К 20-ти летию РСПП 

Проклятие

Иногда мои ноги, покалеченные в детстве параличем, заставляют крепко призадуматься: что это за хворь такая? Почему она выбрала именно меня? И всякий раз я не нахожу ответа.

Родом я из села Дунаевки.  Осенью 1953 года прошла эпидемия полиомиелита. Интересно то, что недуг выбирал жертвы одного года рождения – 1952. Так в Дунаевке при наличии трёх мальчиков меченым оказался я. И не даёт мне покоя вопрос: почему на меня пал выбор? Если я был хорошо развитым, быстро бегающим, подвижным крепышом и выглядел здоровее, чем мои сверстники. Конечно, есть предположение, что в осенний мёрзлый день меня угостили скибкой холодного арбуза, вследствие чего я слёг. Но эта версия маловероятна. В последние годы я стал верить, что злое проклятье сделало своё чёрное дело. А прокляла меня моя родная кровная бабушка.

После войны приходилось не только восстанавливать заводы и фабрики, но и подымать сельское хозяйство. Райком партии для этого направил в Дунаевку в качестве председателя колхоза моего будущего отца. Там он и женился на моей маме. Бабушка Марфа была очень рада такому зятю: она надеялась через него прибрать к своим рукам колхозное добро. Но отец оказался слишком порядочным и честным: на тёщины притязательные попытки ответил твёрдым отказом. Бабушкины мечты о том, как разбогатеть за счёт коллективного хозяйства, рассыпались, словно дорожная пыль. Жадная старушенция затаила ненависть на зятя до конца своей жизни. Но не только она имела виды на артельный скарб: бухгалтер предложил отцу скрытно продавать скот, списывая его, как дохлятину, а барыш от продажи делить поровну.

-Чтоб я больше этого не слышал! – строго отрезал отец.

Счетовод крепко обиделся на своего начальника и ждал часа, чтоб отомстить ему. И дождался. Отец отбывал на три дня в командировку, доверив бухгалтеру чистые бланки накладных с печатью и своей подписью. Ефрем несказанно обрадовался, и только председатель за порог, как он – к Науму-кладовщику. Они быстренько вдвоём продали колхозных свиней, пропустив мошенническую операцию через отцовские накладные. А денежки в общественную кассу, разумеется,  не дошли, остались в карманах двух ловкачей. Отец вернулся из командировки – а его уже ждали работники ОБХС.

·         Где деньги от продажи свиней?

·         Каких свиней? Я ничего не продавал.

·         А в этих накладных Ваша подпись?

·         Моя…

Отец отделался малым наказанием: суд его обязал покрыть стоимость недостающего скота. И, конечно, его «попросили» с кресла руководителя колхоза, и теперь он вкалывал рядовым тружеником то на ферме, то на поле.

Через несколько лет родился я. Мне здорово не подфартило, что был похож на отца. За это меня не взлюбили тётя Лида и тётя Анюта, мамины старшие сёстры, а бабушка Марфа, видя во мне отцовское «отродье», наложила на безвинного, чистого, как белый ягнёнок, малыша чёрное проклятье. А что такое проклятье? Это злая сила. Это злые мысли, злые пожелания. Это чёрная энергетика, которая ослабляет человека, делает его уязвимым, а тем более, беззащитного ребёнка. Говорю «беззащитного» потому что я даже не был крещён, а значит, мой ангел не мог за меня заступиться. Я принял крещение в пятилетнем возрасте. Вот почему флюиды бабушкиного проклятья легко проникли сквозь мою ауру. Вот почему прицепилась ко мне страшная болезнь.

Когда я, парализованный, пребывал между жизнью и смертью, мои родители от горя не находили себе места. А бабушка Марфа, замечая на лице отца страдания, ликовала. «Это тебе, супостат, за меня!» - шептала она. Когда паралич, покалечив моё тело, отпустил меня, я стал ползать на коленях, встречая с работы отца, который при виде несчастного сына смахивал мозолистой рукой со щёк слёзы. Бабушка Марфа жила напротив нас через дорогу, и она постоянно со своего двора (в то время дворы были открытыми, без калиток и ворот) наблюдала за этой тяжёлой картиной, и грешной радостью наполнялась её чёрная душа. А вечером, когда к ней приходили тётя Лида и тётя Анюта, старуха сообщала дочкам «хорошую» новость, красочно описывая мои физические муки и моральные страдания отца. Лица у всех светились торжеством.

