Александр Петров
* * *

Мрамор выпятил синие жилы,
сжав шинели гранитных плит.
Он стоит для тех, кто выжил
горькой солью поминальных молитв.

Мрамор бел, как букет необвядший,
тишиной в медсанбатных крестах,
а солдатам упавшим – подвязками,
белым облаком в блестких глазах,

белым цветом недождавших девчонок,
белой памятью исписанных листков,
белым горем посмертных похоронок,
белой волей рассыпчатых снегов.

Белый цвет – девичья радость,
сумасшедший свадебный цвет.
Эта радость навеки осталась
белой тенью громких побед.



* * *

Я еще не пьяный,
и уже не трезвый.
Расскажи, упрямая,
чья же ты невеста.

Улыбнись, красивая,
обернись, тревожная,
спрячь под рук изгибами
голову порожнюю.

Я перед тобою
вынусь наизнанку.
Посиди со мною,
гордая славянка.

Что ж ты заалелась
красотою броской?
Наклонись, несмелая,
золотой прической.

Я ведь тоже русый,
песни петь удалый.
Только бы проснуться
от зимы усталой.

Только б раскачаться
от тоски кромешной,
стану целоваться,
как святой и грешный.

А ты – «вчера» не спетое,
забытое «сегодня»,
счастье семицветное,
волюшка господняя.

Голову повинную
вострый меч не рубит.
Красавица былинная
парня приголубит.



НА НЕЖНОСТИ КАЧАЮТСЯ ДОМА

Посвящается группе знакомых

Все правильно, но я хочу сказать,
что в гордости судьбы неопалимой,
нам некогда, склонясь, к губам прижать
несмелые глаза своих любимых.

На нежности качаются дома,
но что-то главное уйдет, прикрыв калитку,
а суета, а кутерьма
закручивает тоненькую нитку.

Мельканье лиц, мельканье срочных дел,
а нить затягивается над головами,
и наступает вдруг оборванный предел,
и падают дома, колясь углами.

Не береженных Бог не бережет...
Не будет утра, вечер будет вечен.
И случай наливает посошок
за мутную любовь случайной встречи.



* * *

Жил-был граф Потемкин,
по лестницам ходил,
крестьян гонял в поденки,
себя в трактир водил.

Держал он псов собачьих
голодными на ночь.
До молодых чудачек
охотник был охоч.

Жил граф, как туз на сале,
без горестей вдали
и жизнь ему казалась
малиной разлюли.

Но как-то раз кольнуло
в морщинистом боку,
и графья жизнь вильнула.
Ку-ку, кукареку...



ДРУЗЬЯМ

Кому бесценны бог, кому – природа,
кому – любовь в искусственной фате,
а мне – друзей упрямая порода,
разысканные братья в суете.

И вечен будет тот, кто в дружбе верен,
над болью друга голову клоня.
Я б десять раз на смерть пошел за веру,
лишь только б, только б верили в меня.

И вечным будет тихое причастье,
на кухне с другом помолчать
о том, что человеческое счастье
так трудно на земной земле встречать.

Кому бесценны бог, кому – природа,
кому – любовь в искусственной фате,
а мне – друзей упрямая порода,
разысканные братья в суете.



РОССИЯ

Ю.И. Визбору

О, сколько голосов Россия потеряла,
не приголубила, не сберегла.
Как первая любовь, в слезах стояла,
как поздняя любовь, всегда ждала.

А сколько голосов в тебе кричало,
моталось на пролетках и волах...
Да тишина лишь облака качает
в туманных и разливных зеркалах.

И в том твоя вина, твое прощенье,
всех, кто винил, и кто простить не смог,
что ты стояла на пересеченье
своих, своих же собственных дорог...

И сколько хватит сил и хватит срока,
рождаться будут у тебя певцы,
ну, а судьба, судьба своим оброком
лишь вороных уводит под уздцы.

О, сколько голосов Россия потеряла,
не приголубила, не сберегла.
Как первая любовь, в слезах стояла,
как поздняя любовь, всегда ждала.



СОНЕТ ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ

И есть удар в спокойных расставаниях,
как будто у двери последний щёлк.
И я не жду, не жду, не жду еще.
Потом друзья качают головами...

Слово резкое каталось на ноже,
умно, и сказанное к месту.
Потом, когда-нибудь, без каверзного блеска
мы заживляем рану на душе.

... Семья, авоська, белый волос.
Вдруг, к булочной на полпути,
как будто... нет!.. похожий голос.
Что ж я купить хотел? Бог память приведи...



