ПИСЬМО ДРУГУ
За четыреста вёрст от меня – холоднее весна.
Беспроглядней – туман, и февраль ещё вяжет на спицах…
Друг далёкий, не стой сиротой у глухого окна,
Видишь – птица

Умным глазом глядит, прозревая сквозь пыль и стекло,
Под крылом её – степи, полынь и дельфина усмешка.
Память – жадная жрица – хранит изумруды и лом
Вперемешку.

Память – фрейлина ночи – приходит в потёмках на чай,
Достаёт из засаленной сумки кагор, папиросы…
Она долго глядит в одну точку и любит молчать –
На вопросы.

Жизнь бежит, но на всём остаётся немая печать.
Зеркала раздражают и хочется выйти из зала.
Ветер жмётся к обочине, где ему – перекричать
Гул вокзала…

Это – голод зимы утоляя, составы разлук
Тянут горестный груз, бесконечную песню бурлачью.
Слышно скрипку, и градом – монеты на паперть – из рук –
На удачу…

Всё – река. По течению, против ли плыть – всё равно
Воды движут себя, воды движут молекулы судеб.
День встаёт на крыло, день надсадно стучится в окно –
Бу-дем. Бу-дет.

***
Тайна, скрытая в нашем Имени,
Торфом тонет в болотах времени...

Небо, ляг на планету выменем,
в руки дай её – чистым семенем –
звёздным кормчим иного племени
с новым цветом души и глаз...

А потом – вспоминай о нас,
бытие сосчитавших до семи,
как весна – о туманах осени,
как о недрах тугих – алмаз...

Став трибуной иного Бога,
вспоминай о нас – детях смога
и пропитанных серой вод, –
надкусивших зелёный плод
то ли яблока, то ли груши...
Не умевших друг друга слушать
и любивших с ножа – еду...

Как писали мы – чёрной тушью,
так и вызрели – мглистой глушью,
погибающей от удушья
в пост-бреду.

***
Я тебе никогда не дарила колец –
Оттого, что ты мне – не рука, а птенец

Той зари, из которой рождается Дух,
Восстающий на всех, кто прокис и протух,

Тех – ловивших тебя, тех – терзавших тебя,
Лебедёнка из снежной страны лебедят.

Я тебе не дарила на шею – цепей
Оттого, что растёшь – вожаком лебедей,

И когда ты молчишь, и когда ты поёшь,
Ты хорош – так лишь ангел бывает хорош…

И не нужно тебе ни цепей, ни колец.
Пусть икарово солнце возносит венец

Над высоким и чистым, как неба отлив,
Лбом поэта, который – бессмертием – жив.

***
Мы с тобой на века, если будут века,
Если древние майя ошиблись в подсчётах.
Дай мне руку, пока не истлела рука,
И не верь ни священникам, ни звездочётам.

Я глазами запавшими чутко слежу
За движением нашего анти-ковчега.
Ещё спит Тот, кто пальцем проводит межу
Между жизнью планеты и атомным снегом.

А когда он восстанет… Когда-то – оно
Всегда рядом, хоть держится на расстоянии.
В измерение новое – переизданием –
Нас отпустят, как птиц отпускают в окно.

***
Пала Мессена, лакедемонянин,
пала Мессена...
Взмыл, отражённый её зеркалами,
камень измены

над плодородием нив, над стадами,
над головою,
чтоб уничтожить, что названо – нами,
названо – мною...

Пей! Победитель всегда веселится,
пей до упаду!
Мне твоей новой богатой столицы
будет – не надо!

Что мне теперь твоё звонкое имя,
паж и повеса?
Пала – Мессена, и Спарта – отхлынет
в руки Гадеса...

***
Погибай, потому что спасения – нет.
Не мечись по церквям и гадалкам.
Твой последний билет – несчастливый билет,
Затянулась на шее скакалка...

Здесь таких не желают, как ты, не зовут
Преломить ни постели, ни хлеба.
Их наречие – кнут, их фамилия – Брут,
Им не нужно ни чести, ни неба.