                                                                    Шелковица

Когда я, убелённый сединой, вспоминаю, как в детстве надо мной, бедным инвалидом, измывались мои родственники, мне становится страшно. Страшно от того, что такая дикость, недопустимая в человеческом обществе, произошла со мной.  Во мне же не только отцовские гены, но и кровь маминой родни. И по законам разума и логики родственники должны были окружить меня заботой, проявлять ко мне сострадание, доброту и тепло. А бабушка Марфа, наоборот, возненавидела больного внука да ещё и подбила против него своих дочерей. Не укладывается в моей голове всё это: бабушка, тётя Лида и тётя Анюта были религиозными  людьми, и в светлице у каждой из них красный угол украшала большая икона, выложенная золотой фольгой и обрамлённая вышитым рушником. Рядом днём и ночью горела лампадка. Как же могли мои верующие родственники издеваться над несчастным ребёнком? Ведь издавна христиане боялись оскорбить калеку или юродивого. Полагали, что ущербные бедняги находятся под покровительством самого Творца. И считалось тяжким грехом обидеть их.

Мне шёл восьмой год. Я заново научился ходить и даже бегать, но часто падал, разбивая колени. Ноги были уже не те: слабые, хромые и кривые; полуатрофированные мышцы не восстанавливались. К тому времени я уже  имел пятилетнего братишку Колю. Вот его-то родственники и признали сразу своим, так как он удался в Синеоковскую породу. И поэтому его холили, баловали.

Летом нам с братом, как и всем детям, хотелось фруктов, а дома росли только вишни с кислыми ягодами. Зато у бабушки Марфы тянулся в небо добротный сад. Помню, мы с братом пошли к ней есть шелковицу. Деревцо манило нас  чёрными продолговатыми плодами. Мы только протянули ручонки кверху, как послышался бабушкин голос: « Ты, Коленька, рви шелковицу с ветки. А ты, Виталька, поднимай с земли. Вон сколько нападало».

Я опустил руку и почувствовал горький ком в груди. Сдерживая слёзы, я вместе с курами  собирал с почвы ягоды, сдувал с них землю и ложил в рот. Но мелкие кусочки грунта хрустели на зубах, и от этого я не испытывал удовольствия, а только мучился. Бабушка Марфа, опершись на палку, пристально следила за мной.  Её маленькие серые глазки горели от радости. Старушка наслаждалась моим унижением.

Дома, разумеется, я дал волю слезам, жалуясь на бабушку маме. Она молча взяла мою руку и повела меня к дедушке Юхиму и бабушке Мелании, которые жили на той стороне улице, где обитала и баба Марфа, но только через две хаты. Они тоже были верующими. Но Боже! Какая разница была между ними и моей роднёй! Эти старики не просто молились, но и придерживались Божьих законов. Тётя Лида доводилась им невесткой и жила с ними в общем дворе, но в другом доме. Их  старший сын Зиновий погиб на фронте, и моя тётушка была вдовой. А её взрослые дети выпорхнули из родного гнезда и разлетелись кто куда.

Дедушка Юхим и бабушка Мелания проводили на войну и младшего сыночка Егорушку, который за границей сгинул в адской мясорубке. На него пришла бумажка: без вести пропал. С потерей старшего сына отец и мать смирились, а вот младшенького они всю жизнь прождали. Егорка часто им снился. По вечерам они стояли на коленях перед иконой и просили Господа сделать так, чтоб их сын был жив, чтоб он вернулся домой. А под их окошком росла молодая шелковица. И ночами от порыва ветра одна ветка, касаясь стекла, издавала загадочный звук. Старики просыпались и припадали к ночному окну, пытаясь разглядеть в темноте родное лицо. Им казалось, что то сын стучит. Они и дверь никогда не запирали на ночь: вдруг Егор придёт.

Мама поведала благочестивым старикам, как родная бабушка обидела своего внука.

- У нас тоже вот возле хаты шелковица растёт. Иди, Виталик, рви и ешь – сколько хочешь, - пригласил меня к дереву дед Юхим.

