Всё поклоненье моё оставляю с тобой
Прежде, чем ангел придёт и пошлёт за
трубой,
Прежде, чем тело с душой разойдутся навек,
Прежде, чем кончится времени временный
бег.

Все мои звуки: набат, перезвон, благовест...
Как я боюсь, что всё это тебе надоест!
Как я боюсь, что за мною уйдут в забытьё
Всё изумленье и всё восхищенье моё!

* * *
А теперь полюби меня,
Как любила других, не льстя,
Не усердствуя, не маня –
Только радуясь, как дитя.

Только взглядом держа у ног,
Где угодно: в пыли, в снегу.
Я сбежал бы, когда бы мог.
Я сбежал бы, но не могу

От прижатых к другому рук,
От целованных губ твоих…
Не разъять этот странный круг
Ни на миг.

* * *
Гощу у матери своей.
Недолго. В год лишь тридцать дней.
Не знаю, кто меня возвысил,
Мой ангел или же палач,
Но от меня теперь зависят
Её улыбка, вздох и плач.
Варю, стираю, убираю,
Занятия не выбираю,
Что надо – делаю: стелю
Постель, журю её, велю
Послушной быть, всегда при этом
Себя за боль её браня.
А мама говорит с портретом
И прячет вещи. От меня.

* * *
Не сужу тебя никогда
За любовь твою не ко мне.
Пусть не знает она стыда,
Просыпается в каждом сне,
Прорывается в каждый стон
Безрассудной мольбою: «Даждь!»,
Заставляя меня от стен
Уходить под холодный дождь.
Пусть минует меня она,
Та сладчайшая мира часть,
Что Всевышним тебе дана,
И не мне её приручать.
И не мне её получить,
И не мне приходить сюда.
Мимо светят твои лучи:
Ни прощения, ни суда.

* * *
Прости меня за всё плохое,
Что получилось из хорошего,
За то, что, ждавшие покоя,
Надежды обратились в крошево,

Что наш корабль, твоё созданье,
Не заплывает в гавань тихую,
Гонимый прочь непониманьем
И общею неразберихою.

За то, что править не умею,
За наше время суматошное,
За то, что ты меня умнее,
Благоразумней и дотошнее.

ГОДОВЩИНА

Что пользы лихим ополченкам
От двух незнакомых поэтов?
Кто с детства запомнил Шевченко,
Другим неизвестно и это.

А вот командиры известны,
И боль информации частной
Из памяти, словно из бездны,
От даты до номера части

О битве встаёт одержимой,
Не той, что была при Каяле,
А той, где «союз нерушимый»
От немцев они отстояли.

И где устояли впервые,
Впервые сведённые вместе.
Для них эти дни фронтовые –
Свидетельство силы и чести,

Соблазн силового ответа,
Таящийся в слове и вздохе...
Вот нам не позволено это,
Поскольку мы – память эпохи.

НАСЛЕДНИКИ

Алле Потаповой

Начало симфонии «Пятой»
Звучит современным хитом.
В ногах у фигуры распятой
Охранники делят хитон.

На пыльной Голгофе, как в зале,
Не поровну режут судьбу:
Вот эту ладонь привязали,
А эту прибили к столбу.

Распроданы людям не битым
Мученье, удар, перелом...
Легенда становится бытом,
И благо становится злом.

Инструкции приняты свыше,
Притворщики строятся в ряд:
Глухие уверенно слышат,
Слепые клянутся, что зрят,

Увечья надеты на целых,
Немые отверзли уста...
Избитое мертвое тело
Исчезло с креста.

* * *
Б.О.

Каково тебе там,
За пределом твоим,
За обрывом, на дне,
Над которым стоим?

Каково тебе там,
За последней чертой,
Где кончается свет
Неизбежно пустой?

Каково тебе там?
Так ли плохо, как здесь,
Где меж нами легла
Тридесятая весь?

Где не мог ты уснуть
И проснуться не смог...
Что там, тлен, пустота?
Или все-таки, Бог?

* * *
Я тебя понял. Ты – только ёлка
В царственном блеске всех украшений,
Пальцев и ласки ждущая колко,
Вся – предвкушенье бед и крушений.

Ветки в игрушках, красках и лаке.
Как же ты пахнешь нежно и тонко!
Ты рассыпаешь тайные знаки,
Иглы, интриги, словно девчонка.

Как ты прекрасна! Впору венчаться,
Жить, отрицая даты и числа!
Прав соглядатай: всё моё счастье
Есть неприятье здравого смысла.

