Марк Шехтман


* * *

1. ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ

На кухне, как в добрые годы,
Я с другом-поэтом сижу.
Прощаюсь. Другие народы,
К которым сейчас ухожу,
Незримо присутствуют рядом,
Но сумрачен мой небосклон,
И я ностальгическим ядом
Уже опоён, опоён…

Да-да, мы, конечно, напишем!
Не спрашивай только, о чём…
Нам – гордым, всезнающим, нищим –
Так важно касаться плечом
Друг друга пред дальней дорогой,
Навек набираясь тепла,
Чтоб им отогреться немного
В ознобе чужого угла.

Просторным он будет ли, тесным? –
Останется угол чужим.
Ведь родина больше, чем место,
В котором родился и жил,
И больше войны и тирана,
И больше сумы и тюрьмы.
Её как надежду и рану
Уносим ушедшие мы.

Нам выпало редкое счастье:
В годину разрух и разлук
Узнать всю безмерность участья
Любимых друзей и подруг.
И сколько б ни вышло нам, Боже,
Дорог в небеса и на дно,
А всё же, а всё же, а всё же
Забыть ничего не дано…

И пусть это чёрное лето
На шее как узел тугой,
Нам проще, чем прочим, – поэты
Все истины носят с собой.


2. ВОРОН

Разрушились царства, распались границы,
Брат вышел на брата и сын на отца,
И ворон, зловещая чёрная птица,
Вещал нам проклятье беды и конца.
Метались старухи на чёрных перронах,
Несли одичавшие их поезда,
И плакали дети в товарных вагонах,
И ворон, ликуя, кричал: «Никогда!»

Луна багровела на небе вечернем,
Косая звездёнка плясала над ней,
Как пьяная бл...ь в придорожной харчевне,
Забывшая стыд до скончания дней.
...Нас предали подло, спокойно, умело,
Нас гнали, как с пастбищ чужие стада, –
И мы уходили в иные пределы,
И ворон над нами кричал: «Никогда!»

Чужие ночлежки. Чужие столицы.
Чужое безвестье пути своего.
– Когда ж возвращаться? – спросил я у птицы,
И прежде ответа я понял его.
И вспомнил я то, что с проклятием схоже:
«Оставь упованья входящий сюда!»
Но, может быть, может быть, Господи! Может...
Не может. И ворон кричал: «Никогда!»

Тебя отыскал я. Пространство распалось.
Вдали замаячили дом и причал,
И вдруг померещилось, вдруг показалось...
Но после надежд мне осталась печаль.
Опять засыпаю. Всё пусто и голо –
И стены, и стёкла, и ночь, и года.
Приснился мне город, цветной и весёлый,
И сгинул, и ворон кричал: «Никогда!»


3. * * *

А знаете, как выживают поэты
В священнейшем городе нашей планеты,
Как грузят шкафы и как это не сладко
На сером исходе шестого десятка?

Как за́ день устав, будто волк от погони,
Считают монеты на жёсткой ладони
И поздний обед свой несут издалече
В ночлежку, в смешение рас и наречий?

А если однажды им денег хватает,
То в Лод или Хайфу билет покупают,
Где друг благоденствует, ибо снять мог он
Отдельную комнату, правда, без окон...

Под сводом подвала грустя и хмелея,
Два русских поэта, два старых еврея
Читают стихи, выпивают помалу,
И русское слово гудит по подвалу.

В подвале оно благозвучно едва ли,
И в мудрости многой есть много печали.
В подвале оно будто заперто в клетку,
Но помнит, как птица, родимую ветку.

Тяжёлыми лицами в руки уткнутся:
Ещё не забыть и уже не вернуться
Отсюда, где пальмы, где небо лучится
И где им покой, как и прежде, не снится...


4. НЕМНОГО ЖЕСТОКИЙ РОМАНС

В даль, где в розовой и фиолетовой мгле
Зажигает зарницы гроза,
Сквозь нерусскую водку в литом хрустале
Ты глядишь, чуть сужая глаза.

Средиземное море. Декабрьский вид.
Мокрый пирс и чужой небосвод.
И лохматая пальма под ветром гудит,
Как приросший к земле вертолёт.

И плывёт ресторанчик подстать кораблю,
Исполняя привычную роль, –
В никудa... И зaзря я в бокалe топлю
Ностальгии фантомную боль.

Протянуло меня мировым сквозняком,
Оттого-то я вовсе не пьян,
А потом позовут не грустить ни о ком
Пара скрипок, рояль и баян.

Сумасшедший вальсок закружит нас с тобой
Меж земных и небесных огней!
...Ни страны, ни друзей тех, ни юности той,
А болит всё сильней и сильней.