Но однажды Стеша затяжелела. А Яков, её возлюбленный, отказался жениться. Чтоб избавиться от беременности, она пила ядовитое зелье и прыгала с табурета. И допрыгалась…сорвала не только плод, но и разрушила свою обольстительную красоту и постепенно превратилась в страшную, безобразную ведьму…

- Бабушка Марфа! А наш Барсик не виноват. То чужой кот ворует ваших голубей.

-  А ты, Виталька, откудова знаешь?

- Я сам видел, как он тащил сизокрылого и съел его у нас под сеном. А наш Барсик в это время в тюрьме сидел.

- Что ты мелешь? В какой ещё тюрьме?

- В сарае.

- Ну и чей же это кот? Знаешь?

- Знаю. Степаниды.

- А почему он носит голубей не к себе домой, а к вам?

- Потому что умный и хитрый. Он понял, что похож на Барсика, как две капли воды,  и делает так, чтоб Вы подозревали в ловле голубей нашего кота.

- Ты мне сказки не сочиняй. Коты не бывают такими умными. Да и не замечала я такого у Степаниды. Передай своему папаше, пусть готовит грошики за голубей, сожратых вашим Барсиком.

-А я Вам говорю, что наш кот тут ни при чём. Идите до Степаниды и выясняйте.

- Ты не указывай, что мне делать. Нашёлся тут советчик! Коленька! Лёнька! – переключилась старуха на своих помощников. – Что ж вы так плохо смотрите за голубями? Кот ещё одного увёл у вас из-под носа.

Баба Марфа попросила дядю Володю вплотную заняться поимкой четыреногого вора.

- Только давайте, мама, сегодня вечером закроем голубей и не выпустим их денька два-три на волю. Им поставим ведёрко водички и насыплем зерна.

Рано утром дядя Володя достал с чердака сдохшего за ночь голубёнка и для приманки положил его на поилку, привязав его лапки к тракторной шине. А вокруг неё расставил охотничьи капканы и закрепил их штырями, чтобы добыча не сбежала. Затем маскируя ловушки,  посыпал их мелкой рыхлой землёй.

- Ну вот и всё. Только вы, мама, заприте нашу Мурку в пустой дровяник. А то ещё попадётся в капкан. А сами сядьте возле двери в летней кухне и наблюдайте, - сказал дядя Володя и на своём новеньком мопеде умчался на работу.

Старуха поначалу сосредоточенно всматривалась в отдалённую часть двора, каждую минуту ожидая пушистого разбойника. Но тот, как на зло, не показывался. И помаленьку она расслабилась, и, опершись на палку, вздремнула. Бабу Марфу разбудил шум. Она подняла голову и увидала кота, пытавшегося вырваться из капкана. «Ага! Поймался, ирод проклятый!» - закричала старуха и с палкой понеслась на своего врага. «Вот тебе, Барсик! Вот тебе!» - приговаривала она, лупя тростью изо всех сил оскалившееся и шипевшее животное. Она фанатично верила, что этот кот принадлежал нам, а не Степаниде, и Русанчик (так уничижающе она называла моего отца) обязательно ей заплатит за пропавших голубей.  Хвостатый пленник от очередного удара отрубился. Тогда баба Марфа с засохшего дерева, на сучках которого висели кувшины разных размеров, сняла верёвку, сделала петлю и затянула её на кошачьей голове. Освободив заднюю лапу из капкана, старуха подвесила кота на дереве. Животное повертелось в воздухе, беспомощно подёргало ногами и замерло.

- Виталька!

- Мы с братишкой выскочили на зов. Возле двора стояла баба Марфа и держала за хвост мёртвого кота.

- Ну вот, Виталька, я и поймала вашего кота, - с торжествующей улыбкой произнесла старуха.

- Балсика нету! Он мёлтвый, - заплакал Колька.

- Не плачь, братишка! Сейчас живого Барсика принесу!

Я подбежал к сараю, открыл его, взял на руки сонного кота и вернулся обратно. Колька не мог переварить быструю смену событий.

- Этот Балсик живой, а тот мёлтвый, - озадаченно повторял он.

- Да нет же. Тот не Барсик, тот чужой кот. Он только, как брат-близнец, очень похож на Барсика.

