Александр Раткевич

ПУШКИН У НАЩОКИНА
 (16.02.1831г.)

Вечер, как серебрецо,
вздрогнул от испуга –
подкатили под крыльцо
сани, словно вьюга.
Вышел барин – и кричать:
«Таня, друг отменный!» –
целовать и обнимать
кинулся мгновенно.
В сени – хлопнувши дверьми.
Взвился чёрный локон.
«Где ты, чёрт тебя возьми,
милый друг, Нащокин?!»
И уселся на софу,
и глядит на Таню:
«Напишу тебе строфу,
прямо в сердце раню.
А сегодня ранен я –
ведь, поди, слыхала:
холостая жизнь моя
от меня сбежала.
Я женюсь… – И замер весь. –
Прожитое – склянка,
уронил – убавь-ка спесь
и среди осколков днесь
жизнь оставшуюся взвесь…
Эх, споём, цыганка».
Таня ласково берёт
стройный гриф гитары,
звуки льются, словно мёд,
навевают чары:

«Пусто в поле нашем вновь,
вся в пыли дорога –
мой предмет – моя любовь –
от меня далёко.

Холодна висит луна,
от безлюбья злая.
Увезла его жена,
увезла, лихая.

Скачут кони-ловкачи,
вольно, без погони.
Кони чьи, ах, белы чьи?..»

«Да мои ведь кони», –
молвил Пушкин и схватил
голову руками,
как ребёнок загрустил
и заплакал что есть сил
горькими слезами.
«Александр, не надо, брось,
что за униженья,
понимаешь сам, небось,
глупость положенья».
«Павел Войнович, прости, –
вырвалась помеха;
ты же знаешь, что в чести
у меня потеха.
Только Таня молодец!
Что за песня – сила:
душу мне с конца в конец
всю разбередила…
Что ж, в свидетели скрижаль,
есть ли, нет ли мочи,
только больше мне печаль,
словно тёмная вуаль,
не покроет очи.
Эх, с цыганскою гурьбой
мы ещё споём с тобой,
друг и благодетель».
И – на улицу стрелой,
крикнул: «Ну, гони, родной!..»
Бог ему свидетель.
31.12.1990

КАМЕННЫЙ ЦВЕТОК

Будущее эхом долетает
в мой ещё не выстроенный дом.
Записать его не поспевает
авторучка с золотым пером.

Но рука спешит, спешит куда-то,
ветер памяти её несёт…
Вся дождём изъеденная хата,
наклонившись, упадёт вот-вот.

То ли на печи, на лавке, то ли…
Каждой клеткой впитывая страх:
«Бабушка, а помнишь, там, на поле
крыльев окаянных чёрный взмах?..»

«Тьфу ты, глупый, это ж коршунёнок
наших кур повадился таскать».
И, глазами поводя спросонок:
«Хватит дурью маяться – в кровать!»

Лунный шар неспешно прокатился
по стеклу вздохнувшего окна,
словно бы за ним не притаился,
а расцвёл… Не видно – пелена.

«Бабушка, а расскажи про Бая,
как он шёл, качаясь, по стене
и своим детишкам нёс, играя,
лапти, или что там, на спине».

Смутный вздох. Шматок сухого хлеба
шевельнулся странно на столе.
Огненный цветок взлетает в небо,
опускаясь там, в другом селе.

«Снова эти камни пробудились!
Бабушка, послушай… да не спи.
Посмотри, как ярко осветились
наши годы в жизненной цепи».

«Что ты мелешь. Где тебе Купалье?
Осень на дворе». Зевнула – спать.
Вдруг лиловой вспышкой в зазеркалье
огненный бутон расцвёл опять.

Покружил над озером и плавно
лебедем жемчужным за холмом
опустился и растаял явно,
словно светлый колос под серпом.

Прожитое хлынуло потоком
мимо взора, памяти, в зенит,
рядом с домом, что ещё во многом
не достроен или не обжит.

Что ли, жизнь ценнее стала вдвое?..
Только, ну хотя бы перед сном,
не спеши записывать былое
авторучка с золотым пером.
03-04.12.2000