Микола ТЮТЮННИК 

П О Р А З И Л

Как-то утром в мой редакторский кабинет вошел посетитель.

     − Пожалуйста, я недавно вернулся с Севера и надо дать вот это объявление.

     Я попытался объяснить, что номер газеты уже сверстан, что сейчас будем отправлять полосы в типографию, и я смогу поставить его объявление только через неделю.

     − Ну, пожалуйста, − настоятельно просил он и, видимо, с последней надеждой добавил: − Я же одноклассник  Тютюнника!

     Не отрывая глаз от бумаг, насмешливо спрашиваю:

     − А где это мы с вами учились?

     Молчание.

     Поднимаю глаза, всматриваюсь. Постой-постой…

     − Володя?

     − Я! – кажется, только теперь узнает и он. Да и как же мы могли друг друга узнать, если проучились всего лишь до третьего класса!

     − Здоров!

     − Привет!

     Крепко жму его огромную лапищу.

     Времени у меня практически нет, но ему, вижу, тоже очень хочется поразить меня.

     − Ты сколько раз женат? –  долго не раздумывая, вопрошает он.

     − Один… пока что, − улыбаюсь я.

     − А я – пять! – уже кричит он. И, как когда-то в школе, просто-таки заливается смехом.

«И Н О П Л А Н Е Т Я Н К А»

Выступал я как-то в родном селе, на малой родине.

В Дом культуры пришли сельчане, педагоги, школьники. Учительницы все молоденькие, заметно смущенные. За исключением одной – уже немолодой, неулыбчивой, надутой. Пришла и села ко мне… боком. Словно демонстрируя пренебрежение.

     Ну что ж, начинаю говорить, рассказывать. Вспоминаю раннее детство, которое прошло на этих улочках, в этих садах.

     Смотрю, начинает медленно поворачиваться. Вот уж и маска надменная заметно изменилась, уступила место вполне приличному выражению. А к середине встречи и вовсе заулыбалась, как и все, аплодируя моим стихам.

      Как оказалось, это была бывшая директор школы, которая окончила довольно престижный вуз и все эти годы считала себя в моем родном селе чуть ли не инопланетянкой.

П Р И Ш Л О С Ь  Д Е Л И Т Ь

Однажды в Первомайск приехала поэтесса Раиса Лукьянчук, которая здесь выросла. Земляки организовали Раисе несколько выступлений и подключили к мероприятиям еще одного нашего  автора.

        Подключить-то подключили, а вот предупредить хозяев встреч, что выступающих будет двое – забыли. И после встречи в ПТУ № 74 Раисе хотели вручить приготовленные цветы.

       − Букет у нас один, − виновато улыбаясь, взглянула на поэта библиотекарь. – Наверное, его – женщине?

       − Я тоже выступал, - запротестовал тот.

       − И пришлось цветы поделить, − возмущалась потом Рая.

Ш Е В Ч Е Н К О?  И Л И  Е С Е Н И Н?

Как-то я был приглашен в Первомайский клуб «Ветеран», где проходили торжества по случаю Дня независимости Украины.

      На встречу я опоздал, поэтому тихонько примостился в заднем ряду, слушал выступления руководителей города. Затем слово предоставили одному из местных поэтов. Уж не знаю, заметил ли он меня в зале, но договорился до того, что он «как поэт» принадлежит не только русскому и украинскому народам, но и всему миру.

      − Кто это? – решив пошутить, спросил я у сидящей рядом пожилой женщины. – Воскресший Шевченко? Или Есенин?

      − Ну что вы… − не поняв моей иронии, укоризненно посмотрела она на меня. – Это…

      И назвала куда более скромное имя.

Т Ы  М Е Н Я  У В А Ж А Е Ш Ь?

Мы все по-сыновьи любили Василия Михайловича Шабалина, вспыльчивого, но, на удивление, отходчивого и совершенно не злопамятного человека. Но иногда подшучивали и над ним.

      Как-то засиделись они с Александром Михальским, нашим бессменным фотокором, до полуночи.

      − Вася, ты меня уважаешь? – ни с того ни с сего вдруг спросил Михальский, хотя такого панибратства никто из нас не допускал.

      − Ув-важаю, − удивленно ответил Василий Михайлович.

      Сама шмыгнул носом и продолжил начатый этой фразой анекдот.

      Василий Михайлович молча слушал, поняв, что поторопился с ответом.

С У Д И Т Ь  Н А Д О!

Однажды в библиотеке просматривали книги литераторов Луганщины. Остановились на сборнике, автор которого некоторыми школьными учителями превозносился до небес.

      − Да он же весь свой гонорар в издательстве оставляет, иначе бы никто не издавал, − засмеялся кто-то.

