Эльдар Рязанов (1927-2015)

***
Как будто вытекла вся кровь,
глаз не открыть – набрякли веки...
Но звать не надо докторов –
усталость это в человеке.

А за окном трухлявый дождь...
И пугало на огороде
разводит руки... Не поймешь,
во мне ль так худо иль в природе.

Тоскуют на ветвях навзрыд
грачами брошенные гнезда...
Но слышен в небе птичий крик:
– Вернемся рано или поздно!

Хочу хандру преодолеть.
Надеюсь, что преодолею.
А ну-ка, смерть! Не сметь! Не сметь!
Не сметь садиться мне на шею.


***

Сумерки – такое время суток,–
краткая меж днем и ночью грань,
маленький, но емкий промежуток,
когда разум грустен, нежен, чуток
и приходит тьма, куда ни глянь.

Сумерки – такое время года,–
дождь долдонит, радость замерла,
и, как обнаженный нерв, природа
жаждет белоснежного прихода,
ждет, когда укроет все зима.

Сумерки – такое время века,–
неохота поднимать глаза...
Там эпоха тащится калекой,
человек боится человека
и, что было можно, все нельзя.

Сумерки – такое время жизни,
что заемным греешься огнем,
но добреешь к людям и Отчизне...
При сплошной вокруг дороговизне
сам ты дешевеешь с каждым днем.

Сумерки – такое время суток,
между жизнью и кончиной грань,
маленький, но емкий промежуток,
когда взгляд размыт, печален, чуток
и приходит тьма, куда ни глянь.

***


В трамвай, что несется в бессмертье,
попасть нереально, поверьте.
Меж гениями – толкотня,
и места там нет для меня.

В трамвае, идущем в известность,
ругаются тоже и тесно.
Нацелился, было, вскочить...
Да, черт с ним, решил пропустить.

А этот трамвай – до Ордынки...
Я впрыгну в него по старинке,
повисну опять на подножке
и в юность вернусь на немножко.

Под лязганье стрелок трамвайных
я вспомню подружек случайных,
забытые дружбы и лица...

***

Я все еще, как прежде, жил, живу,
а наступило время отступленья.
Чтобы всю жизнь держаться на плаву,
у каждого свои приспособленья.

Я никогда не клянчил, не просил,
Карьерной не обременен заботой.
Я просто сочинял по мере сил
и делал это с сердцем и охотой.

Но невозможно без конца черпать–
колодец не бездонным оказался.
А я привык – давать, давать, давать!..
И, очевидно, вдрызг поиздержался.

Проснусь под утро... Долго не засну...
О, как сдавать позиции обидно!
Но то, что потихоньку я тону,
покамест никому еще не видно.

Богатства я за годы не скопил,
хотя вся жизнь ухлопана на службу.
В дорогу ничего я не купил...
Да в этот путь и ничего не нужно.

***

Мои вещи (Поэтический триптих)

1 МОИМ БОТИНКАМ

Нет ничего милей и проще
протертых, сношенных одежд.
Теперь во мне намного больше
воспоминаний и надежд.
Мои растоптанные туфли,
мои родные башмаки!
В вас ноги никогда не пухли,
вы были быстры и легки.
В вас бегал я довольно бойко,
быть в ногу с веком поспевал...
Сапожник обновлял набойки,
и снова я бежал, бежал.
В моем круговороте прошлом
вы мне служили, как могли;
сгорали об асфальт подошвы,
крошились в лужах и в пыли.
На вас давил я тяжким весом,
вы шли дорогою потерь...
И мне знакома жизнь под прессом,
знакома прежде и теперь.
Потом замедлилась походка –
брели мы, шаркали, плелись...
Теперь нам не догнать молодку,
сошла на нет вся наша жизнь.
Вы ныне жалкие ошметки,
и ваш хозяин подустал...
Он раньше на ходк подметки –
но не чужие, правда, - рвал.
Вы скособочены и кривы,
и безобразны, и жутки,
но, как и я, покамест живы,
хоть стерлись напрочь каблуки.
Жаль, человека на колодку
нельзя напялить, как башмак,
сменить набойку иль подметку
или подклеить кое-как.
Нет ничего милей и проще
потертых, сношенных вещей,
и, словно старенький старьевщик,
смотрю вперед я без затей.