- Виталик, приходи в любое время, даже тогда, когда нас не будет дома. Рви шелковицу и не спрашивай нас, - добавила бабушка Мелания, излучая глазами доброту и тепло. – Только будь осторожен: эта веточка черкает по стеклу. Бывает, ночью нам спать не даёт.

- Так срежьте её ножовкой, - сказал я.

- Да нет, не надо. Мы уже привыкли, - дружно запротестовали старики. «То Егоркина душа живёт в той ветке», - подумали они.

                          Чернокорка

С нами соседствовала тётя Анюта. Её дети позаводили семьи и жили отдельно. Она же вековала с примаком дядей Мишей, который  приходился мне крёстным отцом. Наши усадьбы разделяла живая изгородь, состоявшая из кустарника жёлтой акации. И только между двумя высокими и колючими гледичиями пустовало пространство, а возле туалетов, рядом с межой, у тёти Анюты росла вишня-чернокорка. Ягоды её были крупными, сочными и сладкими. Я только мог, облизываясь, созерцать их. Но корневище дерева пустило корешок, который ростком из-под земли вышел на нашей стороне межи. Деревцо росло как на дрожжах. И уже нынешней весной плодоносило. Мама срывала ягоды и носила их мне. Но они, крупные и мясистые, ни капли не были сладкими и отдавали тухлятиной, так как дерево росло на месте старого туалета и питалось фекалиями. Как-то тётя Анюта увидела нас с мамой возле молодой чернокорки.

- Татьяна! То моя вишня! Не трогай её! – обратилась тётушка к маме.

- Она на нашей земле растёт – значит наша, - ответила мама.

- Но она пустила отросток от моей чернокорки! Значит, моя!

- Нет, наша!

Мама продолжала рвать ягоды.

- Ах, так! – крикнула тётя Анюта и подбежала с кулаками к маме.

Завязалась жестокая драка между озлоблёнными сёстрами. Они друг друга яро колотили и озверело тягали за волосы.  В ход пошли и зубы, и ногти, и ноги. Сёстры были похожи на двух разъяренных волчиц, только одна защищала права своего детёныша, а вторая ненавидела этого малыша. Запыхавшись и устав от мордобоя, в синяках и кровоподтёках, с подранными платьями, родственницы наконец-то разошлись по домам зализывать раны. Но на этом тётя Анюта не угомонилась. Тёмной ночью с бутылкой солярки она подкралась к деревцу и вылила всю ядовитую жидкость на корень.  Через несколько дней молодая чернокорка увяла, а потом окончательно засохла.

Мой крёстный отец тайком от тёти Анюты иногда подкармливал меня деликатесами. Так было и на этот раз. Хозяйка отсутствовала до обеда: работала в колхозной бригаде; и дядя Миша пригласил меня в дом.

- Садись, Виталик, за стол. Вот тебе хлеб, а остальное перед тобой, - сказал мягким голосом мой крёстный.

На столе стояла сковорода со свежей жареной рыбой, которая так аппетитно пахла, призывая к пиршеству. Я поднёс рыбий кусочек ко рту. Он был ошеломляюще вкусным. Такое лакомое блюдо я ел впервые.

- Дядя Миша, а откуда у вас рыба?

- Я удочкой наловил.

- А где? – спросил я, так как знал, что ни в нашем, ни в соседнем селе нет ни речки, ни озера.

- За карпами пришлось на велосипеде ехать аж в Новоукраинку. Там хороший пруд.

Мой крёстный был не только рыбаком, а и вениковязом, фотографом (он когда-то работал в городском фотосалоне) и отменным гармонистом. Без него не обходилась ни одна свадьба, ни одна гулянка.

- Дядя Миша, что-нибудь сыграйте, пожалуйста, на гармошке, - попросил я.

Крёстный вынул из футляра гармонь, взялся за кнопки-клавиши, и полилась по комнате лирическая мелодия, лаская мой слух и очаровывая мою детскую душу. Внезапно дверь с грохотом распахнулась – и на пороге появилась тётя Анюта. Гармонь в руках у дяди Миши на полуаккорде замерла. Я же с куском рыбы во рту от ужаса окаменел.

- А это что такое?! – взревела моя тётушка и набросилась на своего примака. – Значит, я со двора, а ты Витальку в дом?!

Затем хозяйка повернулась ко мне и свирепо гаркнула:

- Ану, выметайся отсюда! И никогда сюда не приходи!

