Евгений

ПУГАЧЁВ

* * *

Было медленное отраженье,

Порождающее узнаванье,

Порождающее приближенье

И повторное отраженье.

Было что-то, чему нет названья.

Как открывшиеся глубины,

Как угаданное призванье –

Появление, осознанье,

Что и прежде мы были едины

В просветлённом

               пространстве фантазий

И во времени ожиданий,

Просто

        после духовных блужданий

Оживают заглохшие связи –

Как прощание крыл лебединых.

* * *

Сумерек таинственная прелесть
напитала душу тишиной.
И над горизонтом загорелась
звёздочка – ей хорошо одной,
как и мне…
Уже настоян вечер
на цветах и скошенной траве,
и каштанов розовые свечи
угасают в меркнущей листве…

* * *

Сон снизошёл, как Божья милость,
обвил целительной струёй…
Туманом озеро дымилось
и пахло рыбьей чешуёй.

Была ль судьба подслеповата,
когда таилась за спиной,
или меня сокрыла вата
оберегающей волной?

Но плавили секунды вечность
в неумолкающий ручей,
проистекавший в бесконечность
из глуби жаждущих очей.

Светилась сторона востока – 
как бы распахнутая дверь – 
и жизнь стояла у истока
любви, печали и потерь.

* * *

Умирает мир на долгой ноте,
темнота струится по сосудам,
проявляется на обороте
то, пред чем безмолвствует рассудок.

Смутные потом воспоминанья
тянутся – расплата за причастность.

Но к чему? И гложет червь познанья,
и порой неясная опасность

пробегает холодком по коже –
будто бы предупрежденье свыше:
будущее лучше не тревожить,
будущее может нас услышать.

А когда осядет пылью время,
памяти заполнив помещенья,
прорастёт зароненное семя
недоступной тайной воплощенья.

* * *

В этой мелом прочерченной сини
тонет взгляд – исчезает навек.
Тают "галочки" стаи гусиной.
Одинокий идёт человек.

То ль от мыслей внезапно разбужен,
то ль от мира ещё отрешен, –
по уже подсыхающим лужам
не спеша продвигается он.

В захолустном пустынном пейзаже,
вдалеке от бездушных пальмир
почему-то особенно важен
сей шагающий ориентир.

Может, осиротелой природе
перед хладным пугающим сном
нужно чьё-то присутствие – вроде
как сиделки при тяжко больном?

* * *

Почти не видимы кружки
на светлых лужах.
И день, прогнозам вопреки,
со светом дружен.

И лист беспомощно лежит –
видна изнанка.
И благостно и сладко жить
нам спозаранку.

А там, где зыблется простор
волной эфира,
безмолвно ангел распростёр
крыла над миром.

* * *

Тихий дождик. Одинокий шмель
проверяет мокрые соцветья.
Серебрится струек канитель.
Миг прошёл, а может быть, столетье?
Тихий дождик. Одинокий шмель.

В листьях хосты капельки стоят –
неисповедимые созданья.
Держится усами виноград,
на ограде веток – мирозданье.
В листьях хосты капельки стоят.

Господи, какая тишина!..
Запах розы ветерок затронул
и донёс. И птаха, не видна,
засвистала в густолистой кроне.
Господи, и снова тишина…

* * *

Так пахнут пузатые груши,
что осы летят и летят.
В квартире царит и снаружи
осенний густой аромат.

На чистый пустой подоконник
упал удивленный листок –
поверженный солнцепоклонник,
герой поэтических строк.

День тянется столь беспечально –
насквозь горним светом прошит.
И только вербовый прощально
на краешке жизни лежит.

* * *

Мелководье. Песок золотой.
Тень от рыбки скользит рядом с рыбкой…
Миг уходит, как счастие, зыбкий,
миг судьбы, не задетый тщетой.

И себя не корю, не виню,
и тебя… Ни о чем не жалею.
Оттого – благодарен огню,
опалившему душу-психею.

Чертит уточка водную гладь –
рябь бежит до межи очерета…
Жизни явленная благодать?
Еле слышно зовущая Лета?..

* * *

Они манили – марки дальних стран!
Таинственная птаха Гватемалы
меня пленяла в кляссере менялы,
как богомольца недоступный храм.

Какое счастье с горем пополам
по воскресеньям в парке обжигало!
И я стоял, немой воображала,
покорный упоительным мечтам.

И жизнь прошла. И то же место в парке.
Значки, монеты, солнечные марки.
Неторопливый разговор, обмен…

Казалось бы – какая, право, малость.
Но сердце сжалось – что-то ведь осталось,
преодолев настырность перемен.

* * *

Каким-то отсветом в душе,
давно забытым,
лист в несусветном вираже
упал на плиты.

И мысль взметнулась напрямик
к души глубинам,
как сжатый до молчанья крик
судьбы пружиной.

* * *

Свежий ветер заденет верхушки,
хлынет свет в отворённый прогал…
Здесь когда-то на склонах волнушки
под берёзками я собирал.

Всё осталось. Всё так же. Всё то же.
Лишь деревья за жизнь подросли…
Отчего же я так растревожен
чувством этой спокойной земли?