ПАМЯТИ КАТИ АНДРЕЕВОЙ

Уют от века ненадёжен
И распадается мгновенно,
Не награждает, жизнь итожа,
И ждёт не слов проникновенных.

Всё в этой жизни было, кроме
Не получившегося счастья.
Всегда царапают до крови
Несовпадающие части.

Прости ей, Господи, недужной
Всё то, что вольно и невольно,
Не потому, что было нужно,
А потому, что было больно,

А потому, что было раной
И не могло случаться гладко...
В конце концов, мы – тоже странность
На фоне вечного порядка.

* * *
Скользят глаза по мокрой улице,
И нездоровится слегка.
С утра над Киевом сутулятся,
Роняя брызги, облака.

И мириады капель маленьких
Творят над осенью разбой,
Присело небо на завалинке
И занимается волшбой:

Покуда все дожди повытекут,
Дымит и мокнет, как в чаду.
Ноябрь теряет в час по листику
И замерзает на ходу.

* * *
Брысь, навязчивая тема,
Побузила – и довольно!
Расстается с духом тело –
Духу больно, телу больно.

Духу страшно, он не знает,
Что за краем, что за гранью,
Где торчит дыра сквозная –
Путь к последнему изгнанью,

А глядишь, – и к новым родам,
К новой жизни в новой клетке...
Остальное перед входом
Забывают слишком крепко.

* * *
Всё меньше времени для строк,
Всё больше суеты и лени.
Наверно, просто вышел срок
Далекоглядных устремлений.

Чем больше опыта в груди,
Тем меньше хочется короны,
И вот, маячат впереди
Картошка, борщ и макароны,

В пути ожиданный привал
И день получки в Божьем Храме...
Мешка с притихшими ветрами
Как будто и не открывал.

* * *
А вот, уйду неутолённым,
Чужие оплатив счета,
Всех поцелуев и пелёнок
Собою не пересчитав.

Всех щёк не потревожив взглядом
И всех детей не приласкав,
С собою вдруг увижу рядом
Безгубый горестный оскал.

Уйду, не досказав историй,
В душе не погасив сперва
Той жадной нежности, с которой
Она вселяется в слова.

И обращается к любимым,
И умирает на столбе...
С которой жизнь проходит мимо
И забывает о тебе.

* * *
Плачу вам за каждую строчку,
За каждый удачный прием,
И слово, прорвав оболочку.
Всплывает в сознанье моем.

Серебряной бусинкой воздух
Взвивается в толще воды.
Ах, шаг мой, ты рифмою воздан,
Спасибо тебе за труды.

Спасибо, родильные воды,
За то, что, как в чреве дитя,
Ни разу не знал я свободы,
Наружу собою светя.

За радость, за чувство утраты,
За узкую тропку в былом,
С железною логикой правды
Ведущую жизнь напролом,

За листьев расцвеченный ворох,
За скользкое памяти дно,
За крылья над нею, которых
По логике быть не должно.

* * *
Хотя бы на миг отойти от скандала.
Ну кто, кроме жертвы, тебя пожалеет?
При чем тут обида! Ты тоже страдала.
Ещё неизвестно, кому тяжелее.

Скандал – отношенье. Испачканы оба.
На собственный грех реагируешь чутко.
Находит дорогу вселенская злоба
Сквозь самые нежные мысли и чувства.

А может, не злоба, а что-то другое
На срам наш обыденный смотрит из рая,
Сердца наши гладит неловкой рукою,
Неловкою речью углы выпирая?

* * *

 Владимиру Кухалашвили

Глухой звонарь себя не слышит,
А всё звонит в колокола,
И звук свивается в излишек,
Густой и вязкий, как смола.

И вдруг сползает, словно веко,
На весь огромный окоём
Звенящей болью человека,
Себя не слышащего в нём.

Но, глухоты своей не зная,
Колотит било всё сильней,
И месит воздух медь резная,
И синь шатается над ней.

* * *
Не зря над притчей слёзы льют:
Ты думаешь, легко?
Верблюд, верблюд, ещё верблюд,
И все – через ушко

Идут, бросая все дела,
Со всех концов Земли.
И вот ведь, тонкая игла,
А всё равно прошли

В ушко, роняя пот со лба,
Срезая прочь углы...
Такая странная судьба
У маленькой иглы.

ГРЁЗА

Да это и не сон, а слабое наитье:
Притихший летний день и луч издалека.
Привязана к лучу невидимою нитью,
Качается пчела над венчиком цветка.

