Анна Солодкая

                   Август донимал нестерпимой жарой. Не успев остыть за ночь, вяло пробуждалось маленькое украинское село – Гарбузивка. Дородные молодки, наспех подвязав влажные ото сна волосы, спешили быстрее сдоить коров. Федька-пастух собирал их уже в стадо, беззлобно крича на какую-нибудь Марту или Зорьку, отчего-то пожелавшую забрести на чужое подворье:

–   Куды пишла, стэрво? Чорты тэбэ нанюхалы! Чы шляху нэ бачишь?

        И пристыженная буренка, меся копытами теплую грязь, резво поворачивала в нужном направлении.

                 У палисадников греблись куры, из открытых калиток, шумно размахивая крыльями, в огромную лужу, оставленную вчерашним ливнем, с гоготом бежали гуси. В воздухе колыхался дурманящий запах коровьих лепешек. 

                Старательно выбирая дорожки, чтобы не измазать туфли, навстречу череде шла Люська. Сразу после окончания школы она устроилась в здешний магазинчик продавцом, а чопорная заведующая этого гастрономчика, Адель Филипповна, проще говоря – Ада, добиралась на работу из соседнего города. Женщина так много внимания уделяла своему внешнему виду, что, за манерно отставленную при ходьбе ручку и старомодную прическу, за глаза, конечно, все ее звали – Адафель.  Понятное дело, в городе туфли не измажешь: обувь у нее всегда блестела. А вот Люське жилось несладко. То ей доставалось за неподобранные под головной убор волосы, то за пятна на кипенном халате. А уж за грязные туфли и говорить не приходится! Кроме того, Адель Филипповна бесконца ставила девушке на вид, что у нее слишком маленький словарный запас. Не знает, что такое девальвация, обструкция, ассигнации и даже конкурентоспособность! Одно слово – деревня! 

               Магазин стоял около трассы, разделявшей Гарбузивку на две части. В правой – находился большой ставок, кормивший односельчан рыбкой. А в левой – всего-навсего конюшня да никому не нужный, давно разворованный, совхозный гараж. Поэтому «правые» искоса смотрели на «левых», которые, крадучись, пробирались мимо их дворов на рыбалку.

                Движение на трассе было активным, посетителей – много и выручки, разумеется, тоже. Часто у магазина останавливались автобусы дальнего следования, и пассажиры быстро опустошали прилавки. Правда, кое-что оставалось и местным жителям. Один раз в неделю в сельский гастроном наведывался крутой босс с ящиками провианта. Перед ним строгая Адель Филипповна вытягивалась в струнку и превращалась в чурочку с хлопающими глазками, смея произносить только «да» и «нет». Хотя в его отсутствие была сущей мегерой.

                 В это утро, как всегда, найдя повод отчитать, еще не провинившуюся, подчиненную, Ада Филипповна отправилась в подсобку. А Люська, заглянув в зеркальце, накрасила пухленькие губки и бойко стала за прилавок. Начался рабочий день. Девушка старалась все делать так, как требует начальница: вежливо отпускать товар и приветливо улыбаться. А главное – быть проворной и не создавать очереди!

                 Торговля шла своим чередом, Люська успешно отстояла смену. День мало-помалу приблизился к концу. Покупатели уже иссякли, только в углу магазина, отведенного под маленький пивбар, никак не могли расстаться два веселых кума. Громко беседуя, они сладко потягивали пивко.

–   Дывысь, Сашко, хто йдэ, – вдруг сказал Васыль, указывая в окно.

          Кум оглянулся и удивленно хлопнул себя по колену:                 

–   Ба! Та цэ ж наш «Цицерон» пожалував! Щось я його давно нэ бачыв!

–   А звидкы цэ вин тут узявся?

–   Так у «ливых» же їхний ларьок закрылы! – пояснил Сашко, – чы ты нэ чув? Нэма тэпэр дэ й хлиба купыты! От вси воны й шалэпкаються сюды, на шлях.

–   От горэ бидным людям! Бач, цэ ж нэ блыжний свит, а трэба йты!                 

                 В магазин зашел местный конюх в рабочей одежде, кивком головы поздоровался с кумовьями, стащил с головы засаленную кепку и вытер ею потное лицо. Затем, не торопясь, стал осматривать витрины. Глаза его разбегались от изобилия ярких этикеток, написанных на иностранном языке, а рука старательно искала деньги в кармане потертых брюк. Казалось, не было уголка, который бы он не обшарил. В окно Люська видела оставленную им телегу, запряженную парой лошадей. На ней, рядом с огромной бочкой, сидела краснощекая толстая бабёнка с букетом полевых цветов, беззаботно лузгая семечки.                 

                 Допив пиво, кумовья, наконец, ушли. Пора было закрывать магазин. Приветливая Люська уже устала улыбаться, вопросительно глядя на мужчину, но тот все выбирал… Терпение ее иссякло и она решила спросить, чего же посетитель, все-таки, хочет. Конюх расплылся в простодушной деревенской улыбке, почесал в затылке и протянул две сотни гривен:

–   Цаньяц и цацалацу, – услышала она в ответ.

