На окраинах города строят новые, небывалые дома. Высокие, огромные. Экскаваторы роют котлованы и механические молоты с утра до вечера забивают в землю длинные бетонные сваи: бум!-бум!-бум! А потом грузовики везут готовые потолки и стены, и из них, как из огромного детского конструктора, собирают дома. Вот ажурный кран поднимает целую стену комнаты с оконным проёмом, опускает её на место, и строители приваривают её к соседним стенам. Шипят раскалённые электроды, фейерверком разлетаются оранжевые искры! Говорят, это московские дома, на восемьдесят квартир каждый. Их строит мамин трест, и в один прекрасный день нам тоже дают новую квартиру в таком доме.
В воскресенье у нас на Митридатской праздничная суета. Мы переезжаем! Папа с дядей Володей и незнакомые взрослые грузят наши вещи в кузов грузовика, и сами забираются туда же. А мы с мамой и сестрой поедем в кабине! Мурка боится машины и хочет убежать, но я ловлю её и беру с собой в кабину. Грузовик с рычаньем заводится, и Мурка от ужаса выпускает когти. Исцарапав меня, она с диким мявом выпрыгивает в открытое окно и скрывается в кустах. Теперь её не найдёшь, и водитель не станет ждать, пока я поймаю кошку. Очень жаль, но мы уезжаем без Мурки.
Из водительской кабины всё выглядит иначе, чем с тротуара. Как изменился наш город! Стало больше асфальта на улицах, меньше иссечённых осколками стен, гуще лес кранов в порту. Исчез старый Предтеченский рынок, и на месте бывшего рынка работают археологи. Когда сносили соседние аварийные дома, рабочие нашли клад, замурованный в стене дома. Его оставили буржуи, когда драпали за границу во время революции. Сосед, работавший на сносе домов, принёс к нам во двор толстый сверток царских денег: вот вам капитал, пацаны! Всем досталось по пухлой пачке крупных старинных банкнот, розовых, фиолетовых, голубых, с двуглавыми орлами и портретами бородатых императоров.
А вот и наши новостройки. Новенькие пятиэтажки выстроились «ёлочкой» на пустыре. Они все на одно лицо, и вокруг нет ни деревца, ни кустика. После Митридата мне будет здесь скучно. Как можно играть среди панельных стен? Пока взрослые носят вещи в квартиру, я осматриваю наше новое жильё. Здесь всё необычно. На Митридате у нас были белёные шероховатые стены, и по ним на фарфоровых роликах-изоляторах была проложена электрическая проводка в прорезиненной матерчатой оплётке. А здесь стены в бумажных обоях, ровные и гладкие. На них тоже есть и выключатели и розетки, но никакой поводки не видно, всё спрятано внутри стены. Здесь у нас свой балкон, и кухня с плитой, которую можно топить дровами или углем, и раковина, и, о диво! Прямо из стены выходит труба с краном, из неё течёт вода! А ванная! Огромная белая эмалированная ванная! И дровяной котёл-титан, чтобы нагревать воду, и чудо света – белоснежный унитаз. Кто это придумал, да как же можно ходить в такую белизну?
Вещей у нас немного, и новая просторная трехкомнатная квартира кажется пустой. Но мама счастлива! Она велит повесить нашу гордость, золотистый ленинградский абажур, на кухне. А в столовую мы со временем купим люстру. И кровать для сестры в детскую комнату. И шкаф для родительской спальной. И ещё хорошо бы завести диван, обеденный стол и сервант для гостиной, говорит мама. Всё это замечательно, только где наша Мурка? Как она там одна без нас, в старом доме? Вот и хорошо, говорит папа, отдохнём от кошки. А мама говорит, что кошки привыкают к месту, а не к людям. Мурка дикая, она и там редко приходила домой, а здесь и вовсе сбежит, отправится бродяжничать по подвалам. Пусть лучше остаётся на Митридате.


