Михаил Юдовский

 Пятистишья

Рождаются ветра, чтоб умереть.
Движение реки стремится к устью.
Кто знает, повторимся ли мы впредь
И нужно ль? Если сбоку посмотреть,
То этот мир — всего лишь захолустье.

Когда и кем был начат этот бег,
Что стал нам близок, будучи далёким?
Мгновенья тают, как случайный снег.
Рождаясь одиноким, человек
Живёт и умирает одиноким.

Дряхлеет быстро призрачная новь,
И небеса в лукавой укоризне
Приподнимают голубую бровь.
Но как зовётся странная любовь,
Которая привязывает к жизни?

Не небыль ли сегодняшняя быль?
Не видимость ли данная безбрежность?
Но на ветру качается ковыль,
И пройденных дорог густая пыль
На сердце оседает, словно нежность.

Цветут деревья, от полёта птиц
Редеет и подрагивает воздух,
И в шелесте невидимых страниц
Мелькает всё — от скрипа половиц
До неба, утопающего в звёздах.

Всё не напрасно. Травами дыша,
Мы здесь затем, что нам нельзя иначе.
И снова просыпается душа,
От непонятной нежности дыша
И от любви необъяснимой плача.

2007

Двустишья

Ты не грусти — нас не было и нет.
Мы только отражали чей-то свет,

Невидимыми пальцами в ночи
Переломляя хрупкие лучи.

Мы не могли творить друг другу зло,
Поскольку жизнь — не наше ремесло,

И боль всего лишь вымыслом была,
Рождённая касанием крыла

Летящих над землёй нетопырей,
Зеленоватым светом фонарей,

Которые, мигая и дрожа,
В листву врезались лезвием ножа

И свой неяркий, трепетный огонь
Невольно распрямляли, как ладонь.

Ты не грусти — нас не было, но ночь
Спустилась с неба, чтобы нам помочь,

И светлячков по стрелке часовой
Над нашей закружила головой.

Она открыла древний свой альков,
Впустив в него прозрачных мотыльков

И, словно милостыню, бросив ниц
Нам на ладони перелётных птиц.

Ты не грусти — нас не было, но, всё ж,
Не всё на свете вымысел и ложь,

И тридевять неведомых земель
Качаются в ночи, как колыбель.

Забудемся в сгущающейся мгле.
Приникнем каждой клеточкой к земле

И отлетим — как дымка, как роса,
Губами ощущая небеса.

2007

Ветер и шляпа

Загулявший в компании ветра,
Я надвину ему на глаза
Мою шляпу из чёрного фетра
Или брошу её в небеса.
Пусть летит, как подбитая птица,
Мне, наверное, тоже пора
Ненадолго с землёю проститься
Или стать невесомей пера,
Рассекая задумчивый воздух,
С удивлением глядя туда,
Где кукушки скрываются в гнёздах
И где ласточки вьют провода.
То ли верх перепутался с низом,
То ли, пробуя всё изменить,
Я на жизнь беспощадно нанизан,
Словно чётки на грубую нить.
Я бреду по земле косолапо,
Мне становится в тягость земля.
Пусть летит моя чёрная шляпа,
Распластав, словно крылья, поля.
И в движениях ясен и светел,
Ухватив за края на лету,
По-собачьи подпрыгнувший ветер
Принесёт мою шляпу во рту.

* * *
Ты рукою сожми от мелодий распухшую медь
И единым дыханием выплесни в небо ночное
Ту последнюю песнь, от которой легко умереть —
Так легко умереть, что врагу пожелаешь иное.
И тогда мы очнёмся от трижды ненужного сна,
Вдоль чернеющей речки проскачут задумчиво кони,
Свет звезды через хвойное сито процедит сосна,
И луна, как ручная, приляжет на наши ладони.
Так замрём от тоски, от дрожания собственных век,
От алеющей крови, набухшей в рябиновой грозди.
И из тьмы наступившей появится вдруг человек
И с улыбкой вобьёт нам в ладони железные гвозди.

* * *
Великую бессмыслицу творя
И вглядываясь в даль, как василиски,
Мы пишем на страницах января
Бесцветными чернилами записки.
Я все слова отдам тебе взаймы,
К молчанью привыкая, как к витийству.
Холодное бесснежие зимы
По-своему сродни самоубийству.
Нам тесно. Ощущенье западни
Себя готово выдать в каждом жесте.
Наверно, хорошо, что мы одни.
Печальней то, что мы одни не вместе.
Всё отдано. Получена взамен
Ещё одна чернеющая веха.
И хочется кричать, но близость стен
Проглатывает собственное эхо.
Тщеславье, превращённое в тщету,
Бесцельностью оправдывает средства.
И остается только нищету
Переписать кому-нибудь в наследство.

* * *
Временами приходит усталость от зрелищ и хлеба.
До неволи охоч, до звериной печали зависим,
Отправляй письмена с голубиною почтою в небо —
Их никто не прочтёт. Небесам, извини, не до писем.

Беспробудные волки с изящной походкою ланей,
Мы косматою серою шерстью запутались в звёздах.
Что за прихоть — сдавив себе горло удавкой желаний,
Обнимать пустоту и рукою поглаживать воздух.

Не жалей ни о чем. Этот замкнутый круг иллюзорен.
В этом тесном пространстве жонглировать глупо словами.
Здесь вращаются наши сердца, словно пригоршни зёрен,
Меж землёю и небом, как между двумя жерновами.