ИРИНЕ

Ближе! Нет, не надо ближе –
ближе будет, как в Париже –
на блестящих каблуках.
Ах, капканистый канкан!

Просто будет – очень просто,
не по сердцу, не по росту.
Пусть пока от нас вдали
притяжение земли.

Под изгибом, под извивом
притяжения руки.
Боже мой, как мы счастливы!
Боже, как мы далеки!

Между нами, как вязанье
из невысказанных фраз, –
тонкий стыд иносказанья
тонко оплетает нас.

Ближе! Нет, не надо ближе!
Ближе просто не услышу –
ни дыханья, ни души,
не спеши же, не спеши!

У излома, у излуки
чьих-то дел и чьих-то глаз
чьи-то тени, чьи-то руки
перепрятывают нас.

Ближе! Нет, не надо ближе!
Ближе просто не увижу –
в наказанье суеты,
незнакомые черты.



ПЕСНЯ К СПЕКТАКЛЮ «БАЛАГАНЧИК» А. БЛОКА

Любимая моя, моя мечта,
неясная, колеблешься и манишь.
Чужда тебе земная суета,
ты не простишь, но ты и не обманешь.
Ты за окном, о мой полночный сон,
мое согретое дыханье.
День прогрохочет колесом,
однообразно-пестрым балаганом.

Мы здесь живем, как будто бы всегда,
как будто бы удачливы и строги.
Но однажды, однажды, как беда,
к нам не приходят брошенные боги,
и Вера, и Надежда, и Любовь,
бесстрашие и вдохновенье.
Они уходят, как из жил уходит кровь,
и в этом их прощанье нет прощенья.

И снова тишина, и ты со мной,
безмолвна, милосердна и прекрасна.
Как будто мы идем одной тропой
и будет ночь, и будет утро ясным.



ПУШКИН. ДУЭЛЬ

Вот сходятся. Упали бурки.
Скрипит, скрипит под шагом снег.
Остановите эти руки!
Остановите этот век!

Но вороньё взметнулось эхом,
и снег, осыпавшись, блеснул.
Его, как маленького, укрыли с верхом.
В дороге, кажется, уснул...

И крики: «Сашенька, ответь!»,
и тело, шаркнув, вносят боком.
Недолго меж землей и богом
висеть курчавой голове.

... Дыханье, сбившийся волан,
свеча и говор по углам.

«То позовет, то забывает...».
«Помилуй Бог, один ответ...».
А свечка тает, тает, тает.
И всё слабей, слабее свет.

Слабеют розовые блики,
сплетаются на потолке,
и будто бы скрипят калитки
в деревне, крики на реке...

И над душою виснет крыша,
как чьей-то зависти грехи,
и жизнь всё тише, тише, тише...
Теперь – стихи, стихи, стихи...



* * *


За переносицей окон
весенний свет,
вечерний свет,
серый плед.

За окнами холод,
на столько лет,
как зимний след
на земле.

На ветру машут ветры,
как сырые дожди,
как боль позади,
как ладонь – подожди.

А вдали облака,
за всем – облака,
валуны, перекат,
голубая река.



СУЕТА

Прохожие, прохожие, прохожие…
Похожие, похожие, похожие…
Похоже, что и я прохожий.
Похоже, что и я похожий.
Похоже, что и я иду –
наматываю эту череду.

У каждого своё начало,
оно качалось и кричало у причала.
Как говорят, своя пора.
Как говорят, соленые ветра.
Да только где же это, где же это «я»?
Да только где же не начатые края?
Милая, милая, милая,
да есть ли я? Да был ли я?

Мельканье лиц, как пламя спиц
велосипедных, – не туши, не туши.
Да только в лицах лиц победных –
ни души, ни души.

Лица спелые, лица бравые,
лица слева, лица справа.
Я повдоль ходил, ходил и поперек,
а вот запомнить никого почти не смог.

Который год, как дятел, всё хожу,
как эти дяди, примеряю паранджу.

Прохожие, прохожие, прохожие…
Похожие, похожие, похожие…
Похоже, что и я прохожий.
Похоже, что и я похожий.
Похоже, что и я иду –
наматываю эту череду.



СМЕНА СЕЗОНОВ

Деревья идут чередой на осенний поклон –
на закат, на закат, по ухабам обочин.
Они принимают холодное званье колонн.
Июль в каменеющих жилах окончен.

По вечным законам осенних дорог
прощанье, прощание рядом с бедою.
На листьях, в пути оброненных не в срок,
как кровью, как кровью, напишет закат клеветою...

