С малых лет не взлюбились мне зим помыканья – рассветы!
Меня мама будила когда-то... сурово, как родина-мать.
И лунатиком долга, шатаясь и полураздетый,
Шел я в очередь у магазина консервные банки забавно пинать.

В пять утра зимней ночи на мякоти черного неба
Проступала веснушчато-рыжая хрупкая звездная соль.
Небеса нам казались краюхой желанного хлеба,
На прилавке миров кромcанутого надвое вдоль.

Это время я помню. Не книжно. И духом, и телом,
Рахитично сжираемым недоеданием изо дня в день.
Это время мое, напоенное тягостным делом
Укрощенья войны, становленья сгоревших до тла деревень.

Люди трудной судьбы – это те, кто недосыта ели.
Мне еще не однажды – я знаю – придется и впредь голодать.
Я горбат осознанием спаяной общности с теми,
Для кого жизнь - копейка, нужда, холода.

Лебеда и чабрец, да крапива мне силы давали,
И поэзия зим непонятна мне с давних тех пор.
Эй, налей-ка мне, милый! Ты помнишь, за хлеб убивали?
Из-за хлеба всегда – в мире давний и тягостный спор…

Память хлеба во мне одинока, быть может, излишня.
Потому ль, что неистовым гостем является часто мне дед?!
Отцвела на Украйне его голодушная вишня
В день, когда изувечил его за охапку соломы сосед.

Это время, когда потрошитель Безмолвия – Нансен,
До галлюцинаций наевшийся голода в грозных полярных морях,
Миллионам Украйны, Поволжья помочь был не властен,
Ибо с миру по нитке и – все не достало для мертвых рубах.

Те, кто деньги имел, новой власти помочь не хотели.
А сама эта власть – только дела, что власть удержать лишь смогла.
Потому обложили штыками уезды
И – как на расстреле:
Побирушек на штык!
Чтобы «панике» путь преградить из села.

Потому и сейчас, может быть, как нигде в этом мире,
Хлеб в России, кормившей когда-то Европу, всему голова.
-Хлеб Индустрии, Хлеб Революции,- мы говорили. –
Хлеб Блокады, Победы, Свободы!..
Пустые слова…

Черный хлеб – вот критерий и мера, многогранная призма
Выявленья обмана в посулах и сладких словах…
Коммунизм – это хлеб.
Как не может быть капитализма,
Если хлеб не готов,
А еще дозревает в печах.