Если мне помирать, – оскандалится печень Или недруг взмахнёт арматурным прутом, – Я не верю, что станет вольготней и легче, Что комфортней мне будет на Свете, на Том. Я о смерти не пел, в Зазеркалье не верил, Так к чему вышибать из похмельных слезу! Но мои сочтены октябри и апрели – Я под гору качу на убогом возу… И пока этот воз не наехал на камень, Я назад оглянусь – что у нас позади? Рассчитаться успеть бы с долгами, с врагами, Разразиться бы песней, засевшей в груди. Вспомнить годы, когда и не знал о разлуке, И, конечно же, вспомнить – ах, чтоб я был клят!.. Вечереет. Любимые, нежные руки Поправляют мне шарф, и печалится взгляд. И окатит теплом от ожившего взгляда – И соломинка в силах держать на плаву! Мне загробного тлена и смрада не надо, Я пока не готов. Я ещё поживу. * * * Мы все прозябали в школах. Кто легче, а кто трудней, Учились спрягать глаголы, Учились любить вождей. Учились не плавать в счёте, В азах основных наук И верить в единство сотен Поспешно взлетевших рук. А в логовах туалетов, Подале от классных бонн, Слюнявилась сигарета По кругу на семь персон. За школою после школы Учёба иная шла – Решались проблемы пола Да уличные дела. За школой прослыть страшились Не в первых учениках И вежливости учились, Нарвавшись в чужих дворах. Пускай и не в моде оды И гимны родной стране, – Весёлые были годы, Без склонности к новизне. Да вот среди всех учений Утерян был Божий дар: Важнейшее из умений – Уменье держать удар. С девчонками в платьях бальных, Семнадцати важных лет Был встречен сакраментально Зовущий в себя рассвет. Без страха с порогов школьных Шагнули выпускники… Встречала их жизнь, довольно Поплёвывая в кулаки. Спирало в пути дыханье, А цель-то едва видна. Пробелы образованья Заполнила жизнь сполна. И густо легли до срока Морщины у глаз и рта. Кого не спасла жестокость, Кого свела доброта. Почётные караулы Посмеивались в усы, Дробя непокорным скулы, Расплющивая носы. Слуалось, удар сломает, Случалось, удар согнёт. Сумей постоять у края, Когда подойдёт черёд, ей, презирая муку, Отведать озноб и жар И свято усвой науку – Науку держать удар. КАРАВАН Шагают в южных странах, Мохнаты и рябы, Верблюжьи караваны, Качаются горбы. Верблюд ступает гордо, Без комплекса горба. Как по-английски твёрдо Поставлена губа! В движенье каждом дышат Достоинство и стать. На тех, кто ростом ниже, Верблюду наплевать. Но в самолюбованье С поклажей на боках Идёт пустынный лайнер По воле седока. Картина с караваном Всплыла сама собой – Задуматься пора нам Над собственной судьбой, Над собственной ценою, И есть ли та цена... И почему так ноет От тяжести спина. * * * То-то мы, сердечные, итожили – Только лихо в ветхих закромах! Только тени под ногами съёжились, Только хмарь похмельная в умах. То-т мы, сердечные, рачительны, Старые колодки волоча. Сумерки рубахою смирительной Плотно опочили на плечах. Нам бы солнца, солнца хоть и с пятнами, Солнца хоть за тучкой озорной! Но цветёт луна своей обратною, Нематериальной стороной. Где дороги, что когда-то выведут? Наши – не мощёны, не прямы... Мир нарочно наизнанку вывернут, Чтоб наружу оказались мы. * * И не старая, и не юная, В зрелом возрасте бабьих лет. Ну-ка, выпьем за полнолуние, Больше повода вроде нет. Протяни свой бокал с печалями На сердечный ответный стук. Не стесняйся, моя случайная, Огрубевших в работе рук. Да и я, судьбой не изнеженный, Не стараюсь, не моложусь. Поделись-ка со мной надеждами, Может, в чём-нибудь пригожусь. То ли сдержится, то ли выльется Затаённая где-то грусть… Сквозь тебя мне другая видится, О которой забыть боюсь. Эта тайна, моя случайная, Для тебя сейчас не важна. Засмотрелась на нас нечаянно Круглолицая та луна. * * * В руках её старое сито. Она и сама не в шелку. Стою я, захваченный видом, Как женщина сеет муку. Она обо мне, о глядящем, Не знает ни духом ни сном, И всё, что под платьем домашним, Упруго идёт ходуном. Немея пред этой картиной, К дверному припав косяку, Я рад, что родился мужчиной И женщина сеет муку. Прекрасна в занятье извечном, В неброской его доброте... И хочется жить бесконечно Под шорох муки в решете. * * * Мне казалось, не зря кричу На кровавом изломе буден, Вот затеплю свою свечу И ессиею выйду к людям. Докажу я им, докажу – Не тому поклонялись богу. К благоденствию укажу Неизвестную им дорогу. И глотая табачный дым, Задыхаясь в слепом дерзаньи, Как хотел я напомнить им О былом человечьем званьи. Не рядился, не клянчил роль Воздыхателя и страдальца, Но лелеял в ладонях боль, Не процеживая сквозь пальцы. Но внезапно, как белый свет, Стало ясно до дна, до соли, Ничего от мессии нет У меня, кроме этой боли. И не знаю, куда идти, Но