      − Гонорар? – неожиданно рассвирепел  поэт Василий Тупиков. – Какой еще гонорар? Да за такие книги судить надо!!!

      Сам же Василий Михайлович, рано уйдя из жизни, не успел издать даже тоненькой книжки. Из-за чрезмерного требования к себе.

П Е С,  А  Н Е  Г А В К А Е Т

Заехал я как-то в одну из школ, договориться о встрече с учащимися. Директор оказался неразговорчивым, держался надменно.

     − А вообще, − сказал мне, − у нас в школе не приветствуют украинский язик – и учителя, и учащиеся…

     И я с горечью поведал об этом печальном факте поэту Александру Сафронову, в то время руководившему городской организацией РУХ.

     − Москаль же, мабуть, − со вздохом сказал Сафронов. – Що від них чекати.

     − Який там москаль! Галичанське прізвище. Навіть розмовляє з акцентом.

     На следующий же день Сафронов принес к нам в редакцию заметку примерно такого содержания: «Навіть тварини – й ті не відмовляються від своєї мови: півень кукурікає, кішка – м’явчить… Та й де це було, щоб собака – й не гавкав?!»

     Заметку опубликовали, и директор долго обижался и жаловался на непотребное, по его мнению, сравнение.

В О Т  Т А К  П О Ш У Т И Л!

Мой кум и друг далекой и невозвратной молодости Виктор Карбун по сегодняшний день слывет  неугомонным хохмачом и приколистом. Встречает он как-то своего знакомого по Первомайскому машзаводу и, зная, что тот недавно закодировался от алкоголя и даже вшил себе «торпеду»,  начинает травить.

     − А я ж уже вторую себе «торпеду» вшил. Одна не помогает.

     − Да? – изумился тот. – И что − теперь не тянет?

     − Почему − не тянет? – скорчил мину Виктор. –  Все равно тянет. Так я бывает рюмочку-другую и пропущу.

     Закодированный бедняга принял все за чистую монету и в тот же день так нализался, что чуть было не умер. Говорят, вшитая «торпеда» дала какую-то страшную реакцию.

 Н А  Щ О  В І Н  М Е Н І …

Редактор моїх книжок Леонід Стрельник – людина напрочуд чуйна, хоч і не тонкосльоза. Проте, витримати деякі мої новели, як сам зізнавався, не міг: кидав рукопис і виходив курити.

       − Нащо він мені вср… той Микола, щоб я над його рядками плакав! – «скаржився» потім нашим загальним друзям, добре розуміючи, що ці, приємні для мене, слова мені обов’язково передадуть.

 П А Р О Л Ь

В годы нашей литературной молодости довольно часто проводились двух-, а то и трехдневные творческие семинары и нас поселяли в какой-нибудь луганской гостинице.

      Я тут же звонил Миколе  Малахуте, Василию Дунину, другим писателям, вслед за которыми в наш номер набивалась к вечеру большая часть участников семинара. И, постучав в дверь, с чьей-то легкой руки, то есть шутки, говорили: «Пароль – Тютюнник!»

      Понятно, что всех их принимали, как родных; некоторые, подустав, устраивались у нас на ночлег, другие же не могли успокоиться до утра…

      Не выдерживал такой нагрузки мой земляк Юра Моргунов. Чуть за полночь – и он уходил куда-то из своего же номера, читал стихи таким же «лунатикам», а потом мирно засыпал в холле гостиницы…

К А К  П И С А Т Ь?

Кратковременный редактор газеты «Ленінським шляхом» Анатолий Чикиринда  в жизни

был милейшим человеком. Но, попав на эту должность после горкома партии,чувствовал свою слабость в журналистском ремесле, поэтому частенько заходил ко мне со своими незамысловатыми заметками.

      Я, на правах ответственного секретаря, старательно их правил, хотя и не раз намекал Чикиринде, что не стоило бы редактору советоваться со своим подчиненным, пусть даже и членом Союза писателей.

      Каково же было мое удивление, когда я узнал, что, выйдя из моего кабинета, он шел дальше, вынося свое творение на суд корреспондентов, корректора, машинистки, водителя…

П Л А Т О Н І Ч Н А  Л Ю Б О В

Якось сиділи за чаркою у закутку будиночка Даля, де тоді перебувала Луганська письменницька організація.

      Після третьої, як завше заговорили про жінок, а конкретніше – про платонічну любов. Слухав, слухав нас, «молодих геніїв», вельмишановний  і сивочолий метр Микита Антонович,  видно, набридло, та й каже:

     − А чи ти знаєш, Грицько (це – Половинку), що таке платонічна  любов? Платонічна любов – це коли Платон любить, а Микита − …

     І додав солоне слівце, яке тільки умовно можна вважати не печатним синонімом слова «любити».