Этой – в зарослях – мелкою птицей,
ежевикой, с кислинкой пока,
что отчаянно ежевится
и царапает исподтишка.

Неторопкой и долгой дорогой,
над которой живут облака,
нежной пылью – такой босоногой,
подставляющей солнцу бока.

Прошлых радостей и печалей
отворяется медленно дверь?..
Что казалось неважным вначале,
представляется главным теперь.

* * *

Дождь перестал. Светлеют лужи
на ласковой ладони дня.
Стеснительно и неуклюже
тепло погладило меня.

Доверье – словно между строчек,
когда в глазах таится страх, –
мне уронило лепесточек –
горчинкой счастья на губах.

* * *

Маргарите Мысляковой

А журавль, что летит над рекой,
не почувствует долгого взгляда…
Снова осень с её колдовской
исцеляющей силой распада.

Снова опустошённость, покой,
неизбывность минорного лада.
Спит душа над уснувшей строкой,
словно в коконе шелкопряда.

Время тянется, тонкая нить
овивает невидимый кокон –
чтобы прошлое с будущим слить.

А весною из нежных волокон –
лишь заладится тёплый денёк, –
вновь появится мотылёк.

* * *

На засурдиненой трубе
играет ветер.
Обычный день в твоей судьбе,
но ты заметил,

как золотится лист берёз
на фоне сини,
какой с утра – уже всерьёз –
пушистый иней,

как пахнет падшею листвой
в аллеях парка,
как будто свечкой восковой –
тепла огарком,

и как неуловима грань
промеж мирами,
когда октябрь возносит длань
уже над нами…

* * *

Липнут листья к ступенькам крыльца,
и пожухла последняя роза.
Небо – тяжесть и серость свинца.
Лакримоза.

Кто же знает – зачем ты стоишь?
Смотришь долго и оцепенело?..
Лишь мельчайшие капельки, лишь
нет предела

этой загнанной тусклости дня,
обнищанию и запустенью…
Осень вновь отпевает меня
и растенья…

* * *

Целую жизнь мы друг друга судим, –
Чтобы затем – умереть.
                                         З. Гиппиус

Осуждённые тени – мимо нас, словно дым.
Не коснуться уже, не окликнуть…
Как беспомощно смотрим, как долго стоим,
головою бессильно поникнув.

Ничего не исправить, а, значит, нести
до последнего вздоха провину.
Отрешённость? смирение? Ветер в горсти
холодит желтоватую глину.

Через год или два здесь поставят гранит,
чтобы было всё, как и пристало.
А Всевышний простит ли?.. Наверно, простит,
но прощенья Господнего мало.

* * *

Мысль скребется во мраке,
нить судьбы теребя.
На прекрасной Итаке –
ни меня, ни тебя.

Только лживое море
лижет правды песок,
да во мглистом просторе
гибель – на волосок.

Замыкается время,
завершается путь,
неразлучное бремя
превращается в суть.

* * *

Туман ли, дым ли от костра,
что стелется по жёлтой ниве?..
Ещё вчера, ещё вчера
мы были, кажется, счастливей.
Мы были как осенний свет
или молчанье соучастья,
когда для чувства слова нет,
а есть медлительное счастье
сжимать ответную ладонь,
на горизонт протяжный глядя…
Стреноженный шагает конь,
как будто буквы по тетради
чистописанья и грачей 
в вечернем отблеске лучей
летят несметные кочевья
на долгожданные деревья…

И строй души ещё высок –
от гибели на волосок.

Дубровник

Под открытым окном,
где шумит туристический Страдун,
на веревочке куцей
висит, высыхая, бельё...
Старый город как будто
из сказки волшебной украден – 
не подумаешь даже,
что здания эти – жильё.

Протекали века,
бушевали пожары и войны,
сотрясалась земля,
и чума умыкала своё...
Миновалось – и вновь,
суету попирая, достойно –
словно символ надежды –
висит на веревке бельё.

* * *

Какой-то миг – уже в пространстве сна.
Не уловить сознанью перехода…
Струит здесь воды юная Десна,
стоят в округе ясные погоды.
И свист пичуги где-то надо мной
и благостен, и столь же безыскусен,
и сладок запах осени земной…
Но не последней… И кораллы бусин
ещё не привлекают стаи птиц.
Покой души не ведает границ…

А в комнате неуловимый зрак
следит за мною сквозь хрустальный мрак.

* * *

Исчезают бесследно фигурки людей,
вязнут мысли, движенья и речи.
Наконец он явился, туман-чародей,
и закутал озябшие плечи.

Снова призраки осиротелых дерев
проступают и медленно тают.
И, хоть слышится свыше картавый напев,
не увидеть грачиную стаю.

Размываются время, пространство, и суть
ускользает невидимой змейкой.
Если неторопливо рукою взмахнуть,
то останется след над скамейкой.

Так горчит восхитительно пряная прель,
так витают забытые строчки,
так природа рисует души акварель,
что захочется Божьей отсрочки.

_________________

© Евгений Пугачёв

_______________________________________________________________
© Международная поэтическая группа «Новый КОВЧЕГ»
https://www.facebook.com/groups/230612820680485/