И, с берега склонясь, берёза смотрит в воду
На мель, на жёлтый пляж, на илистое дно...
Ещё: цветная смесь и слабый запах мёда,
Которых ни забыть, ни вспомнить не дано.

Какой-то странный мир, объятья раскрывая,
До самой той поры соседствует со мной,
Покуда в пункте «Б», куда ведёт кривая,
Не встретятся пути небесный и земной.

* * *
Пришедшее слово ворочаю, словно лепёшку,
Во рту пересохшем и слушаю ритм его сердца.
Прозрение людям Господь выдаёт понемножку
И не для того, чтоб на нём беззаботно усесться.

Иду потихоньку и чувствую Музы уколы,
Смываю словами родные родимые пятна:
Бог выгнал Адама за то, что признал себя голым;
К чему притворяться, ведь он же не впустит обратно?

И буду идти по дороге, протоптанной жизнью,
Рождаясь бессчётно и столько же раз умирая...
Не знаю, не знаю, не знаю к нему укоризны,
Не помню, не помню, не помню об отнятом Рае.

 ПАТРИАРХ

Горожу огород или город над самой рекою,
Забиваю дреколье в распахнутый парящий грунт.
За глухие яры оттесняю остатки покоя
И с грядущим в веках начинаю живую игру:

Вот землянка, но люди опишут здесь княжьи
палаты,
В стену тын превратится, канава провалится в ров.
Ну, а я не снимаю одежды своей мешковатой:
Пар не ломит кости, всё не страшно, покуда
здоров.

Хвойных веток нарежу и стены укрою нагие –
Не согрелась весна, и землянка ещё на юру.
За проросшее семя века назовут меня Кием
И припишут мне ратников-братьев и птицу-сестру.

СКАЗКА

За лесом дремучим, где грозы и бури,
Где круглые годы не тают снега,
В забытой избушке на ножках на курьих
Жила одинокая Баба-Яга.

Века проносились над низким крылечком,
И не было в домике даже стола.
Старуха всё время сидела на печке,
Иль трубку курила, иль просто спала.

И думала баба, что ночью не спится:
То печка остынет, то в доме темно,
А с утренним солнцем ручная синица
Коротеньким клювом стучала в окно.

Звала на прогулку, скакала по веткам,
По рощам летала и в небе была
И солнечных зайчиков целую сетку
Озябшей старухе в подарок несла.

Яга засыпала, закутавшись зябко,
От солнца зима становилась лютей,
И снились внучата скучающей бабке,
Хоть бабка совсем не рожала детей.

ТИХО

Только что шли дожди,
Ночью ушёл циклон.
Нынче сосну к груди
Вновь прижимает склон.

Держит сосна в руке
Светом надутый шар,
В мокром ещё песке
Делает солнце шаг.

Сдёрнуло утро хмарь,
Высох, дрожит листок,
Тихо. Звенит комар.
Шишки висят меж строк.

Тихо. За пядью пядь
Ветром лесок продут.
Завтра циклон опять.
Завтра дожди пойдут.

* * *
Видно, судьба мне сидеть под часами
В омуте времени, прямо на дне,
Там, где секунды, горчащие снами,
Шаркая, кружат по белой стене.

Миг мой начальный, миг мой последний,
Время, дающее жизни пройти,
Я – не вершина, я только посредник
Между концом и началом пути.

Сила, влекущая стрелки упруго,
Смысл обретая в движеньях самих...
Вечность, на миг показавшись из круга,
В круг возвращается. Тоже на миг.

* * *
Глянула зло и весело,
Мол, и сама остра!
Словно и не заметила
Вспыхнувшего костра.

Дерзкая до беспечности,
Пятнышко на губе...
Я одарил тебя вечностью.
Не жмёт ли она тебе?

* * *
Раскаяться не дано,
Поскольку неймём вины,
Поскольку в себе давно
Все чувства отменены.

И что нам от жизни взять,
Помимо борьбы за власть?
Ведь выше уже не стать
И ниже уже не пасть.

И дух подчинила плоть.
Он, может, и был бы рад,
Когда бы спросил Господь:
«О, Каине, где твой брат?»

ОТЕЦ

Живая роза на столе,
Стакан гранённый,
Вода в стакане. На стекле
Незамутнённом

По граням – блики под лучом
И лепестками,
И капля, словно кровь, ключом
Бежит толчками.