Баба Марфа ни слова не вымолвила. Она стояла как прибитая, потеряв надежду содрать с отца денежку. А со Степаниды нечего взять, ей даже ничего не надо говорить про кота. А то, не дай Бог, нашлёт ещё беду. И подавленная старуха с мёртвым животным потащилась домой. У себя в саду она тайком закопала труп кота-двойника.

- Ула! Наш Балсик жив! – радостно кружился Колька.

«Хорошо, что мы тогда не нашли под сеном голубиные перья, а то Барсик пострадал бы за чужую вину», - облегчённо вздохнув, подумал я. А кот, освобождённый из темницы, и Розка, довольная, что её друг опять рядом, весело гонялись за радужными мыльными пузырями, которые выпускал из трубочки братишка.

Степанида почувствовала, что с Яшкой случилось что-то плохое. Она вышла на улицу в тот момент, когда баба Марфа уже почти скрылась у себя во дворе. Но Степаниде хватило и этого мига, чтобы заметить в руке старухи страшную ношу. Она всё поняла. Горячие слёзы ручьём потекли из её давно выцветших глаз. Она зашла в свою лачугу, села, обхватила голову тёмными ладонями и, издавая полузвериное рычание, как живой маятник, закачалась на лавке, отмеривая определённый отрезок мысли, сполох воспоминания о Яшке. Он, худющий, весь израненный, облезлый, в коросте и лишае, два года назад откуда-то прибился к Степаниде.  Она его еле выходила: лечила травами, снадобьем и мазью, сделанными ею самой. И выздоровевший кот не остался в долгу. Зимой он спасал хозяйку от холода, обогревая её костлявое и малокровное тело своей шерстью, своим теплом. Он врачевал ей сердце, лёгкие и почки своим током, вибрацией своего мурлыканья. Кот нежно лизал старухе впалые щёки и такой уродливый нос. Он ласково тёрся об её огрубевшие палкоподобные ноги, пытаясь заронить искру в её давно остылой душе. И у него это получалось: удавалось на миг, на час вывести хозяйку из состояния животного. Прояснялось её сознание, пробуждались человеческие чувства. В такие минуты Степанида гладила кота шершавой рукой и приговаривала:  «Ты  мой хороший, Яшка!» Так звали его последнего кавалера. В честь него она и нарекла кота. Слёзы отчаяния катились и звонко падали, отбивая, словно бой на курантах, секунды, минуты, часы радости и печали. Степанида, словно затравленный зверь, всё качалась и качалась на хромоногой скамье. Как же ей жить без четырелапого друга? Она привязалась к нему. Он был истинным джентльменом: иногда принесёт голубя прямо в хижину и положит у её ног, мол, это тебе, хозяйка. Тогда к ним приходил настоящий праздник – она зажигала огонь в очаге и готовила голубиный бульон. А Яшка мурлыкал весёлую песню. Теперь она осталась одна-одинёшенька на белом свете. Кто её согреет? Кто её лизнёт? Кто её угостит дичью? Кто утешит  песней? Нет, она так это дело не оставит.

После утренней дойки тётя Любаша зашла в дом сама не своя.

- Мамка, - обратилась она к свекрови. – У Марты  что-то с выменем: только придавлю соски, как из них бежит молоко с кровью.

- Это Степанида попортила корову. Проклятая ведьма! Но как она узнала?

- Что узнала?

- Про кота. Это ж её кот ловил наших голубей, а я его повесила. Вот Степанида и отомстила.

Корову пришлось резать, так как лечению она не поддавалась.

               Крыжовник 

У тёти Анюты посреди огорода росла целая плантация садового крыжовника. Она уже второй день собирала урожай. Оборвав ягоды, тётушка понесла два наполненных до краёв ведра, и плоды, перемешав с сахаром, высыпала в большую кастрюлю, что стояла на печке, которую сложил недавно возле хаты дядя Миша. Затем хозяйка зажгла в топке дрова, из трубы повалил лёгкий дымок, и начался процесс готовки крыжовенного варенья.

- А ну, дети, налетайте на агрус, - пригласила нас, своих внуков и племянников, гуляющих у неё за двором, тётя Анюта.

Все шумной стайкой хлынули к остаткам кисло-сладких ягод.

- А ты чего не идёшь? – спросила меня тётушка.

- А разве и мне можно?

- Конечно, иди.

Со мной шла на огород и тётя Анюта.

- Дети, выстраивайтесь рядочком, рвите и ешьте ягоды. А ты, Виталик, иди сюда и только тут рви, - распоряжалась тётушка.

