На сердце то радость, то грусть,
как будто я жизнью, как куст
ветрами, размётан нежданно.
Но в страсти любви ликовать
я жажду и жажду — опять,
пусть даже немного обманно…
И значит, сегодня, как прежде,
исполнен бессмертной надежды,
что молодость мне по плечу —
вот я и живу с вечной силой,
как будто душой быстрокрылой
аж к солнцу бесстрашно лечу.
А то, что порой настроенье
меняется вдруг без сомненья,
мне лишь говорит об одном:
я прежде, чем делом заняться,
его обмозгую раз двадцать,
чтоб точно исполнить с добром.
И значит, Иван Переверзин,
плевать, что порой сердце стонет
и плачет надрывно в груди —
я в деле живом торжествую,
и в страсти любовной ликую,
как будто — вся жизнь впереди.

* * *

Листва всё больше опадает, —
и вот в прогалах меж ветвей
уже — и неба даль сияет,
и кладка здания видней.
Деревья словно расступились
пред зорким взглядом широко,
и задышалось без усилий
озоном волглым глубоко.
Чужое, горькое сомненье:
жить иль не жить — пропало вдруг.
И лишь святое вдохновенье
в душе встаёт сильнее мук.
О жизнь, исполненная воли,
ты сердцу страшно дорога,
хотя порой из бездны боли
зрю на тебя, — как на врага…

* * *

Всё сырей и прохладней утрами,

что ни думай, а осень пришла,

свет-берёзы и клёны кострами
золотистыми жадно зажгла.
Но как скоро опали вдруг листья,
возвращая вновь в чувство того,
что на свете, то ярком, то мглистом,
человек смертен, прежде всего…
Загрустилось, ох, как загрустилось,
хоть рыдай удручённой душой.
Словно что-то такое приснилось,
отчего — невозможен покой.
Но желанье любить вдохновенно
и надежда на звонкую жизнь —
пересилили грусть постепенно —
и глаза ясным счастьем зажглись.