Погибай – ослепительно яркой звездой,
Безысходной, искрящей, горячей!
Будь изгоем, рождённый с пометкой «изгой»,
Потому что не можешь – иначе...

***
Крест Христа любил до охры, до багрянца, до заката,
каждым волокном живую впитывая кровь,
чтоб его возревновали Бог, и Мать, и прокуратор,
чтоб в века вросла корнями крестная любовь.

И разобранный на части для соборов, для коллекций,
рассыпался в щепы, в пепел, рвался прочь из рук –
в день, когда, к спине привязан, приникал всё ближе к сердцу,
проникал всё глубже в смысл человечьих мук…

… в день, когда на воспалённом от мошки, тоски и зноя
взлобьи мукой прорастая – некому полоть! –
был он счастлив, постигая то, что названо любовью –
Всепроникновенье Духа плоти в духа Плоть…

***
Урони меня – яблоком – в сытые водами травы,
обминув и Адама и Ньютона – в зыбь, в чистотел...
Чтобы кожей коснуться стотысячетонного шара,
чтобы от столкновенья на миг он быстрей полетел,

чтобы всё изменилось мгновенно и стала весомей
эта спелая бусина, эта антоновка-жизнь.
Не с литровою банкой, не с погребом частного дома –
повяжи с глинозёмом. Травой – навсегда повяжи.

Бесполезная смерть – в консерванте, в серванте, в утробе...
Сохрани, обминув и прилавок, и вора карман,
в этой плотной земле – самом верном, наследственном гробе –
Сердцевину мою – чернотелой щепотью семян.

***
РАВНОДЕНСТВИЯ

Растит нескромный аппетит
Далила-осень.
И жнёт, и косит, и темнит,
и жнёт, и косит…

Стрижёт беспечную главу
рука далилина,
и запускает в дом сову,
а в душу – филина.

И – спящий лета великан
ещё не знает,
что оскальпован, слит в стакан
и умирает…

Далила пьёт его, спеша,
за жёлтым пологом.
Царапает её душа
мизинцем облака

по неба выгнутой спине,
от боли синей:
«Самсон, зачем ты отдан мне?...
Самсон, погибни».

***
РУССКИЕ АНГЕЛЫ

Светлые духом будут стоять, как сосны –
Даже в раю из пластика и акрила.
Даже в краю, который чума накрыла
Будут – как Солнце.

В этих таёжных дебрях чужих историй,
В этих алмазных копях многоэтажек,
В этих печах – скитуют льняные стражи
Белого моря.

Денно волшбят серебристыми голосами.
При ветре любом слышен напев их вольный.
Их видно в толпе по хлебным карманам, полным
Разными чудесами.

Сердцами лазоревы, пепельны волосами –
Вяхири наших посадов, побитых градом –
Им ничего, совсем ничего не надо
Под небесами…

В этих картонных углах, на бетонных пашнях,
В воздухе, сгнившем от пагуб и пустословий,
Молят они хозяев своих гнездовий
За – нас, за – наше…

***
ОБЫВАТЕЛЯМ

1.

Среди вас, модных, я стою – кромлех.
Грубость камня надёжней шелков и шляп
для того, кто эрами дышит, для –
вольных…

Мимо вас, сытых, я иду – митинг.
По касательной к моему пути
ваши двери, в которые – ни войти,
ни выйти…

Вместо вас, полых, я звучу – соло.
Чем прозрачней в сердце, тем ближе – высь.
И не требует ни паспортов, ни виз
мой – голос.

2.

Жизнь моя, маета моя,
ты – моя ли? Быть может, Там,
где душе выдают наряд,
крепят где к городам, мостам
суть серебряную её
я схватила вдруг не – своё?

Мой ли это отрез холста?
Город-шабаш, костяк моста
душу держат – по праву ли?
Только разве что – корабли…

Чья ошибка – моя? Того,
кто – из хладных слепых стогов –
новых тел выпекает хлеб,
что мой путь так порой нелеп?
Что мой шаг так порой широк –
не хватает ему дорог,
не хватает ему станков,
чтоб по росту соткать покров
погребальный...