Она подвела меня к самому началу плантации, куда случайно прилепился к окультуренным кустам дикий крыжовник, ветки которого были сплошь усеяны колючками, а плоды – мелкие и зелёные. Искалывая руки в кровь и кривясь от боли, я сорвал несколько ягод и положил их в рот. От кислятины я ещё сильнее скривился. А мои родичи рядышком смачно лопали крупный сочный крыжовник. Они видели, какие я терпел муки, но молчали, с головой окунаясь в приятное пиршество. Лишь мой братишка поддразнивал меня.

- Ага! Мы едим сладкий аглус, а ты – кислый!

При этом в руке показывал мне большую, янтарного цвета, ягоду.

- Ага! У нас аглус не колется, а у тебя – колючий! – продолжал хвастаться Коля.

Ночью я долго не мог уснуть: болели  руки, израненные шипами дикого крыжовника. И ещё не давали мне покоя изумительные, божественные ягоды с плантации тёти Анюты. Они, жалея хромого мальчонку, неслышно подзывали его к себе. Утром, когда никого не было дома, я, пройдя свой огород, вошёл в колхозное поле и, скрываясь в кукурузе от чужих глаз, выбежал к соседнему огороду, как раз напротив тёти Анютиного крыжовника. Полдороги к нему удачно одолел, пробираясь сквозь высокие заросли сорга. А полдороги лежало на открытой местности: там изредка виднелись хилые кустики помидор. Я выглянул из сорга, воровато озираясь вокруг. Тёти Анютин двор был пуст, и я, набравшись отчаянной смелости, во всю понёсся вперёд. Добежав до кустарника и вырвав заветные плоды, тут же со всего духа кинулся назад. Спотыкаясь и падая, я пробежал сорго и кукурузу и остановился на своём огороде. Сердце бешено колотилось. Я осмотрелся – никто не гнался за мной, прислушался – никто не кричал вдогонку. Тогда, успокоившись, я приземлился среди цветущей картофельной ботвы и раскрыл кулачок: на ладошке, словно сказочные жемчужины, переливались солнечным светлым янтарём три крупные ягоды. Я их по одной ложил в рот, давил зубами, наполняя полость сочной и сладкой мякотью и подольше наслаждаясь королевской пищей. В полдень тётя Анюта, увидев маму во дворе, сказала:

- Иди, полюбуйся, что твой Виталька наделал на моём огороде.

- Не может быть. Виталик по чужим огородам не лазит.

- А ты вот посмотри. Это чьи следы? – тётя Анюта указала маме на цепочку отпечатков босых детских ног, ведущих до крыжовника и обратно. Оттиски были чётко видны на распушенной земле.

- Виталик не мог, - настаивала мама.

- Да?! А вот след левой ноги. Смотри. Ступня не прямая, а кривая, вывернута в сторону. У кого ещё в нашем селе искривлена левая нога? Только у Витальки. Это Виталька хозяйничал у меня на огороде.

- Больше такого не повторится, - подавленным голосом произнесла мама. А придя домой, грустно попросила меня:

- Сынок, больше не ходи на  тётин Анютин огород.

- Хорошо, мама, - покраснев, ответил я.

Тётушка повседневно проверяла тот участок, где нашла мои следы и каждый раз, как на границе постовые, рыхлила граблями землю, чтобы «чужак» не прошёл незаметно. Ей так хотелось поймать «нарушителя» границы! Но я уже не давал повода. И тётя Анюта разочарованно глядела на пустую почву.   

 Кизяк 

В нашей местности не знали, что такое «уголь». В холода печи топили кизяком, который давал сильный жар, и поэтому грубка долго оставалась тёплой. Заготавливали топливо летом, когда в конце двора вырастала приличная гора навоза. А корову и свиней держал каждый – благодаря им и выживали люди, безжалостно эксплуатируемые колхозом. За свой тяжёлый рабский труд селяне не получали от государства  ни копейки. Так что за год в достаточном количестве накоплялся навоз, который тут же рядом по двору разбрасывал крестьянин, затем заливал водой и посыпал соломой. Апогеем процесса изготовления кизяка был замес. Хозяин в резиновых сапогах водил по неприятно пахнущему кругу корову, таким образом перемешивая навоз, воду и солому. Потом внешней стороной совковой лопаты жижу сглаживали, выравнивая поверхность замеса. А деньков через пять, когда его верх просыхал, покрывался твёрдой корочкой, то ещё сырую массу резали лопатой на небольшие квадраты, которые ставили рядами. Через две недели «кирпичи» (так почему-то называли кизяк) наполовину высыхали и для окончательной просушки их складывали друг на дружку в пирамидки, создавая  именно так сквознячки. Спустя ещё недельки две топливо было готово и его заносили в сарай или дровяник.  Конечно, во дворе стояла жуткая вонь, пока кизяк высыхал. Но зато какая благодать от него зимой! Немножко дровишек и всего лишь десяток «кирпичей» - и дом наполняла даже в лютый мороз пушистая теплынь. И летом мама выпекала хлеб в печи, протопленной кизяком. Мы сразу же ели румяную  душистую корочку, запивая её коровьим молоком, вынутым из колодца, который служил холодильником. Горячий свежий хлеб и холодный белый напиток – какое блаженство этот детский завтрак!