Сомкнувшийся клин совершает осенний обряд
в бессилье времен и в безумии веры.
О смене сезонов не говорят,
а молча садятся в галеры...

Деревянный мой брат! На этой земле –
послушай, послушай, ты только послушай! –
наверно, окончилась наша аллея «але»,
наверно, окончились наши зеленые души.

Деревья идут чередой на осенний поклон –
на закат, на закат, по ухабам обочин.
Они принимают холодное званье колонн.
Июль в каменеющих жилах окончен.



КРЕЧЕТ

Посвящается В.С. Высоцкому

Удача – песня кречета
всегда звучит не так.
И вдруг – приходит в клетчатом.
Часы: тик-так, тик-так...

Удача строит глазки:
«Ах, как я рада, здравствуй!»
И барабанит сердце,
обтянутое красным.

Зацепит – и уходит...
И все свалилось к чёрту,
и барабанит сердце,
обтянутое чёрным.

Крик дикой птицы кречета
в уснувших городах
всё причитает, мечется:
«Не так, не так, не так...».

Александр Петров (1983 г.)

Несколько слов о Петрове. Думаю, что все, кто в семидесятые годы посещал городское литобъединение, помнят эту незаурядную личность. Александр Петров вместе со Светланой Юкилевич и Еленой Халанай составляли тогда ядро молодых, дерзких и непримиримых поэтов. Насколько я знаю, в лито между ними и «маститыми» постоянно происходили пикировки. Потом у Петрова что-то разладилось со знатоками ямба и хорея, он отошел от них и целыми вечерами прозябал у себя дома. Осенью 1979 года в один из таких вечеров (кажется, это было в октябре) я и зашел к нему в гости. Помню комнату в нетопленом доме, дымившийся на плите чай и Сашу, бегающего из угла в угол после того, как я сказал о цели своего визита. Я, как только у него появился, сразу заговорил о КСП и он «загорелся»…
Мог ли я тогда предположить, что клубу, который мы организуем, через несколько лет будут благоволить высшие партийные и комсомольские бонзы города? Для приезжавших на наши фестивали бардов будут выделяться гостиницы, а симферопольские телевизионщики будут гнать в Севастополь свою громоздкую технику, чтобы снимать выступления бардов – кто б мог тогда подумать! – в театре имени Луначарского? Нет, в тот вечер я не мог этого предположить. В тот вечер я грел руки на кружке с чаем и, дрожа от возбуждения, обсуждал с Петровым ближайшие планы построения клуба самодеятельной песни.

Вечером 6 февраля 1980 года в подвальном помещении одного из домов на Большой Морской, где собирались туристы, первый раз встретились те, с кого, можно сказать, и начался Севастопольский клуб самодеятельной песни. До этого в течение двух месяцев я и Петров занимались поисками наших союзников и, наконец, нашли их.
Мы совершенно не представляли, каким будет создаваемый нами клуб. Знали одно – его костяк составят люди, неравнодушные к поэзии, озвученной гитарной струной. И на эту встречу пришли действительно те, кто интересовался бардовским жанром, кто очень хотел организовать в городе нечто такое, что позволило бы им и самовыразиться и чтобы эта возможность самовыражения стало основой их бытия. Кто же были эти энтузиасты, эти первопроходцы севастопольского бардовского жанра? Владимир Фиш, большой знаток авторской песни, обладатель внушительной коллекции записей известных и не известных нам бардов; Елена Халанай, горячая сторонница всего, что не связано с рутиной и обыденностью; желавшие участвовать во всех начинаниях клуба Михаил Тупота, Александр Иванов, Елена Зак, Анна Ерохина и Елена Ман. И наконец, пришли те, кто испытывал неимоверное желание «стать бардом» – Александр Петров, я и Валентин Стрельников – милейший песенник, автор несчетного количества куплетов.
Кто мы были тогда? Случайные попутчики, обалдевшие от удачи встретить себе подобных? Дилетанты, пытавшиеся в своих песнях высказать все, что разрывало мятущиеся наши души? Мы вознамерились удивить всех, кто привык слушать казенную эстраду, своей, как нам тогда казалось, невиданной песенной эстетикой, и доказать, что наш город вовсе не провинция, а... столица! Да, да – столица! Мы это докажем! Вот только клуб создадим.

Первые встречи активистов КСП "Ахтиар" проходили на квартире барда Валентина Стрельникова (с гитарой).
 Крайние справа – Елена Зак и Александр Петров (1980 г.)