Торопит кисть, дрожит рука,
И миг Творенья
Скользит по краю лепестка,
Как дуновенье.

 ВИТАЛИЙ

Всех заставит повертеться
В пах попавшая вожжа.
У окна – товарищ детства,
Превратившийся в бомжа.

С ребятнёй дворы-колодцы
Бравший, как войска – редут.
– Где живёшь ты?
– Где придётся.
– Как живёшь ты?
– Как дадут.

На асфальт святого града
Небо рушится с тоски,
Вся былая наша правда
Развалилась на куски,

Провалилась, будто в омут,
В онемевший страшный рот...
Всё отдам ему, больному!
Всё!
…Отводит. Не берёт.

* * *
Вечерний звон материален,
Как лес, клонящийся ко сну,
И в тишине ветвистых спален
Покоем тронувший струну.

Звучит доверчивая нота,
Ложась на душу, как бальзам.
Одуревающей дремотой
Проводит сумрак по глазам.

И, от росы еще сырая
И бессловесная, земля
Звенит, остатки дня стирая,
Травой бездумно шевеля.

* * *
Не помню села и дома,
А помню сожжённый город.
Он яростно, по живому,
Бомбежками был распорот.
И окна смотрели слепо,
Безжизненно и устало
Туда, где, уткнувшись в небо,
Развалин гора восстала.
Но, видно, была основа
Пожаров и бомб сильнее,
Он рос молодым и новым
И родиной стал моею.
Запомненный каждым зданьем,
Как ветка с живой листвою,
Он дал мне своё сознанье,
И сердце мое присвоил.
Но в память, как пот сквозь поры,
Проходит неуследимо:
Развалин крутые горы,
Троллейбус, идущий мимо.
Домов уцелевших мало,
Хватает руки для счёта.
Воронка в конце квартала
Прикрыта доской почёта.

* * *
Знаю по имени, но не по отчеству,
Ты уж прости.
Лепет интимный твой станет пророчеством,
Стоит уйти.

Истина в споре, невольная, ладная,
Только одна –
Слово, плеснувшее радостью жадною
Прямо со дна,

Просто минуя тенёта сознания,
Ласке вослед...
Рёбрышко милое, Божье создание,
Утренний свет.


* * *
Колючий воздух от мороза
Слегка звенит. С промёрзших дней
Сползает грипп, как баба с воза,
Но жить становится трудней.

А город спит, и небо – в звездах,
И воздух чист, и слышен звон,
И каждый твой случайный возглас
Как будто в небо взял разгон.

Но вдруг – полоска голубая,
И ночь теряет в небе власть,
И эхо, звезды огибая,
Спешит, чтоб в бездну не упасть.

* * *
Дорога пролегает здесь,
И для неё другого места
Не заготовлено на весь
Окрестный мир до слов и жеста.

Вот это дерево, вот та,
Стократно пройденная веха,
Непониманье, суета
И даже слава пустобреха,

Пусть не заслуженная, но
Другими взятая на веру,
Поверхность обозначит, дно –
Тебе диктуемую меру,

Которой превышать нельзя
Без наказанья и расправы.
Да, есть просветы слева, справа –
Шагни. Но там уже стезя.

РОДИНА

Пролетает над пашнею ветер:
Запахали, сравняли, сожгли
И развеяли пепел на свете
От родившей когда-то земли.
Я не знаю. Не знаю доныне,
Что осталось под линзой небес.
Может, чёрный бархан, как в пустыне,
Может, новый нехоженый лес?
В целом мире, от рая до пекла –
Нет села, где продлился мой род...
Встретит ветер крупинкою пепла,
Ахнет память и снова замрёт.

* * *
...И снится мне, что я в селе,
Полю заросший огород
За дряхлой тенью по золе
Не сохранившихся ворот.

Там в небо синее без дна
Летит доверчивый осот,
И засыхает бузина,
И хмель по яблоне ползёт

В не пропекаемый жарой
Укрытый тенью тихий сад.
А мне мерещится сарай,
Дотла сгоревший век назад,

Двора заезженная пядь,
Колодец высохший в углу...
Но шлет душа моя опять
Благословение селу

За не случившийся уют,
За не прокормленный живот,
За мир, который жгут и бьют,
А он живёт, живёт, живёт…

* * *
Гражданские войны страшны,
Являются в мир все чаще.
Тогда зарастают пашни,
Идёт за границу счастье.