- Анюта, это же мой крестник!

- Я тебе покажу сейчас крестника!

Уходя, я слышал за спиной, как тётя Анюта дубасила кулаками дядю Мишу, а он в ответ лишь жалобно просил: «Не надо».

Наутро, хоть я и увидел его издалека, но заметил, что его лицо было исцарапано – постаралась моя тётушка.

Яблоки

В послевоенное время не каждый колхозник мог иметь у себя хороший сад.  Действовал сталинский закон: на всякое фруктовое дерево селянин должен платить немалый налог.  А платить-то было нечем – колхозники работали почти даром, за трудодни, на которые выдавали раз в год 100кг пшеницы. Вот почему у многих крестьян на приусадебном участке отсутствовали фруктовые деревья. И вот почему меня с братишкой влекло в сад бабушки Марфы, где щеголяла своими пышными формами яблоня, с ветвей которой свисали большие ароматные плоды. Они созревали рано, в середине лета. В один из июльских дней мы с братом и попросили яблок у бабушки Марфы. Она повела нас в сад. А перед этим, ещё утром, она под яблоней собрала паданцы, которые получше -  порезала на сушку, а похуже – высыпала в корыто свиньям. Под деревом остались лишь гнилые фрукты. Бабушка Марфа схватила рукой ветку и нагнула её. Мы стояли, завороженные сочными и румяными плодами.

- А ну, Коля, говори – какое яблочко на тебя смотрит? Может это? А может это? – так приговаривая, бабушка сорвала яблоко, вытерла его фартуком и подала брату. Он сразу же принялся его вкусно есть. А бабушка повернулась и уже собралась уходить из сада. Я в недоумении и растерянности оцепенел.

- Бабушка, а мне? – спросил я упавшим голосом.

- А, и ты хочешь? – на вопрос вопросом ответила старуха.

Она подошла к паданкам, подняла один из них, тщательно вытерла его фартуком и сунула мне в руку.

- Бабушка, так это яблоко гнилое! – запротестовал я.

- Гнилое наполовину, а вторая половина целая. Вот и ешь её.

Делать было нечего, и я надкусил паданок, но тут же выплюнул противную мякоть и выбросил гниляк на землю. А брат аппетитно уминал вкусный сладкий плод. Мне тоже очень хотелось посмаковать настоящим яблоком. И я, дождавшись, когда баба Марфа убралась со двора, перебежал улицу, с трудом прополз под колючей проволокой (тогда у людей вместо заборов были проволочные ограждения: на вкопанные в землю деревянные столбики набивалась проволока, оставшаяся от былой войны) и ринулся в сад к вожделенному дереву. Но мне так и не удалось украсть ни одного яблока. Не добежав до яблони, я вдруг увидел во дворе бабу Марфу и остановился. Она заметила меня.

- Ах ты, паршивец! – кричала она и, махая палкой, погналась за мной.

Я, хромая и падая, бросился назад к проволоке, под которой   перелезая, ржавыми шипами ободрал спину. Обливаясь кровью и умирая от страха, я бежал домой.

- Ах ты, ирод проклятый! Чтоб тебя хватил антонов огонь! - сердито кричала вслед калечке старуха.

Она объявила меня вором и запретила мне ходить близ её двора, а своего сына, моего дядю Володю, заставила нацепить на ограждение ещё два ряда немецкой «колючки». Более того, бабка устроила нелюбимому внуку моральную пытку. Мой братишка Коля и соседский мальчишка Лёнька стали сторожить её сад от Витальки, получая за это всякие сладости. Часто они, увидев меня на улице, по наущению бабушки Марфы выбегали со двора с яблоками в руках и кричали: «Ага! У нас яблоки! А у тебя нет! Ага!» А старушенция выглядывала из-за угла кухни, наблюдая за моими страданиями.

Отверженный маленький калека бредил назойливой мечтой: полакомиться яблоками. И однажды не выдержав, я раскрыл душу маме.

- Сынок,  у деда Юхима  растёт ранний сорт яблони. Сходи и попроси у него яблочек, - сказала мама.

Дедушка Юхим и бабушка Мелания мне очень обрадовались.

- Ты, Виталик, как раз вовремя, - произнёс старик – Яблоки уже созревают. Сейчас я тебе нарву самых спелых.