На сей раз месить навоз отец привёл старого мерина с колхозной бригады. Два года назад, когда я был ещё таким маленьким, как мой братишка, мама взяла меня с собой в город. Проходя мимо игрушечного магазина, я увидел на витрине деревянную лошадь-качалку рыжего окраса с чёрной гривой и смолевым хвостом. Словно очарованный, я прилип к стеклу.

- Мама! Купи коня! – взмолился я и, схватив мамину руку, переступил порог магазина. В салоне на полу среди разных игрушек скучала точно такая же, как и на витрине, лошадка. Она как будто поджидала меня. Я вскарабкался на неё и закачался.

- За сколько продаёте скакуна? – спросила мама продавщицу.

- За девять рублей, - ответила она.

- Сынок, пошли.  У нас не хватает денег на лошадку.

Со слезами я покидал магазин. И вот через года передо мной снова стоял рыжий конь с длинной черноватой с проседью гривой и густым пышным хвостом. Но только не карликовый, а большой, и не деревянный, а живой. Наши с братом глаза разгорелись при виде лошади. Мы нежно гладили её широкую грудь.

- Папа! А можно покататься на коне? – несмело спросил я.

- А чего ж нет? Ветер у нас смирный.

- И я хочу! – воскликнул Колька.

Отец нашёл старую фуфайку, привязал её к спине животного и посадил меня на буланого тяжеловоза.

- Но! – вскрикнул батя.

И Ветер могучими ногами зашагал по рассыпанному навозу. Я зашатался и чуть не свалился в жижу.

- Держись ногами, сынок. Сдавливай ими лошадиные бока, - поучал отец.

Я пытался, но у меня ничего не выходило: мешала частичная атрофия мышц ног и ягодиц, деформация позвоночника. И поэтому я не мог держать баланс . Я уцепился руками за гриву, чтобы не упасть. Моё туловище, не контролируемое мной, хаотично подпрыгивало, ёрзало на спине Ветра. Мне было неудобно, и моя радость сменилась мукой.

- Коленька! – послышался голос бабы Марфы.

- А ты чего не катаешься? – спросила она у подошедшего моего братишки. – Чё? Не дают? Обижают тебя? А ты вот возьми эту палку, и когда будет Ветер мимо проходить, то прутом тыкни в его заднюю ногу.  Но так сделай, чтобы никто не заметил. Конь взбрыкнёт, Виталька упадёт и больше не захочет ездить верхом. А ты тогда катайся, сколько душе угодно.

Но брату не довелось прибегнуть к подлому совету бабы Марфы.

- Папа! Сними меня с лошади, - попросил я, измученный и уставший. – Теперь очередь Колина.

Брат оказался отличным наездником. Он не только крепко держался ногами за брюхо животного, но и умело управлял уздечкой.

- Папа! Не делжи! Отпусти Ветел. Я сам.

Отец подошёл ко мне и присел рядышком, любуясь, как младший сын самостоятельно правил лошадью.

- А ты что тут сырость разводишь? – спросил батя, переведя взгляд на старшего.

- Никогда не быть мне всадником, - роняя слёзы, жаловался я. – У ездока сильные ноги, а у меня – слабые.

- Ну ничего тут уже, сынок, не поделаешь. Судьба. А ты не падай духом! Бери пример с Ветра. Он хоть и старый, а не желает мириться со своей долей. Хочешь, расскажу?

- Да, - закивал я, успокаиваясь и вытирая слёзы.