2. МОЕЙ РУБАШКЕ
Моя бывалая рубашка
всегда на пузе нараспашку;
ты, как сестра иль верный брат,
погончики и два кармашка,
была ты модною, бедняжка,
лет эдак семь тому назад.
Была нарядной и парадной,
премьерной, кинопанорамной,
пока не сделалась расхожей,
такой привычной, словно кожа.
С тобой потели не однажды,
и мерзли, мучались от жажды,
и мокли, и глотали пыль,
снимая каждый новый фильм.
Ты к телу ближе всех, конечно.
Но, к сожаленью, ты не вечна...
Не мыслю жизни без подружки,
тебя люблю, к тебе привык.
От стирки, чистки и утюжки
на ладан дышит воротник,
кой-где от лет расползся крой
да и манжеты с бахромой.
С тобой веду себя ужасно:
вся пища капает на грудь,
теряю пуговицы часто
и рву по шву... Какая жуть!
Моя вторая оболочка!
Мне без тебя непросто жить,
а мне велят поставить точку:
лохмотья стыдно, мол, носить!
Не понимает нашей дружбы
жена, что тоже мне нужна...
Рубашек стильных мне не нужно –
моя привязанность верна.
Женой ты сослана на дачу.
В тебе ходил я по грибы.
А вот сегодня чуть не плачу
от рук безжалостной судьбы.
Конец! Разорвана на тряпки!
Тобою трут автомобиль...
А я снимаю в беспорядке
в рубашке новой новый фильм.

 3.МОЕЙ ШАПКЕ
Воспета мной моя рубаха,
сложил я гимн про башмаки.
Готов для третьего замаха:
чему же посвятить стихи?
Какую вещь избрать в герои:
пальто ли, свитер иль пиджак?
Решенье трудное, не скрою,
тут не поступишь абы как.
Я не богач в экипировке,
но все ж и не из голытьбы.
А если взять трусы?.. Неловко...
Я опасаюсь лакировки
и, грешным делом, похвальбы.
Итак, решительно отпали
трусы невиданной красы.
Вдруг вспомнил я, что на вокзале
в Венеции на Гранд-Канале
купил шапчонку за гроши.
Чужая голова – потемки,
но не для красочной шапчонки
с помпоном красным, озорным.
Кокетливая, как девчонка,
родной ты стала, как сестренка,
мелькала, словно флаг, на съемках,
когда рождался новый фильм.
Жила ты у меня в кармане,
нам было вместе хорошо...
Лысели оба мы с годами,
но тут тебя я обошел.
Познала ты мои секреты,
и помышленья, и обеты,
что удалось – не удалось,
мои вопросы и ответы –
тебе известно все насквозь.
Ты на башке сидела ловко
с самосознаньем красоты...
А сколь пуста моя головка –
про это знали я и ты...
Меня всегда ты покрывала
в обоих смыслах. В холода,
как верный друг, обогревала,
со мною ты была всегда.
Себя я чувствую моложе,
когда на кумполе – помпон.
А мне твердят со всех сторон:
такое вам носить негоже,
мол, на сатира вы похожи,
а умудрен да убелен...
Но мне солидность не по нраву,
мне райской птицей не бывать.
В стандартную не вдеть оправу...
А может, нечего вдевать?
К свободе дух всегда стремился,
повиновенья не сносил...
Ужель лишь в шапке проявился
бунтарский мой, шершавый пыл?

P.S.
Пора кончать стихи о шмутках,
пора переходить к делам,
забыв о захудалых шутках
и баловстве не по годам.