Н О  Е Щ Е  Н Е  Д О Е Х А Л И

Редактор многотиражной газеты «Гвардієць праці» Лиина Подгорнова всегда была не прочь пошутить. Как-то ехала она в сельском автобусе, среди суеверных, набожных старушек. Дело было в весеннюю распутицу, на косогоре автобус крепко занесло,  и он чуть было не перевернулся. Охи, ахи!  Молитвы к Богу.

     Затем водитель с трудом вырулил и они потихоньку двинулись дальше.

     − Свят, свят, свят, − крестилась какая-то старушка. – Слава Богу, поехали.

     − Но еще не доехали, − многозначительно, с шутливым намеком сказала Лина.

     И в ту же  минуту целая лавина старушечьих проклятий обрушилась на ее легкомысленную голову!

Ч Ь Я-Ч Ь Я… С Р О К А?

Перебирая свой писательский архив, обратил внимание на маленькую газетенку, в половину формата обычной, четырехполосной, городской газеты. «Литературная жизнь Алчевска», −  значилось на фирме.

       Повертел в рукав, сначала даже не вспомнив, на кой ляд сберегаю вот уже восемь лет. Потом дошло!

    Это ведь в этой газетке, которая является органом «общегородского литобъединения г. Алчевска», 21(!) раз упоминается имя Александра Долженко, как, сами догадываетесь, редактора-учредителя данного издания и, естественно, руководителя вышеназванного творческого коллектива. Такого и в Книге Гиннеса не сыщешь!

      Есть тут, между прочим, и сообщение о выходе авторского (?) журнала под интригующим названием «Долженковская срока». Именно – СРОКА! Ясно, что опечатка. Только неизвестно – какая?

Т У Т  В И С Т У П А Ю Т Ь

Поети Іван Низовий та Григорій Половинко обідали в ресторані. Поруч, за сусіднім столиком, сиділи курсанти Луганського авіаційного училища штурманів. Почувши українську мову незнайомих чоловіків, майбутні офіцери запросили їх до свого столу.

     − Ми теж українці, але вже давно не спілкувались рідною мовою, бо в Луганську її не почуєш.

     А коли вже дізнались, що це пое-ети!..

     − Почитайте нам свої вірші!

     І почалися читання.

     Почула й по-своєму зрозуміла те, що відбувалось, офіціантка. І – до телефону.

     − Міліція? Тут… виступають.

     По-своєму, по-міліцейськи, зрозуміла ці слова й міліція.

     − Виступають? Треба бити!

     І тільки підтримка курсантів врятувала наших друзів од кійків стражів порядку. Бо «виступи», та ще й українською, в ті часи не заохочувались.

 Б Е З  В И Н Ы  В И Н О В А Т Ы Е

Историю эту я слышал от львовского писателя Василя Левицкого, к сожалению, позже трагически погибшего.

      Как-то с известным художником ему довелось нести к дому усопшего огромный траурный венок. И на одной из старинных и узеньких улочек Львова они буквально столкнулись со свадебной процессией.

     Люди замерли, усмотрев в этом страшное знамение. Смех сменила охами да ахами. И к двум нарушителям всеобщей идиллии выскочил старикашка с палочкой-тростью.

     − Негодяи! – размахивая над головой этой палочкой, закричал он. – Да как вы смели?! Как вы-ы сме-ели-и?!

     Художник, выставив вперед лацкан пиджака, на котором поблескивал значок лауреата престижной премии, попытался объясниться.

      −  Ми не сподівались вас тут зустріти! Ми йдемо своєю дорогою…

      −  Подлецы-ы! – не унимался старик. – Вы специально испортили нам праздник!

      Пришлось художникам (пейзажисту и художнику слова!) повернуть назад, да еще и просить прощения.

Х О Ч  Б И  Я К И Й  Б У Р Я Ч О К! 

А ця історія від Грицька Половинка. Зібрались якось гуртом, вирішили випити. Відрядили за самогоном найспритнішого. Дали трилітрову банку,  велосипед. 

     А він, повертаючись, темним осіннім вечором, не втримався, хильнув навхлебки.  Та потім  з того велосипеда як чортонувся!

    Приїхав – п’яний, як зюзя, рот весь у грязюці, плаче, не відхлепнеться.

    − Банка розбилась… скільки успів, стільки й допив! А на закуску хоча б який бурячок! Голе поле! Святою землею закусював.

 «Н И Ч Е Г О  О С О Б Е Н Н О Г О»

В юности, прочитав томик Сергея Есенина, я был буквально покорен его лирическими стихами и, особенно, поэмой «Черный человек ». Несколько дней ходил сам не свой, не зная, с кем бы поделиться своими впечатлениями. Друзья – одно хулиганье, одни задиры, предпочитающие всяких стихам музыку битлов. И тут вспомнил: Зоя, старшая, по возрасту, подруга моей девчонки! Отличница, студентка!..