- Ну слушай. Недели три назад по сёлам ездила машина из города и собирала скот для мясокомбината. Колхоз и продал заготовителям нашего савраску. Его давно по старости забраковали и только ждали удобного случая, чтоб избавиться от него. Такая возможность и представилась. Животных благополучно доставили к пункту назначения. Но когда их, выгрузив, вели на бойню, Ветер почувствовал приближение смерти и, встав на дыбы, вырвал поводья из рук живорезов и выскочил через ещё не запертые ворота. Работники мясокомбината  бросились за ним вдогонку. Но разве можно поймать ветер? Даже если гнаться за ним на автомобиле? Вот ни с чем и воротились заготовители. А наш беглец спустя неделю уже околачивался возле конюшни и громко ржал, радуясь родному жилищу и давая знать о себе своей напарнице кобыле Ночке. А от города до нашего села аж семьдесят пять километров. Но и неудивительно, что Ветер совершил такой отважный поступок. Ведь он бывший фронтовик, закалённый войной. Служил при артиллерии тяговой силой: тащил по грязи и по снегу громоздкую пушку – гаубицу. Из неё наши солдаты дубасили фашистов, а когда освободили Дунаевку, то и оставили тут Ветерка в помощь колхозу.

- Как здорово, что Ветер спасся! – улыбаясь, воскликнул я.

- Жизнь, сынок, жестокая штука. Председатель колхоза позвонил на мясокомбинат и сообщил, что Ветер вернулся.

- А зачем он звонил?

- Ну как же? Ведь заготовители заплатили деньги за коня.

- Так пусть колхоз отдаст их обратно.

- Деньги уже потрачены. А за Ветром приедут в конце месяца.

- Жаль, - тяжело вздыхая, горько промолвил я.

А Колька, твёрдо сидя на лошади, довольный и раскрасневшийся, кружил по почти готовому месиву. Ветер косил чернильно-бархатные глаза, словно ими говорил: «Загружайте меня, как раба, самой чёрной, самой изнурительной работой. Только никуда не отправляйте».

Но вскоре коня всё же отдали на колбасу.

Шаровары и кошелёк 

У мамы была ещё одна старшая сестра Елизавета, которая жила в далёком Воронеже. Но каждое лето она с мужем Дмитрием и сыном Русланом приезжала к своей матушке в отпуск. Тётя Лиза среди родственников славилась талантом модистки, хотя этому делу нигде специально не обучалась и трудилась простой рабочей на заводе. Поэтому сёстры до её приезда заготавливали ткани, чтобы потом заказами забросать мастерицу. Тётя Лиза на немецкой машинке «Зингер» шила родичам красивые платья, блузки, юбки, брюки и даже костюмы, но денег за работу не брала. В магазинах с одеждой в то время возникали трудности,  да и стоила она дороговато. Так что приезд тёти Лизы для родственников был праздником, словно явление Ангела. Вот и в это лето уже, как неделю, прибыли в Дунаевку гости из Воронежа.

Мама взяла свёртки с материалом и с нами, со мной и братишкой, пошла к бабе Марфе.

- Здравствуй, сестричка, - обратилась она к тёте Лизе. – Хочу, чтоб ты пошила моим сыночкам шароварчики на каждый день и костюмчики на выход, а мне – платье.

- Хорошо, Танечка. Сейчас я с вас сниму мерку, - произнесла тётя Лиза.

Она взяла со стола сантиметровую ленту и стала нас замерять.

- Лиза, только Виталику пошей две пары шаровар, а то он часто падает и прорывает брюки на коленях.

- Таня, покажи, какой материал ты принесла.

Мама развернула свёртки.

- Это помазейка, - рассматривала ткани портниха. – Она пойдёт на шаровары. А этот штапель в полоску куда?

- На костюмчики детям, – ответила мама.

- Ну а этот голубой крепдешин тебе на платье?

- Да. Лиза, а когда будет готов наш заказ?

- Через полторы недельки.  А то вон ещё не пошила Анюте и Лиде.

Я с нетерпением ждал обновку: горел желанием поскорее надеть лёгкие шаровары. Мне так хотелось упрятать в них своё уродство!  Ведь я носил короткие шорты, открывая всем на обозрение покалеченные ноги. А те штанишки, что имелись у меня, для лета были жаркими.

