Сергей КРИВОНОС

                     *   *   *

Григорий жизнь невесело прожил.

Война. Послевоенная разруха.

«Прожил, а ничего не накопил», —

Ворчала иногда жена-старуха.

Он понимал, что время — умирать,

Но все дела, дела не позволяли.

И сыновей хотел уже позвать,

Да где там — забрались в глухие дали.

Но стало все-таки невмоготу,

За горло взяли старые болячки,

И жизнь упрямо подвела черту,

Последний день Григорию назначив.

Вот так — когда Григорий тихо спал

И слышал, как негромко сердце бьется,

Какой-то странный голос прошептал,

Что все… что день последний остается.

Дед встал. Печально скрипнула кровать.

Взглянул в окно — земли сухие груды.

Подумал вдруг: «Кто ж для меня копать

Такую твердь суглинистую будет?

Как ни крути, а некому. Ну, что ж, —

Прокашлялся. Погрел у печки спину. —

Возможно, завтра разразится дождь,

Промочит грунт, тогда и опочину».

Порой казалось,  нету больше сил,

Ни капельки уже их не осталось,

А он, крестясь, у Господа просил,

Чтоб тучи поскорее собирались.

«Куда моей старухе яму рыть —

Ей жизнь давным-давно пора итожить.

А если б дождь прошел, то, может быть,

Управился б сосед — он чуть моложе».

И дед терпел, хоть было все трудней.

В груди давило. Губы сжал до боли.

Как будто был не в мазанке своей,

А там, под Оршею, на поле боя.

Хотелось показаться, уходя,

Таким, как был, — и крепким, и удалым…

Он умер через день, после дождя,

Когда земля сырой и мягкой стала.

                    *  *  *

А мой отец лишь для добра и жил,

Ни славы не имея, ни достатка,

Ни той напористо-когтистой хватки,

Что есть у современных воротил.

А вот сейчас — не выйти за порог:

Как будто все невзгоды возвратились,

И боли долгих фронтовых дорог

В натруженных ногах соединились.

"Жить для добра, наверное, старо, —

Согревшись у печи, отец вздыхает, —

Необходимо ли сейчас добро,

Когда его, как будто мяч, пинают?

Дожить бы до еще одной весны,

Но почему-то по ночам нередко

Смоленский лес, расталкивая сны,

Стучит в окно простреленною веткой".

    Баллада о бессмертии

Взвод умирал в расстрелянных снегах,

Как раненый боец, земля дышала,

И тяжело гудели в проводах

Разрывы раскаленного металла.

Скрывала мгла растерянный рассвет

И лишь вверху, разрезав дым и копоть,

Осколок неба раною краснел

Над перебитой жилою окопа.

И солнце, посеченное свинцом,

Качалось, силясь в насыпь упереться,

Но согревало бережно бойцов

Родной земли недрогнувшее сердце.

И, встав в огне отчаянно и смело,

Взвод сквозь метавшийся над полем дым

Шагнул навстречу оробевшей смерти.

И снег ожил, растаяв перед ним.

              *   *   *

Беру я фото, с нежностью гляжу,

С отцом сквозь время завожу беседу

И словно в сорок первый год вхожу,

Где близко смерть и далеко — Победа.

Отец, как мне твои слова нужны,

Когда забвенью предается подвиг,

Когда историю родной страны

Пытаются переиначить подло.

Когда глумливо прошлое долбят,

Выдумывая гнусные причины,

И занести в герои норовят

Иуд, стрелявших боязливо в спины.

Отец передо мною — молодой,

В фуражке, в офицерской гимнастерке.

Был тяжким, батя, путь твой фронтовой,

Пропахший кровью, потом и махоркой.

И кажется, что святостям конец,

Что честь бесчестью битву проиграет.

Но смотрит с фотографии отец,

Надежду на победу оживляя.

              *   *   *

Майский день. Небольшое село.

Всех привычно сближает беседа

И желанье отметить Победу

За торжественный стол собрало.

Председатель совета вздохнул

И промолвил с заметным волненьем:

 «Как бы нам не брехали, страну

Фронтовое спасло поколенье.

С той поры изменилась она,

Подлецы да иуды — в героях.

И в державе могилы война

И сейчас, к сожалению, роет.

Но и с чувством вины не должны

Уступать мы ни пяди, ребята.

Так помянем, — сказал председатель, —

Не пришедших с Великой войны…»

Зазвенели стаканы. Была

В этом звоне огромная святость.

Как соборные колокола,

В память он прозвучал о солдатах.

И летел, как тревожный набат,

Над травою, укрывшей окопы,

Над селом, над страною и над

От фашизма спасенной Европой.

И взяла всех в кольцо тишина,

Поминальных минут не разрушив.

Но, испив ее горечь сполна,

Земляки затянули «Катюшу».

Показалось — от их голосов

Благодатью наполнился воздух,

И светились далекие звезды,

Словно души погибших бойцов.

                      *    *    *

Вечернее солнце природу утешит,

Все улицы будут светлы и грустны,

По ним прошагает давно поседевший,

Последний солдат той, Великой, войны.

И память рванется по топям неблизким,

По мерзлым дорогам, где смерть и война,

И тихо к нему подойдут обелиски,

Напомнив ушедших друзей имена.

Он землю тускнеющим взглядом окинет.

И, вытянув ветки дрожащие ввысь,

Застынут деревья. И сам он застынет.

Навеки застынет, как обелиск.