пророческий пыл умерив, Я в посулы других витий, Хоть убейте, уже не верю. * * * Ты говоришь мне: "До свиданья!" – прощальный взгляд твой так беспечен, Что сокрушительной лавиной всё обрывается во мне. Ты говоришь мне: "До свиданья!" и будто в зале гаснут свечи, И лишь рояль ответит блеском взошедшей за окном луне. Ты говоришь мне: "До свиданья!" и будто рвётся аккуратно На две безжизненные части едва натянутая нить. Ты говоришь мне: "До свиданья!" и отвечаю я невнятно От страха, что того свиданья у нас вдруг может и не быть. Ты говоришь мне: "До свиданья!" – слова беспечнее, чем ветер, Но они разрушить могут воздушных замков силуэт. И мои лучшие из песен, как не родившиеся дети, Оплаканы никем не будут, Как всё, чего на свете нет. * * * Как твой голос пьянит, я не внемлю, я пью его звуки. Нет, не так уж и зла эта вздорная дама – судьба. Только ты не спеши задержи на висках моих руки, Мне теперь так нужна, мне уже нестрашна ворожба. Мне уже нестрашны эти дни – будто очередь к плахе. Как ни валят снега, но к реке зажурчат ручейки. Только ты не спеши ни в ресниц вопросительном взмахе, Ни во взмахе прощальном едва отогретой руки. Вот и валят снега, торопясь оправдать обречённость. И поди разберись, что на свете к беде, что к добру. немножко влюблён и немножко играю влюблённость, Чтоб твой голос пьянил, как награда за эту игру. * * * Присмирели, поутихли страсти. Докурю и отрублю: – Пора!.. Не сули и не желай мне счастья, Если ты желаешь мне добра. Не желай мне этой тяжкой ноши, Слишком велики мои года. Счастье в синем платьице в горошек Где-то там, в давнишнем и хорошем, Позади. А значит, навсегда. Ясен день, и ты глядишь нестрого. Всё пройдёт, не схлынет через край. И опять у ног клубком дорога, Погрусти, но счастья не желай. Пожелай, как водится, успеха, Стойкости и крепости груди, Тёплых зорь, насмешливого эха И, конечно, лёгкого пути. У судьбы, у рока ль мы во власти, Верю: ты из моего ребра. Но не надо, не желай мне счастья, Если ты желаешь мне добра. * * * Я изъясняюсь русским языком В пределах своего образованья. Струю в стакан приветствую кивком, А даму на диван валю броском, Дабы излить нехитрые желанья. Я поддержать умею разговор О музыке и книжке поизвестней, И как бы ни старался Забугор, Мн бесконечно дорог до сих пор Бодяга – вислоусый Буревестник. Я обожаю модные слова: Консенсус, плюрализм, альтернатива… Да вот порой откажет голова, Замкнёт, и отличаю я едва Канцерогены от контрацептивов. Да это что – подумаешь, беда, Такие времена переживая. Тут важно то, замечу, что всегда, Повсюду, без малейшего труда Я всеми абсолютно понимаем. * * * Расставлены точки, распроданы книги, Известность достигла широких кругов. Пора поневоле пуститься в интриги, Пора завести хоть каких-то врагов. Неплохо б врагов завести поприличней, Чтоб чресла их – в креслах, а рыла – в пуху. Бороться с такими пусть проблематичней, Зато будто сам побывал наверху. Пусть ставят подножки, пусть бьют из засады И яд добавляют в привычный елей… Скажу им: «Спасибо, враги! Так и надо, Чтоб жизнь наша с вами текла веселей». Чтоб было в ней вдоволь взаимных затрещин. От взбучки прозреет любой ротозей – Враги постоянней и преданней женщин, Отзывчивей и расторопней друзей. Дожить во вражде бы до сцены финальной, А там озадачить плутовку судьбу: Враги ли сыграют мне марш погребальный, А может, я раньше их всех погребу? Да все мы там будем, на Свете не этом, Уныло бродить по Небесным лугам, Где сворой «друзей» обрастают поэты Скучая, должно быть, по верным врагам. * * * Память пресыщена прорвою лиц и имён, Уймой безумных идей и открытий наивных. Теплится в памяти отсвет багровых знамён, Цены с нуля и аккорды бравурного гимна. Жизнь поумнела, мы гимны теперь не поём, Жизнь прагматична, жестока, дотошна, однако Память забита и вовсе ненужным хламьём, Вроде значения «пи» до десятого знака. Память отдраить бы, в каждом пройтись закутке, Вплоть до смешных, никогда не написанных строчек. Слаб человече, и вот не подняться руке, Чтоб без оглядки стереть соловьиные ночи, Шёпот несвязный, рассвет как замах палаша, Чувства вразнос, драгоценный вердикт поцелуя, Вытравить то, от чего цепенеет душа И без чего не узнать, что душа существует… Трезвость рассудка и ныне и присно в чести – Счастлив мудрец, распластавшись в ореховой раме. Вот бы при жизни, при жизни ещё наскрести Маленьких глупостей полную доверху память! В памяти лица друзей, – значит, с этим везло – Сотня-другая стихов и десяток хороших. Хватишься к полдню: какое сегодня число? Впрочем, об этом не грех и спросить у прохожих. | |||||||||||
Комментарии 1
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.