В воскресенье отец не работал и решил проведать дядю Митю. Между ними с самого начала  сложились тёплые дружеские отношения, на которые не могла повлиять даже баба Марфа. Дядя Митя как раз отдыхал, когда к нему зашёл отец. Приятели крепко обнялись и завели душевную беседу.  Злая старуха,  узнав про визит ненавистного зятя, ухмыльнулась. Её лицо прояснилось и заиграло бесовскими бликами. Что-то пакостное созрело в её голове.

- Доченька, а где Митя хранит деньги? – спросила баба Марфа у тёти Лизы, готовившей обед.

- В кошельке, мама. А что?

- А где кошелёк?

- В кармане пиджака.

-  А пиджак где?

- Висит на стуле в доме.

- Прекрасно. Лизонька, а теперь ты возьми какое-то платье и зайди в комнату к Мите, будто бы что-то ищешь, а сама неприметно  вытащи  из  кармана Митин кошелёк. А Мите передай, что я его зову на минутку. Надо сделать так, чтоб Иван остался один в комнате.

- Мама! Я же готовлю обед!

- Я присмотрю, пока сходишь.

- Мама, не могу!

- Лизонька! Ты дочь мне или нет?

- Ну, конечно, дочь.

- Тогда иди и сделай то, что я прошу.

Когда тётя Лиза вошла в дом, дядя Митя и мой отец продолжали беседовать.

- Петрович, а на заводе ты всё так же работаешь электриком?

- Да, налаживаю станки, чиню электрооборудование…

Тётя Лиза, делая вид, что ищет что-то, прикрыла платьем пиджак дяди Мити и незаметно вынула из него чёрный кошелёк.

- Митя, тебя на минуточку зовёт мама, - бросила она, выходя из комнаты.

- Мне тоже пора , - сказал отец.

- Да нет, ты сиди, Фёдорович, - засуетилась тётя Лиза. – Митя сразу же и вернётся.

- Да, Фёдорович, посиди. Нам ещё надо обсудить один вопрос.  Я быстренько.

Вечером дядя Митя, расстроенный и сердитый, нанёс уже нам визит.

- Ну  никак, Фёдорович, от тебя этого не ожидал.

- А в чём дело? – спросил отец.

- У меня пропал кошелёк.

- А где он был?

- В кармане пиджака. А пиджак висел на стуле.

- Да, висел, я видел. А ты точно помнишь, что кошелёк сунул в карман?

- Да.  Перед тем, как отдыхать, я ещё пересчитал деньги.  Оставалось 153 рубля. А после того, как ты ушёл,  Лиза попросила дать рубль Руслану на конфеты.   Я – к пиджаку, а кошелька-то и нет.

- Петрович, и ты думаешь, что это я украл у тебя деньги?

- А на кого ещё мне думать? Ты же один находился в комнате. Может, ты, Фёдорович, пошутил? Так верни кошелёк – и всё забудем.

- Да ты что! Не брал я у тебя кошелька! И не шутил.  Да я за всю жизнь ни у кого  даже копейки, даже ржавого гвоздя не взял, голодовал - а не воровал.

На следующее утро баба Марфа, довольная и жизнерадостная, обнимала тётю Лизу.

- Молодец, доченька, услужила ты мне, - говорила она. – Знаешь, ты ещё с Татьяны запроси денежку за шитьё. За Колину и её одёжку – не бери, а вот за Виталькины шаровары и костюм обязательно возьми десятку.

- Мама, зачем? Мальчик и так судьбой обижен.

- Ты его не знаешь. Он шкодник. Ворует яблоки из нашего сада, а у Анюты лазит по огороду.

После визита дяди Мити мне совсем нельзя было выходить со двора, ибо я тотчас оказывался под обстрелом Лёньки, Руслана и моего братишки.

- Твой отец – вор!  А ты воришка! – горланили они.

Правда, брат орал только вторую часть: «А ты волишка!» И на том спасибо, что не трогал отца.

Всю ночь мне снился кошмар – будто бы озлоблённые люди забрасывали меня камнями и кричали:

«Твой отец – вор! А ты воришка!» И обливаясь холодным потом, я просыпался от душевной боли и опять забывался. И снова повторялся ужасный сон.

Наконец-то мама принесла нам обновки, и фиолетовые шаровары красовались на мне.  В них я чувствовал себя комфортно и уверенно.  Вдруг услышал из другой комнаты приглушенный голос отца.

- Таня, а чего ты заплакана?

- Ты знаешь, Лиза потребовала с меня за  Виталикины шаровары и костюмчик 10 рублей.