Дедушка направился в тётин Лидин двор, так как яблоня росла на её половине. Но, услышав наш разговор, из хаты выбежала сама тётя Лида. Она, вся побелевшая от злобы, схватила лопату, начертила на земле двора прямую линию и крикнула: «Если перейдёте эту межу, зарубаю лопатой!»

-Ты что, взбесилась? Дай пройти к яблоне. Я Виталику нарву яблок, - проговорил дедушка.

- Если Витальке, то Вас не пущу! Это мой двор! – горланила тётка.

- Так а яблоня – моя! – парировал ей дед.

- Яблоня-то Ваша! Но как хотите, так и добирайтесь к ней. Но только не через мой двор! – вопила разъярённая тётушка.

- Лидка! Ну как тебе не стыдно?! Ты что, совсем сдурела?! – увещевала невестку бабушка Мелания. – Яблоки для больного ребёнка. Ему же так нужны витамины! Это же твой племянник!

- Я уже сказала: переступите линию – зарубаю! – стояла на своём разгневанная, словно гарпия, моя родственница.

Дедушка тоже разозлился, взял мотыгу и пошёл в атаку на свою сноху. Я заплакал и бросился к ногам старика.

- Дедушка, не надо мне яблок! – просил я сквозь слёзы.

Дед  Юхим поставил в сторону тяпку, покурил самосада, посидел, подумал и успокоился. Потом встал, вышел со двора и с улицы подошёл к тёткиному саду, перелез через изгородь, взобрался на яблоню, нарвал спелых плодов, спустился с дерева и, улицей вернувшись к себе во двор, наполнил мою пазуху душистыми яблоками. Тётка с лопатой в руке, как статуя, стояла всё это время, не проронив ни слова. А когда я наконец-то вкушал долгожданные волшебные плоды, она, обозлённая ещё сильнее, в сердцах отбросила лопату и ушла восвояси. Это был мой праздник, но праздник со слезами, которые текли по щекам и, попадая в рот, смешивались со сладкой мякотью яблок, придавая им солёный привкус.

-Ты наведывайся к нам. Хорошо? – произнесла ласковым голосом бабушка Мелания и погладила меня по голове.

С того дня я зачастил к старикам. Маленького гостя бабушка угощала прямо со сковородки пирожками, начинёнными фасолью и капустой. Они были такими вкусными, что пальчики оближешь. Подобных пирожков я нигде никогда не едал.

- А ты знаешь, Виталик, бригадир назначил дедушку сторожем в колхозный сад, - сказала бабушка. – Если хочешь, сходи к нему.

Сад находился за селом, и мне с моими больными  ногами добираться к нему через всю улицу приходилось трудновато, но я всё же туда дважды на неделю делал походы. Брал у бабушки Мелании узелок и нёс обед деду Юхиму. Он у шалаша уже ожидал меня со спелыми яблоками, которыми я тут же насыщался. Немного посидев с дедушкой, поговорив с ним, я шёл к своей любимой развесистой яблоне. Её кроны располагались низко, и я легко по ним взбирался вверх до самой верхушки, и там, удобно сев на ветку, которую слегка покачивал ветер, часами слушал шум звенящей листвы и чарующее пение птиц, наполнявшие мою истерзанную душу покоем и умиротворением. Отдохнувший в царстве раскидистых деревьев, я брёл обратно домой с узелком в руке, где прятались яблоки разных сортов: Белый Налив, Цыганочка, Голубок.

Баба Марфа и тётушки, конечно, знали о моих прогулках в сад,  и это их раздражало и бесило. Сидя вечером на бревне за двором у бабы Марфы, они держали совет: как прекратить Виталькины путешествия.

- Надо бригадиру пожаловаться на Юхима,- предложила старуха. – Это сделаешь ты, Лида.

- Хорошо, мама.

Встревоженный дед Юхим встретил меня ещё в лесополосе.

- Виталик, кто-то доложил бригадиру, что я тебе даю яблоки, и он сильно кричал. Больше не приходи сюда, а то меня выгонят с работы. Вот я приготовил тебе. Сними майку.

Я разделся, дедушка завязал на узел нижний край майки, всыпал туда яблоки и подал мне самодельную сумочку.

- А теперь, Виталик, возвращайся домой не улицей, а иди за огородами, колхозным полем, чтоб тебя никто не видел, - грустно произнёс дед Юхим.

