Память за прошлое держится цепко...

Роберт

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

210 шагов

фрагменты поэмы

Лирическое отступление о школьных оценках

Память
            за прошлое держится цепко,
то прибывает,
то убывает…
В школе
              когда-то
                            были оценки
две:
«успевает»
и «не успевает»…

Мир из бетона.
                          Мир из железа.
Аэродромный
                        разбойничий рокот…
Не успеваю
довериться лесу.
Птицу послушать.
Ветку потрогать…
Разочаровываюсь.
                               Увлекаюсь.
Липкий мотив
про себя напеваю.
Снова куда-то
                        бегу,
                                 задыхаясь!
Не успеваю,
Не успеваю…
Время жалею.
                        Недели мусолю.
С кем-то
               о чем-то
                             бессмысленно спорю.
Вижу
все больше вечерние
                                    зори.
Утренних зорь
я почти что не помню…
В душном вагоне –
                                  будто в горниле.
В дом возвращаюсь.
                                  Дверь открываю.
Книги
квартиру
заполонили.
Я прочитать их
                          не успеваю!..
Снова ползу
                     в бесконечную гору,
злюсь
и от встречного ветра
                                     немею.
Надо б, наверно,
                            жить
                                     по-другому!
Но по-другому
я не умею…
Сильным бываю.
                             Слабым бываю.

Школьного друга
нежданно встречаю.
«Здравствуй!
Ну как ты?..»
И –
не успеваю
вслушаться
                    в то, что он мне
                                               отвечает…
Керчь и Калькутта,
Волга и Висла.
То улетаю,
                  то отплываю.
Надо бы,
надо бы остановиться!
Не успеваю.
Не успеваю…
Знаю,
          что скоро метели
                                        подуют.
От непонятной хандры
изнываю…
Надо бы
              попросту сесть и подумать!
Надо бы…
Надо бы…
Не успеваю!

Снова меняю
                       версты
                                   на мили.
По телефону
Москву вызываю…
Женщину,
                  самую лучшую
                                            в мире,
сделать счастливой
не успеваю!..

Отодвигаю
                   и планы, и сроки.
Слушаю притчи
                            о долготерпенье.
А написать
свои главные строки
не успеваю!
И вряд ли успею…
Как протодьякон
                              в праздничной церкви,
голос
единственный
надрываю…

Я бы, конечно,
                          исправил оценки!..
Не успеваю.
Не успеваю.

Историческое отступление о крыльях

Мужичонка-лиходей –
                                       рожа варежкой –
дня двадцатого апреля
                                       года давнего
закричал вовсю
                          в Кремле,
                                           на Ивановской,
дескать,
«Дело у него
                      Государево!!.»
Кто таков?
Почто вопит?
Во что верует?
Отчего в глаза стрельцам
                                           глядит без робости?
Вор – не вор,
                       однако кто его ведает…
А за крик
держи ответ
                     по всей строгости!..
Мужичка того
                         недремлющая стража взяла.
На расспросе
объявил этот странный тать,
что клянется смастерить
                                         два великих крыла
и на оных,
                  аки птица,
будет в небе летать…

Подземелье.
Стол дубовый.
И стена
              на три крюка.
По стене плывут, качаясь,
                                            тени страшные.
Сам боярин Троекуров
                                       у смутьяна-мужика,
бородою тряся,
грозно спрашивали:

– Что творишь, холоп?..
– Не худое творю…
– Значит, хочешь взлететь?..
– Даже очень хочу…
– Аки птица, говоришь?..
– Аки птица, говорю…
– Ну а как не взлетишь?..
– Непременно взлечу!..

…Был расспрашиван бахвал
                                                 строгим способом,
шли от засветло расспросы
                                               и до затемно.
Дыбой гнули мужика,
а он упорствовал:
«Обязательно взлечу!..
Обязательно!!.»
Вдруг и вправду полетит
                                            мозгля крамольная?!
Вдруг понравится царю
                                         потеха знатная?!.
Призадумались боярин
и промолвили:
– Ладно!..
Что тебе, холоп,
                            к работе
                                           надобно?..

…Дали все, что просил
                                        для крылатых дел:
два куска холста,
                              драгоценной слюды,
прутьев ивовых,
                            на неделю еды.
(И подьячего,
чтоб смотрел-глядел…)
Необычное
                    мужичок мастерил,
вострым ножиком
                                он холсты кромсал,
из белужьих жабр
                               хитрый клей варил,
прутья ивовые
                          в три ряда вязал.
От рассветной зари
                                  до темных небес
он работал и
                      не печалился.
Он старался – черт,
                                 он смеялся – бес:
«Получается!..
Ой, получается!!.»

