыбке дорогая мать.

 И с высоты небес высоких,

 как колыбельная, звучал

 напев рассветный, одинокий,

 и я — невольно засыпал.

 Моя тревога отступила,

 сны были легкие, как бриз,

 как будто воля высшей силы

 их для меня послала вниз.