Он провёл меня, и я затерялся среди высоких стеблей кукурузы, жёсткие и острые листья которой, как бритвенные лезвия, резали моё голое тело. Шагая между стволами растений и касаясь их, я производил неимоверный шорох, отчего казалось, что кто-то идёт по моим пятам. Всю дорогу меня преследовал страх, сердце готово было разорваться на части. Поговаривали же, что сбежали из тюрьмы заключённые и что они могут находиться в нашей местности. Я с трепетом ожидал, что вот-вот из джунглей кукурузы передо мной появится какой-то беглый бандит. Порой я останавливался, чтобы передохнуть, а ветер теребил листву, создавая невероятный шум, отчего представлялось, что ко мне рвётся целая банда. И, затаив дыхание, я сосредоточенно всматривался в зелёную глубь поля. Я страшился живых. А когда проходил мимо кладбища, то боялся мёртвых. Кресты пугали своей скорбной угрюмостью. Мне чудилось, что покойники укрылись за кустами: того и гляди погонятся за мной. Разбитый и усталый, я еле дотащился к дому. Всё тело горело и ныло от порезов кукурузных листьев.

Несмотря на запрет бригадира, дедушка Юхим всё же передавал бабушкой Меланией мне яблоки, когда та приносила ему обед. Эти люди, совершенно чужие по крови, стали для меня родными.

  Кот-двойник

У бабы Марфы имелась большая голубятня, которая занимала полчердака. Голуби были не элитными, породистыми, а обыкновенными, домашними. Старуха если и любовалась ими, так только для того, чтобы нагулять аппетит. А то, как на крыше голуби красивым хором ворковали, как самцы ухаживали за капризными голубками, как пара крылатых влюблённых нежно целовалась, её ничуть не трогало. Баба Марфа разводила птиц для мяса. Она с утра сама подымалась по лестнице наверх и брала из гнезда двух-трёх жирных голубят, откручивала им головки, общипывала и потрошила тушки и бросала их в огромный казан, где готовился борщ. От этого блюдо становилось наваристым и божественно вкусным. А сваренные голубята подавались к гарниру на второе.

Баба Марфа заметила, что её пернатое хозяйство катастрофически  уменьшается. Сначала она подумала, что её обкрадывают крысы или куницы. Но молодняк оставался целым и невредимым, не хватало взрослых птиц.  «Значит, кто-то с улицы охотится,» - сделала вывод старуха. Теперь всё свободное время она проводила во дворе, приглядывая за голубями и подкарауливая нахального вора. Вскоре её засада увенчалась удачей. Несколько птиц сидели на круге разрезанной тракторной шины и мирно пили из неё воду, как внезапно со стороны огорода вылетел кот. Голуби вспорхнули, а один замешкался. Четырелапый охотник молниеносно прыгнул на него, крепко схватил острыми зубами нежно-белую спинку и, нагло прошмыгнув мимо бегущей старухи, рванул к нам во двор.

Палка просвистела возле кошачьего уха, но в цель не попала.

- Иван, ваш кот повадился жрать моих голубей, - такими словами тёща встретила нелюбимого зятя, возвращавшегося с работы домой. – Так что его поскорее убей.

- Не может быть. Он не трогает даже цыплят. А хорошо ловит крыс и мышей, - ответил отец.

- Я сама видела, как он схватил голубя и побежал к тебе во двор.

- А может, то чужой кот? Не наш?

- Будто бы я не знаю вашего Барсика, - усмехнулась баба Марфа. – Серый с рыжими опалинами.    Ваш?

- Да, наш.

- Так убей кота и заплати за недостающих голубей по базарной цене.

- А сколько не хватает?

- Двадцать штук, а может, и больше.

Мы слышали весь разговор со двора.

- Ну что ж, хоть и жалко Барсика, а придётся от него избавиться, раз мамка видела его с голубем, - сказала мама подошедшему отцу.

- Да подожди. Может, твоей мамке всё померещилось. Если наш кот виноват, так должны остаться во дворе голубиные перья. Не съел же он их. Так давайте поищем эти улики.

- А если найдём пелья, то Балсика накажем? – спросил Коля.

- Да, - закивал отец.

- А как? – не унимался братишка.

