Екатерина
ГОРБОВСКАЯ
 
* * *

Человек просёк, что любовь спасёт,
записал в блокнот челобитную,
и куснул чуток и ещё разок,
и вконец доел булку ситную.
А потом просёк, что кругом – восток,
а Восток у нас дело тонкое.
И никто не смог отыскать предлог –
только мяли блокнот и комкали.
И почать невмочь, и печаль стара:
с головы больной на здоровую.
Впереди гряда, за грядой – гора,
за горой – волна стометровая.
Ну а там зима, и опять зима,
дни бежали, сгущаясь в сумерки.
Для одних – сума, для других – тюрьма,
третьи просто легли и умерли.
А за той грядой, а за той горой,
а за той волной, не доплюнувшей –
то ли брат с сестрой, то ли муж с женой,
то ли просто встретились не подумавши.


* * *

Не всё то сиськи, что до пола.
Судить по людям о себе
Не стоит даже по приколу –
Ложись ко мне на канапе
И полетим как пух Эола,
Как облака над КПП,
Как дым от прошлогодних листьев,
Как мёртвый каторжник
Над пропастью вчерашних истин,
Над бездной завтрашних.


* * *

Я не ослушалась, Господи, я ослышалась,
у нас тут очень плохая слышимость.
Дверь, открываясь, кричит: «Изыди!»,
а кто не видит, зайдёт – не выйдет.
Воспоминания, Вас вспоминания…
Память, не знавшая воспитания,
метит на место среды обитания.
То ли музыкой навеяло, то ли веером:
очи были чёрные, ус приклеенный…
А что это всем рассказывать западло,
то не выпитым навеяло, то само пришло.
Жизнь листать не люблю, там абзац на абзаце,
эпилог не люблю, в эпилогах вода.
Покажите то место, где мне нужно смеяться,
и я буду смеяться, как никто никогда.


* * *

Куда нам до этих дремучих желаний,
кощунных, как мысли про Пушкина с няней,
что бьют по мозгам с одинаковой силой
с разных сторон –
это такой Вавилон, милый,
такой Вавилон…

Вольно ж по ночам приносить кофий,
вольно же ходить по утрам на цыпочках
и верить всерьёз, что тебе пофиг,
коль завтра её разнесёт на выпечках –
лишь бы на лбу завиток носила…
Господи, блин,
это такой нафталин, милый,
такой нафталин!

Тем паче однажды ей станет не нужен
ни лифчик, ни шкафчик, ни завтрак, ни ужин,
а ты без плацкарта сиди над могилой –
и не приляг.
Это совсем уж тухляк, милый,
совсем уж тухляк.

…А сталактиты вбирают кальций,
воду и мутные видеозаписи,
как скачет самка неандертальца,
смеясь над пенисом хомо сапиенса.
Спи. Память обла, слепа, бескрыла –
не улетит,
это ж такой сталактит, милый,
такой сталактит…


* * *

Снежный человек живёт два века.
У него и роста метра три.
А на два неполных метра человека –
век, не век – не хочешь, не бери.
…Длится жизнь, дробится на минуты,
две минуты в двадцать не вмещаются:
как прощаются друг с другом лилипуты –
так никто друг с другом не прощается.


* * *

«Понимаешь ли, принцесса…» –
говорил он Саре Львовне.
Сара Львовна понимала:
сорок лет не хрен собачий,
плюс два года подполковник,
плюс мамашин сивый мерин,
плюс учитель физкультуры.
«Понимаешь ли, мой мальчик…» –
разрыхляла Сара Львовна…
Яков Палыч понимает.
Смотрит прямо, дышит ровно.


* * *

Он сказал, День Шестой будет труден,
многотварен и, может быть, люден.
И творил этих тварей как мог –
как залог, как подлог, как предлог,
улыбаясь невидимым ртом,
ибо главная тварь – на потом.
Неужели Он это всерьёз –
это множество рыжих волос?
«Красота, – говорил, – красота!»
Щурил глаз и лепил ей места.
Отошёл, посмотрел, подошёл:
«Хорошо, – говорит, – хорошо!
А как звать-то тебя, дорогая?
Как-то звать тебя тоже ведь надо.
Есть хорошее имя Рая.
Есть хорошее имя Ада.
Эх, любить тебя, дуру, некому!»
Значит, вот зачем человек ему…
А я просто кручусь у ног –
может, глянет меня чуток:
у меня меж ушами лишай,
малый рост, длинный хвост позади…
«Не мешай, – говорит, – не мешай!
Отойди, – говорит, – отойди».