     − «Черный человек»? – хмыкнула в ответ студентка Зоя. – Конечно, читала. Ничего особенного.

     И как же я был горд и взволнован, когда позже прочел о реакции на этот есенинский шедевр Максима Горького.

     «Взволновал он меня,− писал Алексей Максимович, − до спазмы в горле. Рыдать хотелось».

С Ъ Е Д О Б Н Ы Й  С У В Е Н И Р 

После выступления перед школьниками в пос. Молодежный встречаю своего бывшего сотрудника, которому когда-то вручал членский билет Союза журналистов.

     − Каким ветром, Анатолий Филиппович?

     − Да вот ремонтом здесь занимаюсь: школу подновил, пекарню…

     Ведет в пекарню, показывает свою работу. Затем обращается к какой-то женщине.

     − Тут вот к вам в школу приехал писатель. Дайте нам на сувенир… хлеба.

     Со стыда я низко нахлобучиваю на глаза кепку и, выскочив на улицу, бегу к своей машине.

К И Л О Г Р А М М А  Д В А

Любимым писателем Юрия Моргунова всегда был Ярослав Гашек, а любимым литературным героем, естественно, бравый солдат Швейк.

      И даже в повседневной жизни к Юрию постоянно тянулись такие вот  охламоны. И один из них как-то привязался к Моргунову на заседании областного литературного объединения, вход куда, как известно, был открыт каждому.

      Этому молодому дарованию было уже… за сорок. И, несмотря на апрельский дождик, он был по-сельски одет в какой-то непонятный жупан, на голове зимняя шапка, с завязанными сзади ушами. В руке же этого косолапого увальня – сетка-авоська, со стопой намокших школьных тетрадей. Как и откуда попал он на заседание литературного объединения – неизвестно. Но таскался за нами повсюду, в отличие от меня, совершенно не стесняясь, когда Моргунов начинал прицениваться у прилавка к  женской нижней одежде, которую Юрию поручила купить супруга. В конце концов, мне все это порядком надоело, и я насмешливо спросил:

      − Слушай, так ты что – вправду поэт?

      − А ягэ? Конечно, поэт!

      − А стихов у тебя много?

      Он приподнял и взвесил в руке свою авоську.

      − Та килограмма, мабуть, два!

      И снисходительно посмотрел на мою тощую, из кожзаменителя, папку.

П О Д Е Л И Л С Я… С Л А В О Й

Нашей землячке, а ныне львовской поэтессе Любови Горбенко настолько понравилось стихотворение  Василия Тупикова о ласточке, которая свила себе гнездо в шахтном стволе, что она поместила его в свою книжку, озаглавив «Рассказ Василия Тупикова…»

       Сам же Василий Михайлович долго не мог определиться: негодовать ли ему за такое своеволие  его бывшей коллеги по Лисичанскому литобъединению или же радоваться. В конце концов решил, что с него не убудет.  Пусть люди прочтут хотя бы в чужой книжке, если уж своей не дождался.

К А К  М И М О Л Е Т Н О Е  В И Д Е Н Ь Е

Первый диктор Луганского областного телевидения Валентина Позднякова была сказочно красивой. И еще мальчонкой, приходя к соседям «на телевизор», я с замиранием сердца смотрел на экран, радуясь этой прелестной фее не меньше, чем сборнику мультфильмов.

      Прошли годы. И вот уже взрослым, издав свою первую книжку рассказов, записываюсь у Тани Дейнегиной в литературной передаче. Сижу перед началом съемки, волнуюсь.  Вдруг – общий смех, возбуждение, и входит… Она! Те же прекрасные глаза, те же ямочки на щеках. Смотрю и не верю!

     Она словно о чем-то догадывается и, мило улыбнувшись, проходит… мимо.

П О М О Г  К О М У-Т О

Сижу в рабочем кабинете. Звонок.

     − Николай Григорьевич, вы руководите литературным объединением имени Бориса Горбатова… Так помогите нам отремонтировать его памятник.

     − А вы кто?

     − Кооператив «Бытовик».

     − А как помочь?

     − У Черния, в ПШСУ, есть специальная плитка. Попросите – пусть выделит.

      Мне бы поинтересоваться: а кто вам поручил его ремонтировать и на каких условиях.

Но голова и без того забита редакционными  заботами.  Поэтому без лишних вопросов звоню, прошу. Выделяют. Вспоминаю об этом разговоре спустя полгода, потому что к памятнику похоже никто и не прикасался.

      С трудом нахожу номер телефона загадочного «Бытовика».

      − Ну что же с вашим ремонтом?

      В трубке длинный вздох, затем бесконечные короткие гудки.

      Ну, от господина Силкина другого не стоило и ожидать!