- Завезём в степь. Пусть там ловит перепёлок и куропаток, коль он такой негодяй.

- А я не хочу завозить его. Я к нему пливык, - захныкал Коля. – Он класивый. А давайте его отлупим лозиной по попе.

Мы обсмотрели двор, сад, сарай, курятник, летнюю загородку для свиней, исходили вдоль и поперёк огород, шаря по картофельным кустам и тыквенной ботве, но нигде не нашли голубиных перьев.

- Ула! – радостно закричал Колька. –Значит, Балсик останется с нами?

- Пока да. Но только его закроем на несколько дней в сарай. От горя подальше. И не выпускать его, - сказал отец, обведя нас строгим взглядом.

Нестерпимо палила жара, и я спрятался от неё в хате; раскладывал на подоконнике свою коллекцию спичечных картинок, любуясь ими. С улицы послышался знакомый лай Розки. Я взглянул в окно и оторопел: по двору бежал Барсик, держа в зубах сизого голубя. «Как же ему удалось выбраться из сарая?» - мелькнуло в голове. Я вышел из дома. Кота нигде не было видно, лишь Розка, бегая возле сена, сердито рычала. Но я перво-наперво кинулся к сараю: кольца на дверях стягивала проволока. Я её открутил и распахнул верхнюю створку – на соломе в углу безмятежно посапывал Барсик. От шума, производимого мной, он проснулся, флегматично посмотрел на меня, зевнул, потянулся и снова задремал. «Что за чертовщина?» - подумал я, закрывая сарай. И тут ко мне дошло, что в нашем дворе находится чужой кот, очень похожий на Барсика. Я нашёл палку и подошёл к сену, вокруг которого продолжала лаять Розка. Копна лежала на толстых брёвнах, между ними было свободное пространство. Вот туда я и уставился, предварительно растянувшись на земле. Передо мной предстала целая трапезная чужака. Весь проём был устлан голубиными перьями. Посреди этого мягкого ложе сидел сам незваный гость, вылитый Барсик, его копия: такой же размер, тот же серый в полоску окрас, те же рыжие опалины, такая же круглая мордочка с такими же умными жёлтыми глазами. Кот-двойник доедал свою кровавую добычу, когда я с криком тыкнул палкой в него. Ошарашенный злодей выскочил из-под сена с другой стороны и пустился наутёк через огороды. Я последовал за ним, чтобы узнать, кто его хозяин. Далеко не пришлось гнаться: беглец упрятался во дворе тётки Степаниды или попросту Степаниды, как все её называли, хотя она была уже старая. Дети боялись её, как Бабу-Ягу или как злую ведьму из народных сказок. Она носила на тощем, как скелет, и тёмно-коричневом, от загара, пота и пыли, теле одно и то же чёрное грязное платье, обувала одни и те же рваные, поношенные и кем-то выброшенные башмаки. Её седые патлы торчали клочьями во все стороны, а с худого морщинистого лица горел дикий, полуобезумевший взгляд. С безгубого рта сверху и снизу по краям виднелись четыре гнилых клыка. Её острый подбородок покрылся жидкой седой щетиной. Длинный с горбинкой нос дополнял зловещий вид Степаниды. Её иссохшие руки заканчивались покрученными пальцами с чёрными ногтями. Когда она проходила мимо, то разговаривала сама с собой, громко сморкалась и вытирала руку о платье, не замечая нас, ребятишек. Страх вселялся в наши детские души. Недаром ползли слухи, что Степанида по ночам занималась чёрной магией и додаивала чужих коров: летом-то они привязаны на улице. А у Степаниды – никакой живности, вот и приходилось ночью красть чужое молоко. А днём она просила еду у людей, и давали – кто ломоть хлеба, кто кусок сала, кто пару головок чеснока или лука, кто яиц. А не дать боялись: как бы ведьма не навела порчу. Вот так и жила Степанида. А в юности её, расфранчённую первую красавицу на селе, называли только Стешей, Стешенькой.  Все парубки с ближайших деревень дрались за её сладкие губки, за её пышные груди, за её стройные, красивые ноги.  Целовали её в очаровательные синие очи и милый носик. Но однажды Стеша затяжелела. А Яков, её возлюбленный, отказался жениться. Чтоб избавиться от беременности, она пила ядовитое зелье и прыгала с табурета. 

Продолжение следует