Слух пошел по Москве:
«Лихие дела!..
Мужичонка…
                         да чтоб мне с места не встать!..
Завтра в полдень, слышь? –
                                                два великих крыла…
На Ивановской…
                              аки птица, летать…»

– Что творишь, холоп?..
– He худое творю…
– Значит, хочешь взлететь?..
– Даже очень хочу…
– Аки птица, говоришь?..
– Аки птица, говорю…
– Ну а как не взлетишь?..
– Непременно взлечу!..

…Мужичонка-лиходей –
                                           рожа варежкою, –
появившись из ворот
                                    скособоченных,
дня тридцатого апреля
                                       на Ивановскую
вышел-вынес
                        два крыла перепончатых!
Были крылья угловатыми
                                            и мощными,
распахнулись –
всех зажмуриться
заставили!
Были тоненькими очень –
                                              да не морщили.
Были словно ледяными –
                                            да не таяли.
Отливали эти крылья
                                     сверкающие
то ли – кровушкою,
                                  то ли – пожарами…
Сам боярин Троекуров
со товарищами
поглазеть на это чудо
                                     пожаловали…
Крыльев радужных таких
                                             земля не видела.
И надел их мужик,
                                 слегка важничая.
Вся Ивановская площадь
                                           шеи
                                                  вытянула,
приготовилася ахнуть
                                      вся Ивановская!..
Вот он крыльями взмахнул,
                                                сделал первый шаг.
Вот он чаще замахал,
                                     от усердья взмок.
Вот на цыпочки встал, –
                                           да не взлеталось никак!
Вот он щеки надул, –
                                      а взлететь не мог!..
Он и плакал,
                      и молился,
                                         и два раза отдыхал,

закатив глаза,
                        подпрыгивал по-заячьи.
Он поохивал,
                       присвистывал,
                                                он крыльями махал
и ногами семенил,
                                как в присядочке.
По земле стучали крылья,
                                            крест мотался на груди.
Обдавала пыль
                          вельможного боярина.
Мужику уже кричали:
«Ну, чего же ты?
                             Лети!
Обещался, так взлетай,
                                        окаянина!..»

А когда он завопил:
                                  «Да где ж ты, господи?!.»
и купца задел крылом,
                                      пробегаючи,
вся Ивановская площадь
                                          взвыла
                                                      в хохоте,
так, что брызнули с крестов
стаи галочьи!..
А мужик упал на землю,
                                          как подрезали.
И не слышал он
                           ни хохота,
                                               ни карканья…

Сам
боярин Троекуров
                               не побрезговали:
подошли к мужичку
и в личность
                      харкнули.
И сказали так боярин:
«Будя!
Досыта
посмеялись…
                      А теперь давай похмуримся…
Батогами его!
Но чтоб –
                  не до смерти…
Чтоб денечка два пожил
                                          да помучился…»

Ой, взлетели батоги
                                    посреди весны!
Вился каждый батожок
                                         в небе
                                                    пташкою…
И оттудова –
да поперек спины!
Поперек спины –
                               да все с оттяжкою!
Чтобы думал –
                           знал!
Чтобы впрок –
                          для всех!
Чтоб вокруг тебя
стало красненько!
Да с размахом –
                             а-ах!
Чтоб до сердца –
                              э-эх!
И еще раз –
                     о-ох!
И –
       полразика!..

– В землю смотришь, холоп?..
– В землю смотрю…
– Полетать хотел?..
– И теперь хочу…
– Аки птица, говорил?..
– Аки птица, говорю!..
– Ну а дальше как?..
– Непременно взлечу!..

…Мужичонка-лиходей –
                                            рожа варежкой,
одичалых собак
                           пугая стонами,
в ночь промозглую
                                 лежал на Ивановской,
будто черный крест –
                                      руки в стороны.
Посредине государства,
                                         затаенного во мгле,
посреди берез
                        и зарослей смородинных,
на заплаканной,
                           залатанной,
                                               загадочной Земле
хлеборобов,
храбрецов
и юродивых.
Посреди иконных ликов
                                          и немыслимых личин,
бормотанья
и тоски неосознанной,
посреди пиров и пыток,
                                         пьяных песен и лучин
человек лежал ничком
в крови
             собственной.
Он лежал один,
                           и не было
                                            ни звезд, ни облаков.
Он лежал,
                  широко глаза открывши…
И спина его горела
                                 не от царских батогов, –
прорастали крылья в ней.
Крылья.
Крылышки.

