Клеймённый сорок седьмым,
и посейчас глотаю
тот же взвихренный дым,
стелющийся по краю
родины и тылам,
точно еще под током
и паутина там
в красном углу убогом.

Лакомо мандарин
пах в января начале.
Чайки с прибрежных льдин
наперебой кричали:
– Не оступись! – мальцу
в валенках до коленок.
А через улицу
прямо от нас – застенок.

Но ничего не знал
я, оседлав салазки.
Ветер в ушах свистал
вместо отцовской ласки.
А по путям вдали
в зоны,
лязгая, тихо шли
темные эшелоны.

Словно в мороз миры,
видел я блеск пугливый
елочной мишуры
и засыпал счастливый.
То-то теперь в моей
памяти, сердце, жилах
вымершие целей,
чем костяки в могилах.
-------------------------------
Петербургская элегия.
Елене Шварц
Послушно поземку к Петру
несет под копыта коня.
На парусном влажном ветру
ты, может быть, встретишь меня.

Державе держать недосуг
летучего змея границ.
И остовы новых фелюг
с корсетами императриц

заманчиво схожи. Прилип
к зеленому кубку с орлом
румяный детина. Полип
чухонской зимы за окном

в Европу оскалился тут,
когда от радений хлыща
старушечьи букли бегут
с подушек, как мыши пища.

…Где возле ростральных стволов
на стрелке пустая скамья
и парусный ветер свинцов
– ты, может быть, встретишь меня.
--------------------------------
Далеко за звездами, за толченым
и падучим прахом миров иных
обитают Хлебников и Крученых,
и рязанский щеголь с копной льняных.
То бишь там прибежище нищих духом
всех портняжек голого короля,
всех, кому по смерти не стала пухом,
не согрела вовремя мать-земля
под нагроможденными облаками
в потемневших складках своих лощин.
Да и мы ведь не были слабаками
и годимся мертвым в товарищи.
И у нас тут, с ними единоверцев,
самоучек и самиздатчиков,
второпях расклеваны печень, сердце
при налете тех же захватчиков.

...Распылится пепел комет по крышам.
И по знаку числившийся тельцом,
и по жизни им не однажды бывший –
приложусь к пространству седым лицом.