Нет на свете ничего лучше воскресного летнего дня. Во-первых, летом каникулы, не надо делать домашнее задание и идти в школу. А во-вторых, мама дома и обязательно приготовит что-нибудь вкусное. Когда мы садимся завтракать, с ночной смены домой возвращается папа. Он проходит на кухню и выкладывает на стол сверток из кармана пиджака. Мне, конечно, очень интересно узнать, что там такое.
– Это зайчиков хлеб, друг ты мой любезный, – отвечает папа. И я чувствую, что я действительно самый любезный, самый лучший его друг.
– А мне можно попробовать?
Конечно же, можно. Папа разворачивает газетный свёрток и достает кусочки серого хлеба, который едят зайцы, засохшего, но всё равно вкусного. Он пьёт чай и ложится спать, а мы собираемся в дорогу. Я надеваю рубашку, короткие штаны с карманами и сандалики. Карманы – самое главное в штанах, особенно когда отправляешься на море или на посёлок. Мама собирает чем перекусить, потому что мы уходим на целый день. Она кладёт в кошёлку три крутых яйца, помидоры и ломти чёрного хлеба, посыпанные крупной солью и политые подсолнечным маслом, одевает сестру, и мы отправляемся в путь.
От кварталов панельных пятиэтажек мы углубляемся в пыльные улочки пригорода и через кукурузное поле выходим в степь. И вдали за железнодорожной насыпью уже зеленеют сады посёлка, а за ними виднеется Царский курган. Это замечательное место. Когда-то давно в кургане был похоронен древний скифский царь, а сейчас там лапидарий, археологический музей.
– Мама, мы пойдем на курган?
– Сегодня не получится, – говорит мама, – В другой раз.
Я не огорчаюсь. Я уже излазил курган и снаружи и изнутри. В тёмные недра кургана ведёт длинная сводчатая галерея, сложенная из тяжелых каменных плит. Вдоль стен расставлены греческие и боспорские стелы с барельефами древних людей и богов, и в самой глубине галерея заканчивается мрачной погребальной камерой, где стояли каменные саркофаги царя и царицы. Там уже совсем темно, и только вдали ярко сияет далёкий свет дня. 
Археологи долго не могли найти вход в гробницу. Они разрыли курган с трёх сторон, и уродливые следы раскопок до сих пор видны на его склонах. А когда наконец нашли вход, оказалось, что курган давно разграблен разбойниками. Хитрые грабители раскопали вершину холма, где сейчас стоит геодезический знак, отодвинули каменную плиту, и по верёвке спустились в чёрный провал каменного колодца, прямо в погребальную камеру. Они взломали саркофаги и забрали всё золото, все украшения и драгоценности, набрали полные мешки сокровищ и подняли наверх. А когда последний грабитель выбирался из колодца, ему обрезали верёвку, чтобы не делиться с ним добычей. Грабитель упал на каменный пол и разбился, и потом археологи нашли его скелет рядом с разграбленными саркофагами. А разбойники задвинули на место и засыпали плиту, навьючили мешки с сокровищами на своих злых храпящих коней, и ускакали в степь с гиканьем и свистом.


Если мы идём в гости к бабушке на посёлок, на обратном пути мы обязательно заходим к тёте Вере. Она живет недалеко от бабушки, на другом краю посёлка. Она не такая, как другие тётушки. В ней есть нечто особое, чего ни у кого больше нет: шарм ушедшей довоенной эпохи, лёгкость характера, весёлый холодок разговора. Тётушка заведует крошечным поселковым сельмагом, который стоит на той же улице, недалеко от её дома. Покупатели приходят утром или к вечеру, когда завозят свежий хлеб и растительное масло. В остальное время на дверях сельмага висит замок, а тётушка копается на своем огороде.  Но на посёлке все всех знают, и если кому-то что-то понадобится, они придут к тётушке домой, и тётушка откроет для них магазин.
Мы заходим к тётушке во двор, и из старой дощатой будки вылетает, волоча гремящую железную цепь и заливисто лая, чёрная кудлатая собачонка.
– Рекс, фу! – кричит тётя Вера из окошка, – Не тронь, свои!
Тётя Вера обнимает нас с сестрой крепко-крепко. Она пахнет духами и сладкой пудрой. 
– Галочка, какая же ты беленькая! И зачем тебя так назвали?
– Это не наш Рекс, – удивляюсь я. Наш Рекс большой, рыжий и ленивый. Он ни на кого не бросается, даже почти не лает, только дремлет себе на солнышке.
– Околел наш Рекс, – вздыхает тетя Вера, – старый стал. Новую собаку взяла. Вот, отнеси ему косточки, чтоб тебя признал.
С миской костей опасливо приближаюсь к маленькому чудовищу. Новый Рекс, сердито ворча и порыкивая, принимает моё подношение.
Тётушка ведет нас в сад, к деревьям с самыми спелыми абрикосами. Когда мы набираем полную сумку, она зовет нас в дом и усаживает на диван, под настенным ковриком с оленями и лебедями. А сама ставит на плиту чайник и жарит для нас картошку и яичницу на сале.
Тётушкин сервант и комод украшают кружевные салфетки, расписной фаянсовый петух, фарфоровыe статуэтки танцовщицы и пастушки. Окна открыты и летний ветерок колышет тюлевые занавески. Во дворе кудахчут куры, гремит цепью и полаивает новый Рекс, а в телевизоре томно поёт пожилой дяденька в фрачной паре и чёрной полумаске:

Цветы роняют
Лепестки на песок,
Никто не знает,
Как мой путь одинок...

В нашем подъезде у пенсионеров на первом этаже тоже есть телевизор, старенький КВН с увеличительной линзой перед маленьким экранчиком. А у нашей тётушки – новый "Рекорд". Она может позволить себе такую роскошь, потому что ей не приходится тратиться на детей.

Устал я греться
У чужого огня!
Но где же сердце,
Что полюбит меня?