–   Что, простите? – не поняла девушка.

           Человек спокойно повторил:

–    Цаньяц и цацалацу.

               С минуту они неподвижно стояли друг против друга, обмениваясь взглядами. Но взгляды, отчего-то, никак не проясняли ситуацию. Хмуря лоб, Люська напрягала свои нетренированные мозги: «На каком же это языке, интересно, он говорит? – гадала она, – или, может, издевается? Ох, надо было мне английский в школе учить!»                   

               Между тем, мужик, переминаясь с ноги на ногу, вел себя вполне серьезно, без тени иронии и подвоха. Вот только, как его понять? Бедная продавщица невольно вспомнила недавнего посетителя, который, вот так же, как и этот, зашел под вечер и очень торопился. К сожалению, ему пришлось задержаться, поскольку Люська продала совсем не то, что он просил. Случилось это потому, что клиент был скороговоркой, картавил и произносил слова явно с западноукраинским акцентом. Он сильно разбушевался, поднял жуткий скандал, требуя немедленно позвать начальство. Не выбирая выражений, возмущенный плохим обслуживанием, покупатель, начал стыдить девушку, крича на весь магазин: «Якый сором! Яка ганьба! Цэ ж трэба! У ций дэржави панянкы зовсим нэ розумиють ридну мову!»

               Ох, и  досталось ей тогда от Адафели! Ох, и досталось! В голове у бедной Люськи с перепуга, крутилось одно-единственное украинское слово, переклинившее мозг: патэльня, патэльня… Хотя, причем тут была патэльня – сковорода по-русски?!

–   Еще раз влипнешь – уволю к чертовой матери! – пригрозила заведующая, хоть и сама толком не понимала его речь. И не успел еще забыться этот случай, как вот вам новый!

«Ну все! Теперь точно выгонит», – обреченно вздохнула девушка. Глаза ее беспомощно скользили по витринам, теперь уже ей пришлось  переминаться с ноги на ногу, не зная, что же хочет покупатель. Пауза предательски затягивалась.

 –  Одну минуточку! – внезапно опомнившись, сказала Люська, – я сейчас!

            И, оставив без присмотра прилавок, стремглав бросилась в подсобку. Переведя дыхание, растерянно подошла к заведующей.

–   Ой, Адель Филипповна! Что мне делать?! Там мужик какой-то странный зашел. Лопочет что-то не по-русски, а я, хоть убей, не пойму! Может быть, вы разберете?

           Адель надменно ухмыльнулась:

–   Ну понятно… Все у тебя не слава Богу! И зачем только я тебя взяла?! Связался черт с младенцем! Ведь просились же в продавцы нормальные люди! – возмущалась начальница, спеша в торговый зал. Люська в панике семенила за ней.

                Подойдя к прилавку, Адель Филипповна приосанилась, мило улыбнулась и пропела:

–   Слушаю вас… 

                А сама всё думала, все измышляла, как бы пожестче наказать бестолковую подчиненную!

                Стоявший перед кассой, конюх, все так же щербато улыбаясь, продолжал протягивать деньги:

–   Цило црупы, цурева, цаньяц и цацалацу! – дополнил он, сказанное прошлый раз, и слегка кивнул на полки, где чего только не стояло! От сока, Кока-Колы и подсолнечного масла до вина, пива и водки.

                  «О Господи! Вот это случай!» – опешила Адафель.

Однако хитрость прожженной авантюристки и большой опыт работы не позволили выказать себя и она, скрывая полное недоумение, как ни в чем не бывало, стала выставлять на прилавок, все, что было на полках, в надежде, что всё равно попадет на нужный товар.

                   Конюх удивленно таращил глаза, не понимая, что происходит. А сам терпеливо ждал, когда же, наконец, его обслужат. Но Адафель всё выставляла и выставляла: банки, бутылки, пакеты, и по очереди предлагала ему. Мужчина отрицательно качал головой, испуганно махал руками и упрямо твердил: «Не-е-е! Не! Цай вон до!» И куда-то показывал.

                   У Адель Филипповны аж испарина на лбу выступила: «Он что, кореец или ненормальный?  – подумала она, – «таэквондо» говорит, что-ли?»

                    Между тем, толстушка, сидевшая рядом с бочкой, потеряла всякое терпение. Отложив букет, проворно слезла с воза, одернула измятое платье и, протискиваясь боком в "узкие" двери, зашла в магазин: «Стёпа, хай тоби грэць! Ну дэ ты там е? Скилькы тэбэ можно чэкаты?»

                        Для Ады Филипповны это было спасением. Она тут же обратилась к женщине:

–   Гражданочка, будьте добры, пожалуйста, помогите понять, что хочет этот человек, а то мы в полном замешательстве!