Отдохнем от себя. Даже если дарована малость,
Будем счастливы этим, наследуя дням календарным.
Жажда зрелищ и хлеба прошла. Наступила усталость.
И за эту усталость мне хочется быть благодарным.

* * *
Любимая, когда мы убивали,
Гордясь собой и родиной вдвойне,
Мы об убитых думали едва ли,
Поскольку на войне как на войне.
Опутаны едиными силками,
Мы даже не смотрели им в глаза,
Которые синели васильками,
Как будто отражая небеса.
Солдаты поневоле людоеды.
Нам было, если честно, всё равно.
Поверь, что запах крови и победы
Пьянит куда сильнее, чем вино.
Мне в самом деле хочется напиться,
Просыпаться песком сквозь решето.
Любимая, я вовсе не убийца,
А — Бог свидетель — сам не знаю кто.
Я пустота. Я пушечное мясо.
Несомый стаей озверевший волк,
Которым движет страх, тупая масса,
Слепая верноподданность и долг.
Здесь нет дорог. Здесь правит бездорожье.
И сам от безысходности не свой,
Я всё пойму, когда звенящей рожью
Меня укроет поле с головой.
Не жди меня. Уснёт и не проснётся
Моя душа, не размыкая век.
А если я вернусь, к тебе вернётся
Чужой и незнакомый человек.
Я очерствел. Я высох, словно корка,
До мелкой пыли сердце раскрошив.
А, всё-таки, любимая, мне горько —
За тех, кто умер, и за тех, кто жив.

* * *
Притихший дом. Нагая полумгла.
Несмятый плед. Пустеющее кресло.
Благодарю за то, что ты была.
Благодарю за то, что ты исчезла.
Я нашу повесть допишу один.
Я растворюсь в созвучиях искомых
Под мягкий шорох сдвинутых гардин
И мерный гул жужжащих насекомых.
Я доскажу. Не потеряв лица,
Я соберу разрозненные клочья
И доберусь до самого конца,
Поставив вместо точки многоточье.
Я вновь очнусь. И вновь сойду с ума,
Окоченевший мыслями и телом.
И буду ждать, когда придёт зима
И рукопись мою закрасит белым.

Гадание

Зачем казаться, если можно быть?
Припомни всё, чтоб снова позабыть.
Взгляни в окно — наш городок заснежен.
Готовый раствориться без следа,
Я буду до беспамятности нежен,
Как, может быть, никто и никогда.

Я, верно, состою из небылиц.
В моём лице ты видишь сотни лиц,
Которыми когда-то дорожила
И, целое сложив из половин,
Над блюдечком с водою ворожила,
Растапливая свечки парафин.

Не вспоминай и не гадай о них —
Я твой январь, я зимний твой жених,
Мгновенья и пророческие игры
Сплетающий в подобие венка,
То яростней разбуженного тигра,
То ласковей приблудного щенка.

Прости меня за то, что я хочу
Метелями задуть твою свечу,
Когда в одну сплошную тень сольются
Две наши тени. Ляжет полумгла
На плечи нам. И треснувшее блюдце
Зальёт гаданьем праздничность стола.

Тебе являлись образы не те.
А в этой наступившей темноте
Мы сами огоньки сгоревших свечек.
В едином сновиденьи на двоих
Мы будем пересчитывать овечек.
И ты сочтёшь моих. А я твоих.

* * *
Ах, хотя бы на миг — в снег, в Москву, в Рождество,
В новогоднюю ночь, в поцелуи и смех,
В пропасть чёрных небес, в белых крыш божество,
В обернувший дома горностаевый мех.
Пусть струится лазурь, пусть течёт киноварь
Карусель завертевших хмельных огоньков.
Златоглазый мороз, снег летит на фонарь,
Словно стая сошедших с ума мотыльков.
Пусть хрустит на зубах рыжебокий калач,
И, срывая со рта непосильный замок,
Пусть наружу прорвётся растаявший плач,
Что на сердце лежит, как застывший комок.
Пусть бросает то в жар, то в трясущий озноб,
Но ладони прижав с наслажденьем ко лбу,
Я, смеясь, упаду в поманивший сугроб
И останусь лежать, как в пушистом гробу.

Бродяга

Я шатаюсь по свету с приблудным котом и котомкой,
Заглядевшись наверх и под ветер подставив плечо,
И на голом асфальте пишу тебе белой поземкой
Не признанья в любви, а, скорее, о чём-то ещё.

Ты, должно быть, читаешь, моё легкомыслие прокляв,
Непонятную вязь. Но попробуй вчитаться в меня.
Я прибился к концу этих строк, как живой иероглиф,
Словно шут площадной, бубенцами нелепо звеня.

Я не столько умом, сколько сердцем немножечко шалый.
Я люблю шутовство, но, поверь мне, люблю неспроста.
Я, конечно, уйду. Но едва ли уймусь. И, пожалуй,
Чтобы ты не скучала, оставлю на память кота.

Посмотри, как лениво, как важно, как мудро глядит он
На безумие мира, собою довольный вполне.
Я даю тебе слово, что с этим усатым бандитом
Ты сумеешь легко и с приязнью забыть обо мне.

Извини, если сможешь. Застыть изваянием в нише
Позволительно тем, кто достойней меня и святей.
А в моей голове бесприютные мысли, как мыши,
Разбегаются прочь от кошачьих зубов и когтей.

Ты пойми, я иной. И меня завлекает иное.
Прогони меня прочь. Прокляни. Завари себе чай
И гляди из окна, как поземка, погнавшись за мною,
На асфальте напишет весёлое слово «прощай».