Когда картошка подрумянилась и готова яичница-глазунья, тётушка наливает нам фруктовый компот в кувшин с узорчатым дырчатым горлышком. Этот кувшин не простой, а с секретом, не зная которого не напьёшься, не облившись. Чтобы напиться, надо закрыть пальцем специальное отверстие в ручке кувшина, и тогда можно сосать компот через незаметную дырочку на краю горлышка. И это придаёт компоту особый вкус и запах. Мы поели и мама торопит нас: пора домой. Но мы не хотим уходить и просим:
– Тётя Вера, покажи нам немецкую ложку!
Tётушка достает из посудного ящика ложку и показывает нам. На первый взгляд, в ней нет ничего особенного. Обыкновенная столовая ложка, чуть побольше наших. Тётушка хранит её в  память о прошедшей войне. Во время оккупации немцы угнали тётушку на работу в Германию. Там она работала на бауэров, но вскоре за острый язык её перевели в заводской цех. Работать на заводе было тяжело, но, к счастью для тётушки, начальник цеха взял работящую и весёлую русскую девушку домработницей в свой дом, в помощь своей фрау. И после окончания войны, расставаясь с даровой домработницей, фрау подарила тётушке на прощание эту ложку.


Когда к нам в гости приходит мамин брат, дядя Володя, мы включаем проигрыватель. Чёрная эбонитовая пластинка вращается, шипит, и поёт глубоким и волнующим женским голосом:

Я уехала в знойные степи,
Ты ушел на разведку в тайгу.
Надо мною лишь солнце палящее светит,
Над тобою лишь кедры в снегу…

А путь далек и долог,
И нельзя повернуть назад...
Держись, геолог! Kрепись, геолог!
Ты – ветру и солнцу брат!

Дядя Володя смущается. Он геолог, хоть и не ходит в тайгу. Тайги у нас нет, тайга – это далеко в Сибири. Зато дядя Володя исходил и изъездил со своими бурильщиками весь Крым. Они ищут и находят в засушливом крымской степи подземную воду и нефть.
Дядя Володя высокий, худой и весёлый. Я люблю, когда он берёт меня с собой на море или в степь. Он ходит быстрым летящим шагом, и ветерок развевает льняные волосы над его высоким лбом и лысеющей головой, как боевое знамя. Дядя Володя из тех редких хороших людей, к которым чувствуешь благодарность просто за то, что они есть. К тому же, он знает всё про минералы и про камни, и рассказывает мне, сколько миллионов лет мшанковым скалам и отложениям на прибрежных обрывах, и чьи окаменелые кости вымывает из них море во время осенних штормов.
Дядя Володя – особенный человек. И семья у него тоже особенная. Кузина Таня – старшеклассница, она красива, как принцесса Будур, возвышенна и снисходительна. Зато младшая кузина Ленка – настоящий товарищ, хоть и визжит, когда принесёшь ей лягушку или таракана в спичечном коробке. На их семье лежит отпечаток привилегии и тайны. Они живут в райкомовском доме послевоенной постройки. Я часто бываю у них в гостях. Гостиная их квартиры для меня подобна пещере Али-Бабы, наполненной драгоценностями. Книжные полки закрывают стены до самого потолка. Их населяют сотни подписных томов в синих, красных, зелёных и палевых переплетах. И как же я благодарен за то, что мне доверен доступ к этим сокровищам! Каждый раз, когда я прихожу к их дом, мне выдают новый том Стивенсона или Майна-Рида, Фенимора Купера, Уэллса, Беляева или Ефремова. Эти книги, даже зачитанные до дыр, не найти в городских библиотеках. Это большая редкость и огромная ценность. Дяди володина жена, тётя Женя, заворачивает для меня очередной томик в газету. А дома, вдыхая ни с чем не сравнимый запах типографской краски, коленкора и клея, я вырезаю для книги газетную обложку, и стараюсь не перегибать переплёт.
И тайна, и книги, и квартира в райкомовском доме – всё это наследие их дедушки Филиппа Тимофеевича. Удивительные узоры судеб сплетают древнегреческие богини Мойры на черноморских берегах. Дедушка Филипп родился в имении князей Оболенских. Его отец был дворянином, а мать – смоленской крестьянкой. В начале 20-х годов, в период крымской истории, который раньше было принято называть «нашим славным революционным прошлым», а нынче чаще именуют «красным террором», он стал коммунистом и чекистом, а после победы советской власти – ответственным работником керченского горкома и райкома.
А их бабушка Эвталия – гречанка, она родилась в Стамбуле. Спасаясь от турецких гонений, её семья бежала из Турции в Крым. Дореволюционный Крым был многонационален. Там жили греки, итальянцы, болгары и турки, работали посольства и консульства этих стран. Советская власть положила конец этой вольнице, приказала иностранным подданным покинуть Крым, а желающим остаться предложила принять советское гражданство. Семейство бабушки Эвталии вернулось в Грецию, но сама она осталась в Крыму, потому что дедушка Филипп не дал ей уехать и снял с поезда, покидающего крымский вокзал. И теперь у меня есть кузины – гречанки по бабушке, российские дворянки по дедушке, с крепкими смоленскими крестьянскими корнями.