                     Подняв брови, румяная пышка назидательно произнесла:

–    Ниякый цэ нэ человек! Муж цэ мий! –  И, театрально подбоченясь, добавила:

–    Що хочэ? Що хочэ? Пивгодыны вжэ нэ видпускаетэ бидного мужыка! Стёпа, ты ж просыв всэ тэ, про що мы й домовылысь?

                 Муж утвердительно кивнул.

–   Ну от! Вин жэ вам ясно казав: кило крупы, курева, коньяк та шоколадку!

Що ж тут нэзрозумилого? Га? Ну, до чого тупи продавци пишлы! Геть, усю настроению зипсувалы! А в мэнэ, можэ, сёгодни дэнь народжэння!

               Забрав покупки, супружеская пара покинула магазин. Толстушка, не торопясь, взгромоздилась на прежнее место, "разговорчивый" ее супруг слегка хлестнул лошадок кнутом и, поскрипывая колесами, бричка поехала восвояси, на левый, не престижный, край села.

                 Глядя им вслед, Люська с заведующей долго не могли прийти в себя. Затем, принципиально не глядя друг на друга, взялись расставлять товар на место. В глубине души Филипповна злилась, что так нелепо опростоволосилась перед подчиненной, а главное – что в этот раз не сможет поставить ей «клизму»! А Люська, чертовка, скрываясь за витринами, давилась смехом. Теперь уже от Адафели можно было ожидать и послабления…

                … Заехав к себе во двор, Степан, первым делом, распряг и напоил «цоней». «Цони» были единственным смыслом всей его незамысловатой жизни. Прикипев к ним душой, он с самого детства бегал на конюшню, помогая ухаживать за любимыми "цонями"! Никто из опытных бригадиров не возражал. Было видно, что на смену им подрастает хороший, добросовестный работник.

                 Не выговаривая пол алфавита, Степа школу так и не смог окончить. Его речь никто не понимал. А с легкой руки учителя истории, под всеобщий хохот, еще и кличку себе снискал – «оратор Цицерон».

                И только цони понимали его без слов. Так, с детских лет, он и прижился на конюшне. Позже, возмужав, женился на самой толстой деревенской барышне – Цаце – Кате, то есть, что жила на соседней улице, и, похоже, был вполне счастлив. У них есть довольно солидное хозяйство с большим огородом. Выращивают, как говорит Степан, и цуцуруцу, и цаптоцу, и царипоры. В сарайчике, за загородкой, бегает сытенький цабанциц. На подворье, как водится, цудахцают цуры. Одно плохо, сетует он: "Несутся, цволоци, у цацеци (соседки)"!

                     Покамест Степан обхаживал коней, Цаца накрыла праздничный стол, украсила его полевым букетом, рядом поставила, купленный только что, цаньяц и положила распечатанную цацалацу с оресцами.  

                     Двор супругов охранял, пока еще маленький, но уже злой царицневый цуцик. Цуцик – пожалуй, единственное слово, которое Цицерон говорил правильно. Хотя иногда, лёжа на сеновале после работы, мысленно рассуждал:

–   От лышенько! И чому цэ я нэ можу вымовыты жодного слова як уси люды?! Як цэ сталося? Алэ, що ж поробыш?! Трэба тэрпити. Тилькы ж и в ных, у цих людэй, як на мэнэ, нэ дужэ красыви назвы! От взяты хоча б – слово "кони"! Ну, що цэ такэ? Так, ни тэ, ни сэ! А от колы скажэш – цони – зовсим инша справа! Воны, мои ридни, и цапытамы цоцають, начэ писню спивають: цоц - цоц, цоц - цоц… Як гарно звучыть!  

                    Думая о своей любимой жене, он мечтательно устремлял взгляд в небо:

–  А Цаца – що, хиба поганэ имъя?! Та ни! Оцэ вжэ я нэ повирю ни за що! – И, глубоко вздохнув, добавлял: 

–  Так воно, гляды, й цаньяц чуеться, начэ б то, кращэ…

                  Солнце склонилось к западу. То там, то здесь, послышались одиночные трели сверчков. Еще немного и они сольются в тихий ночной хор, баюкающий разомлевшую Гарбузивку.

                  С дальнего выгона, вдоволь наевшись травы, возвращались сытые буренки, покачивая полным выменем. Заботливые хозяйки, подперев камешком раскрытые калитки, ласково встречали своих безропотных кормилиц. Сейчас они послушно зайдут в стойла и отдадут им свое молоко. И так – изо дня в день, из века в век…

                 Окончив работу, Люська снова шла навстречу череде, только теперь уже в обратную сторону. Дорожек не выбирала – вымоет туфли дома. «Ну и денек сегодня выдался!» – вспоминала она. Однако на душе было светло. Теплилась надежда, что теперь Адель Филипповна уже не уволит ее, и, со временем, она станет опытным продавцом.