Елена Бекасова


Марине Цветаевой


Приветливо встречает Коктебель

Приветливо встречает Коктебель,
Песок прибрежный струйкой серебрится.
Художник терпеливо акварель
На лист наносит. Радостные лица

Глядят с портретов, выстроившись в ряд,
Хранят в улыбке судеб, разных, тайны.
У церкви ярко купола горят,
Кресты на них загадочно-хрустальны...

У моря здесь был найден сердолик,
Кружились так же у прибоя чайки...
А юноша так царственно-велик,
В глазах, больших и серых без утайки,

Застыла боль несказанных потерь.
Природа. Воздух. Свежее дыханье...
Нежданный лекарь - сонный Коктебель,
И моря грусть, и первое свиданье...

По-прежнему сверкает акварель,
Песок прибрежный струйкой серебрится.
Как и тогда - влюбленный Коктебель
С улыбкой смотрит в радостные лица...

Пляшущим шагом...
Елена Бекасова
"Знаю, умру на заре!"
(М.Цветаева)

«Пляшущим шагом прошла по земле»,
Яркими метами – гроздья рябины
Светят поныне в мерцающей мгле
Всем, кто сегодня живет на чужбине.

Разве возможно, чтоб факел потух?
Утром и вечером искры – дар Божий!
Тело же бренно, нетленен Твой дух.
«Есть и была», – скажет каждый прохожий.

Щедрое небо грустит по Тебе –
Матери горе дождем разразится.
В белую лебедь на русской земле
Каждое слово Твое превратится.

Россия – тАм

Россия - тАм: старинный русский город.
Поют колокола, привычен быт.
Там - всяк душой как будто вечно молод.
Там - всяк ушедший будет вмиг забыт.

Здесь - тоже торжествующие звуки:
Зовет к вечерней службе дивный звон.
Но сердце бьется в клетке от разлуки.
"Москва моя", - выводится пером...

Склонила голову и сжала руки,
Слезой в тетради: "Боже, отпусти!"
Бессмысленность тоски. Бессилье скуки.
И колокола звон в ее горсти...

Легчайшей тенью ляжет на страницу -
Родным простором - светлая Москва.
Простой бумаге не важны границы.
Бег километров не сотрет родства.

Марина - море, волны, папироса...
Изгиб руки, задумчивый анфас...
А нивы золотые до покоса
Мятежным словом отзовутся в нас...

Слово рвется на страницу

И музыкальный, и словесный
Ростки – из одного ствола!*
Марии выбор интересный:
Бумажный голод – все дела!

Так Рубинштейна ученица
Словесный оттеснит побег.
Но Слово рвется на страницу
Сквозь добродушный папин смех.

И вожделение к бумаге
Всю жизнь преследует творца:
В России, сонной Польше, Праге,
Вплоть до трагичного конца.

А Слово рвется на страницу
Конторской книги – в чернозем.
Не плавной лебединой птицей,
А гордым Феникса крылом.

* - «…драматизм Марининого детства сказался в том, что словесный-то росток оказался истинным, а музыкальный – побочным, хотя оба шли, конечно, из одной сердцевины, из одного ствола» Павловский А. Куст рябины. О поэзии Марины Цветаевой: Монография. – Л.: Советский писатель, 1989. Стр. 27



Подарила голос страстный свой

С непокрытой гордой головой
Из забвенья – шаг навстречу людям.
Через годы буйною строкой,
Честным ликованьем правосудья

Ворвалась в изменчивую жизнь,
Разбросала брызги из фонтана.
Времени разрушив виражи,
Фениксом воскресла из тумана.

Подарила голос страстный свой
Ищущим и ждущим откровенья.
Покорила Родину душой,
Победив и время, и забвенье.



Ей надо было – Родину и стол

Ей надо было – Родину и стол,
И лист бумаги, можно и не белый,
И снова взгляд – уверенный и смелый,
В работу впрячься, как упрямый вол.

А был безумный век, и палачи,
Не сдерживая хохот, били в души.
Ход времени привычный вдруг нарушив,
Свободу запирали на ключи.

Семнадцать лет… Марина, это срок!
Как видно, очень сильно тебя гнали,
Что время беспощадно на скрижалях
Посеребрило каждый волосок.

И Эйфелева (хоть рукой подать!)
Сомнений нет – тебя не заманила.
Своей красою вовсе не пленила
Величественной гордой Праги стать.

И болью дышит каждый твой листок,
И памятью наполнены страницы.
А ты с надеждой смотришь в эти лица,
Которые не стоят твоих строк.

И ты вернулась, только вот куда?
К чему стремилась? Нет страны на карте.
Стоишь, растерянно молчишь. На старте
Жизнь замерла. Чужие города.

Чужие лица, дом совсем чужой.
Где муж? Где дочь? И не найти ответа.
В твоих глазах так мало стало света,
Ты для страны своей-чужой изгой.

А впереди Елабуга чернит,
Ее земля ложится в изголовье.
И только нашей болью, болью, болью
Тебе воздвигнут памятник-гранит.



Михаилу Юрьевичу Лермонтову

Кавказ

Теперь я знаю, что Кавказ -
Не блажь отвергнутого светом.
Кто там бывал хотя бы раз,
Туда еще приедет летом.

Кавказа древние хребты
Вас встретят снова величаво.
У скал задумчивых цветы
Хранят поэта гордо славу.

Что так влекло его к тебе,
Кавказа гордая держава?
Его предсказано звезде
Тебя воспеть. Но зла управа

Его настигла на горе.
Машук склонил главу седую,
И старец дряхлый в бороде
Рвет волос, горько негодуя.

Но ты, великий мой Кавказ,
Прощая черни прегрешенья,
Не слыша мщенья злобный глас,
Ей с грустью даруешь прощенье...

С тех пор прошло немало лет,
Кто жил тогда - давно уж канул в Лету
А Гения ярчайший свет
На всем хранит свои приметы.

И ты, чудесная страна,
Певцом воспетая навеки,
Будь памятью ему полна.
Как в полноводье - водой реки.



Михаилу Юрьевичу Лермонтову

«Как знать, видать, такая вышла доля…»

Как говорили раньше на Руси:
«Как знать, видать, такая вышла доля…»
Но кто тебе отмерил чашу горя?
Чья тут вина? И кто сказал: «Неси

Сей крест тяжелый на своем пути»?
Целован роком, выбор сделан свыше.
А дождь стучит по мокрой грязной крыше,
И стылый ветер не дает пройти…

Но все ж прорвался, бедам вопреки,
Вселенной ты явил свой голос страстный,
Расцвел цветок поэзии прекрасный -
Перстом судьбы начертаны стихи.

Мир возмутил! Вновь бодрствуют враги.
Сердца гневят, пророчества не слышат!
Убит Поэт. Но славы звук не тише.
Весь мир услышал Гения шаги.

Здравствуй, Есенин Сережа!

Здравствуй, Есенин Сережа!
Можно мне так – по-простому?
Ведь, как и ты, я тоже
С нежностью – к краю родному.

Ведь, как и ты, я тоже
С жизнью своей играю.
К черту мороз по коже!
Смело хожу по краю!

Я ведь, как ты, Сережа,
В омут любви с головою.
Все же мы многим похожи –
Жизнь под единой звездою.

Кто-то заметить может:
Сравнивать как посмела?
Я им отвечу тоже:
Ваше какое дело?

Мы же с тобой навеки.
Вместе не так одиноко!
Ведь вдохновенья реки
Из одного истока.