* * *

Буэнос диас, мои дорогие,
Буэнос диас.
Кто вам раздал эти души благие,
словно на вырост?
С Ветхим Заветом? С Новым Заветом?
Да дело не в этом.
Вот у меня разговорник англо-испанский
прочитан был летом,
а в памяти только «буэнос диас» и «буэнас ночес»…
А что ещё нужно, чтоб жить благонравно
и спать не ворочась?
Буэнос диас, мои дорогие,
аста ла виста.
Господи боже, пошли каждой девке её гармониста,
а гармонисту – добрую мамку и красну сорочку,
да чтобы боком придурку отсидкой не вышла отсрочка.
Вы тоже давайте просите по длинному списку:
льва и дракона, аспида и василиска
и прочую рать – попрать,
бездонные воды, рельефные суши –
чтоб горы сворачивать,
и райские кущи, и адовы груши,
чтоб околачивать.
Тела Христова, хлеба насущного, завтрак туриста,
добрые диас, спокойные ночес…
Аста ла виста.


* * *

Она просто ушла. Как уходят трамваи.
Как уходят волхвы, оставляя дары,
и спросить Вас о ней – это как попугая
про движение звёзд и иные миры.
Сколько раз Вы её без неё отлюбили,
не дыша задушили, предали огню?
И зарыли – чтоб камень гласил на могиле:
«Из любивших меня можно составить меню».
А Вам всё ещё снятся русалочьи ноги?
Если да, то попробуйте сутки не спать
и читайте майн кампф, пропуская предлоги,
с переходом на «Отче, пошли Благодать».


* * *

На лето планов нет,
но есть четыре платья,
четыре жеребца немыслимых мастей:
порочней сотни порч, не к ночи и некстати
томленье о пустом и контуры затей…
Не слушайте меня,
я снова не по делу,
я снова не о том, о чём со мной хотят.
Вот муж вчера сказал, что я во сне храпела.
Но то была не я, а десять поросят.


* * *

Ах, какие нынче гости в порту!
Я их чую всем нутром за версту.
Уберите ваш лаваш – лавэ нанэ,
разве только дашь на дашь при луне.
Разве только подмигнёт нам иконочка,
и рожу я вам, залётным, козлёночка.
И поскачет он, чернявый, по небу –
моей душеньке корявой на потребу.


* * *

Конечно же надо, конечно,
иметь наготове орешки,
но прежде чем спешиться в спешке –
спросить у орла и у решки.
Я знаю, что в общем и целом
вы с очень серьёзным прицелом,
но если роман не случится,
кому перед кем отвечать?
Ведь где-то на пятой странице
я сильно могу подкачать.
И стану простейшей разгадкой,
липучей, тягучей и сладкой,
той самой, которая – с воза –
и тут же взапрыгнет опять:
такая короткая проза,
и нечего больше сказать.


* * *

И куда же ты, така махонька,
в Махачкалу!
Да тебя же там оттрахают, камбалу,
прямо в первой же каталажке
и из попы повырвут ляжки.
Ишь ты, скорые поезда,
ездють девки туда-сюда.
Сядь у мамкина подола
и ни слова, кому дала.
Семки лузгай, зубами лязгай.
Выйдешь замуж – катись колбаской.


* * *

В порыве гормонального разбега
младой Борис наткнулся на Олега –
и понеслось:
в одном флаконе альфа, и омега,
и купорос.
Не плачьте, мама, папа, тётя Галя –
мы рано или поздно женим Бореньку,
поскольку говорится в мануале,
что всяк сучок найдёт свою задоринку,
и сам Творец, буквальный как букварь,
зрачок в монокле холодно сужает,
когда млекопитающая тварь
себе подобное в отчаянье рожает.


* * *

Когда был Эрос маленький
с кудрявой головой
цветы росли в проталинке
на стылой мостовой
и в сторону смущаясь
смотрели фонари
и что-то там смещалось
и ухало внутри –
от низа и до сердца-минхерца
Мин херц билось – не разбилось
морген матка яйки млеко
Эрос вырос стал как силос
постным лишним человеком
Полдень выпал из обоймы.
Кто мы? Где мы? И на кой мы?


* * *

Не ходи за мною, дрянь, по пятам,
оставайся там, где была.
Я не знаю, кто тебя воспитал
и умеешь ли ты есть со стола.
Не смотри ты на меня как на вошь,
я не помню о тебе ничего,
кроме маленьких вонючих калош
и тошнотного кефира с халвой.
Не ходи за мною, слышь, отойди.
Не реви, ты всё равно не поймёшь,
ты сначала поживи и роди,
и не трожь меня пока что, не трожь.
Мы с тобою встретимся там,
где нас будет пять или шесть,
и построят нас по летам –
вот тогда и вздыбится шерсть –
и у той, что ходит в детсад,
и у той, что обманула дурдом,
и у той, что отошла аккурат
час назад по исчисленьи земном.
Я не знаю, сколько будет тех кать
и кому из них за всё отвечать,
Но пока я здесь, а не там,
не ходи за мной по пятам.

________________________
© Екатерина Горбовская