Мир

Мы –
          жители Земли –
                                     богатыри.
Бессменно
от зари и до зари,
зимой и летом,
в полднях и в ночах
мы тащим тяжесть
                                на своих плечах…
Несем мы груз
промчавшихся годов,
пустых надежд
                          и долгих холодов,
отметины
                 от чьих-то губ
                                          и рук,
нелепых ссор,
бессмысленных разлук,
случайных дружб
и неслучайных встреч.
Все это так,
да не об этом
                       речь!
Привычный груз
                             не весит ничего…

Но,
не считая этого всего,
любой из нас
несет пятнадцать тонн!..

Наверно,
                вы не знаете о том?
Наверно,
                вам приятно жить в тепле?..

А между тем
на маленькой
                       Земле
накоплено
так много
                 разных бомб,
что, сколько их,
не знает даже бог!..

Пока что эти бомбы
                                   мирно спят.
И может,
                было б незачем опять
о бомбах
вспоминать и говорить…
Но если только
                          взять
                                   и разделить
взрывчатку,
запрессованную в них,
на всех людей –
                            здоровых и больных,
слепых и зрячих,
старцев и юнцов,
на гениев,
                 трудяг
                            и подлецов,
на всех – без исключения –
                                                людей
в их первый день
и в их последний день,
живущих
                в прокопченных городах,
копающихся
                      в собственных садах,
на всех людей! –
и посчитать потом,
на каждом будет
                             по пятнадцать тонн!

Живем мы.
И несет любой из нас
пятнадцать тонн взрывчатки.
Про запас…

Светло смеется женщина в гостях.
Грустит в холодном доме
                                            холостяк.
Рыбак
           по речке спиннингом стегнул.
Матрос
             за стойкой кабака
                                            уснул.
Пилот мурлычет
                             в небе голубом.
Пятнадцать тонн на каждом!
На любом!..
Плисецкая
                   танцует вечный
                                              вальс.
Богатыри!
Я уважаю
вас…

Охотник
               пробирается тайгой.
Шериф
             бездумно смотрит на огонь.
Студент готовится
                                спихнуть зачет.
Хозяйка
              пудинг яблочный печет.
Рокочет на эстраде
                                 баритон.
На каждом из живых –
пятнадцать тонн!..

Прыгун дрожит
                           не потому, что трус:
«Как вознести над планкой
этот груз?!.»

Старик
            несет из булочной батон
в авоське.
И свои пятнадцать тонн
он тащит за плечами,
                                     как рюкзак.
И дым усталости в его глазах…
Без отдыха
                   работает роддом.
Смешное,
слабенькое существо
едва рождается,
                           а для него
уже припасено
пятнадцать тонн.
Пятнадцать тонн
                             на слабеньких плечах!
Вот почему
все дети
              так кричат…

…Сквозь смех и боль,
                                      сквозь суету и сон
мы эту ношу
медленно
несем.
Ей подставляем
                            плечи и горбы,
влачим ее по жизни,
как рабы!
Ее не сбросить,
                           в землю не зарыть.
не утопить,
врагу не подарить…

А ноша эта –
                       черт ее возьми! –
придумана и создана
людьми!
Людьми самими
                             произведена.
В секретные бумаги
                                   внесена.
Нацелена
и взвешена уже…

Ну как теперь?
Живет у вас в душе
надежда
               этот шар земной
                                           спасти?..

Шлагбаумом,
застывшим на пути, –
протянутая
                    детская рука.
Взрывчатки – вдоволь.
Хлеба –
ни куска.
Взрывчатки – вдоволь.
                                    По пятнадцать тонн…

Земля
утробный исторгает стон!
Ей хочется
                   забыться поскорей.
Ей страшно
за своих
               богатырей!..
Пока –
пятнадцать тонн.
А завтра –
                   что?
А через десять лет?
А через сто?
Пусть даже без войны,
                                       без взрывов пусть…

Богатыри, да разве это –
                                           путь?!.

…И снова ночь
                           висит над головой.
Бездонная,
как склад пороховой.