Иван Переверзин

***
И даже камнем обрастая,
вовек не стану я другим,
милее мне изба простая –
защита нищим и нагим.

Богаче я, но землю рою
не для того, чтоб все – мое!
Не для того хозяйство строю
и берегу в лесах зверье.

Молюсь на ягоду-малину
и в пояс кланяюсь грибам,
и горько думаю, что сыну
любви к земле не передам.

Не в том беда, что путь в тумане,
а в том, что смутно на душе…
И вот стою на поле брани –
на той же вечной на меже.

Через нее прошла дорога
за города и облака…
И не судите слишком строго
ни богача, ни бедняка.

***
Ударят в ранний час морозы,
и потекут от счастья слезы,
искрясь в оранжевых лучах…
Зима, зима! С хрустящим снегом,
с неповторимым лыжным бегом
и вьюгой-змейкой на лугах.

И все-таки мне ближе осень,
когда меж туч сияет просинь,
когда, устав от дел и слов,
шагаю по листве опавшей
с печалью, может, запоздавшей,
но ясной, как сама любовь.

А, впрочем, думаю, с годами,
неважно, штилем иль цунами,
жизнь обернется для меня –
живу себе, и слава Богу,
торю во тьме свою дорогу,
во тьме средь дыма и огня.


Птицы вечности
Птицы вечности реют повсюду
и в небесные трубы трубят.
Молча слушаю, мою посуду,
ты не слышишь, ты моешь ребят.

Мы оглохли от хриплых и разных
свистунов на руинах основ,
от пророков ленивых и праздных,
извращающих истинность слов.

Жить и жить бы спокойно и тихо
в мирозданье, где есть тополя,
где цветет-доцветает гречиха,
дышат свежестью меда поля.

Мельник с неба просыплет мучицы –
мы и сыты, и с хлебом живем…
Птицы вечности, вечные птицы,
я не знаю, что в сердце моем.

Только ходики слышатся в доме,
только тени мерцают хитро.
И всю ночь я держу на ладони
прядь волос – золотое перо.

***
Жизнь или смерть? Конечно, жизнь!
Но только чтобы, братцы,
душой не опускаться в высь,
во тьму не подниматься.

Я видел в смерти столько слез,
кровь в жилах леденела!
И боль прожгла мой дух насквозь,
и стало пеплом тело.

***
Октябрьская буря и первый мороз
швыряют остатки листвы под откос:
деревья, как годы, - и годы, как лес,
пронизаны ветром до края небес.
Утраты считаю одну за другой.
За ветку держусь, пережеван пургой.
Держусь и держусь, вспоминая о том,
как птахи звенели над майским кустом,
как лоси трубили два утра подряд
и в ранний восход проливался закат.
Предзимнее время, осенняя Русь…
За мертвую ветку держусь и держусь.


***
Ну, а если стихи протрубят отбой
и не смогут меня поднять,
дорогая, хоть ты оставайся со мной,
нелегко одному умирать.

И не плачь, и судьбу за меня не кляни,
просто молча и тихо гляди,
как уходят мои беспокойные дни
по секунде в туман и дожди.

А когда и дыханье покинет меня,
осторожной своею рукой,
словно облачком легким в сиянии дня
мне навеки глаза закрой.

***
Разлито в воздухе тепло:
береза листья распускает,
рассвет озерное стекло
туманной ватой протирает.

Вовсю токуют глухари,
на солнце отливают перья
то светом утренней зари,
то - голубого завечерья.

И золотисто-синий свет,
струящийся с небес на поле,
как радость уходящих лет,
как ощущенье вечной воли.

Взойдя на шаткое крыльцо,
стою, до пояса раздетый,
ласкают плечи и лицо
луч золотой, веселый ветер.

Не верю даже, что зимой,
когда мороз гремел, как сабля,
душа, объятая тоской,
до самой сердцевины зябла.

Встречая новую весну,
я понимаю, как впервые,
что все на свете прокляну,
но не рассветы золотые.

***
Туман лохматый и седой
над черным днем завис…
Ты забрала любовь с собой,
как забирают жизнь.

«Верни! – тебе кричу я вслед. –
Моя любовь – моя!»
Но лишь молчание в ответ,
как сон небытия.

Запрусь в избе – и не зови.
Налью стакан вина
и выпью за помин любви,
как в горе пьют – до дна.

***
Предзимье… Человек бредет
через поля, как через годы:
и тащит груз своих забот,
как скот, не знающий свободы.

О, сердце русское, скажи:
когда цепей порвутся звенья,
в какие бросишь мятежи
свое великое терпенье?

Но сердце бедное молчит.
И человек меня не слышит.
Плывет шуга, мороз трещит,
и ветер оголтелый свищет.

***
В моей душе – душе печальной,
где плыли баржами века, -
есть пристань, есть канат причальный,
да только высохла река.

Летают чайки, блещет галька,
сверкает сахаром песок,
и долбит мусорная галка
леща протухшего в висок.

Была река… И вот не стало.
Закрылась пристань, Слышен мат.
И лишь душа светлинкой малой
сквозь тьму веков глядит назад.

***
Ничего я вспомнить не успел,
как, простившись с веком, постарел.

И не важно, что в руках пока
столько силы, что свалю быка.

Главное – души высокий свет
потускнел, сошел, как снег, на нет.

А коптить, как треснутая печь,
ах, постыло… Не об этом речь!

***
Лютик, вейник, незабудка
Расстилают свой ковер,
и чирок – шальная утка –
поднимается с озер.

Дремлет старое крылечко,
тяжелеют небеса,
и над замершим заречьем
ходит, ухает гроза.

И в кругу высоком бора
снова ранит душу грусть:
ох, не скоро, ох, не скоро
я теперь сюда вернусь.