Становятся люди ратью
И водят страну по кругу,
Поскольку родные братья
Вцепились в глаза друг другу,

Поскольку на сердце больно,
А в мире – темно и серо...
Нелепой кровавой бойней
Кончается наша эра.

Труба над неправдой этой
Доселе не прозвучала,
И нет окончанья Свету,
И нет у него начала.

* * *
И все равно – в тебе покой
Сквозь всё твоё непониманье.
Вот подойду, коснусь рукой –
Как будто грош найду в кармане.

Не может быть, чтоб целый свет:
И мрак ночной, и райский терем –
Все заключалось в этом теле,
Худом и слабом! Столько лет,

К тебе – и в радость, и в беду,
Не зная, что со мной такое…
Вот погляжу, коснусь рукою –
И впрямь, как будто грош найду.

* * *
Становится опасным слово,
Когда созреет. Не когда
Насилья требует, и слома,
И непременного суда.

И не когда его носитель,
Пройдя сквозь огнь, и медь, и дым,
Уже не может, плоть насытив,
Опять проснуться молодым.

Тогда заметят и задушат,
Когда свидетели его
Пойдут к нему насытить душу,
Еще не зная, для чего.

МАРТ

И снег, и солнце через миг,
И сразу – дождь рекою.
Весенний день хмелён и лих,
И, не найдя покоя,

Наоборот, сошел с ума,
В колоде год тасуя:
То заштрихованы дома
В линеечку косую,

То снова солнце смотрит вслед,
И – дождь за солнцем сразу...
Пришла весна, и белый свет
Вошёл в цветную фазу.

* * *
А в полночь встань и сон отбрось.
Взгляни, Луна вдали.
Услышь: поскрипывает ось
Кружащейся Земли.
И проявляется вокруг
Пространство, где она
Летит без крыл, висит без рук,
Кружится без вина.
В каком бы дальнем ты краю
Ни принял бытиё,
Взгляни на родину свою
И родину её,
Послушай звон соседних звезд,
Чуть слышный их привет,
Покуда спят и норд, и ост,
И цепенеет свет.
Не морщи лоб, открой лишь взгляд,
Пока видна ему
Система всех координат,
Вращающая тьму.
Смири дыханье, помолчи –
Сейчас тебе дано:
Дымится шлях, звенят лучи,
Жужжит веретено...

* * *
Спасибо за те стихи,
Которые шли с тобой,
Смывали с меня грехи
И звали с собою в бой,

Сводили меня с ума,
Струились во сне во вне...
Спасибо, что ты сама
Стихов не прощала мне.

Что вслед я в скорлупке плыл
По зыбям чужих морей,
Что вдруг порождала пыл,
Что музой была моей.

Спасибо! Смотрю вослед,
Отстав насовсем в пути.
Спасибо за цвет и свет...
...За то, что любил, – прости.

ЭТЮД ОТЦА

Двор, нарисованный сверху,
Сборище крыш и мансард,
С детством и юностью сверка,
Ночи и вьюги концерт.
Окна затеплены светом
В шестидесятых, в конце.
Тень, танцевавшую с ветром,
Дом сохранил на лице.
Света, Наташенька, Ира,
Это же ваше окно!
В дверь онемевшей квартиры
Больше войти не дано.
Чай, марципаны, варенье,
Музыка после шести...
Где вы, в каком измеренье?
Как вас найти?
Миг из двадцатого века:
Двор, нарисованный с крыш.
Светлая-светлая веха.
Тишь...

* * *
Все обиды и все просчёты
Облетели к ногам твоим.
Но осталось живое что-то,
Не подвластное нам двоим.

Никогда не бывали ближе
Мы с тобою до сей поры.
Мир, разрушенный нами, выжил,
Побежал, как ручей с горы.

С новой радостью, с верой новой,
Вызывая то смех, то боль...
Оказалось, во мне – ни слова,
Не навеянного тобой.

* * *
Темно-синий декабрь растекается тенью
по свету,
Рассыпает по небу мерцающих звезд
огоньки.
Десять прошлых веков завершают
рабочую смету,
Отдавая остатки в размерах последней
строки.

Остается от них только месяц спокойной
погоды,
Дней последних и тихих скупой
убывающий свет,
Но уходят эпохи, сменяют друг друга
народы,
Обрываются нити, и вяжется новая сеть.

Всё в обычном движенье, и нет ни границ,
ни кордонов,
Только цепь расставаний и память,
глядящая вслед...
И декабрьское небо – этюд на квадрате
картона,
Не законченный Богом за целую
тысячу лет.