Микола ТЮТЮННИК  

                                              Рассказ

     Иногда она присылала мне письма, и я долго и внимательно изучал её почерк, – почерк ангела во плоти, поражавшего всех какой-то неземной любовью к детям, причем – не только к своим, но и рожденным чужими  и порой неизвестными ей людьми. Увы, почерк, по которому, как считают многие, можно определить  характер человека, на мой взгляд, был заурядным: без каких-либо кокетливых завитушек, что, как утверждают графологи, выдаёт манерного, любующегося собой нарцисса, без необычно написанных заглавных букв, которые должны были задерживать на себе внимание читающего… Буквы были простенькие, заученные ещё в начальных классах средней школы.  Строчки письма тоже  достаточно ровны, не уходили вверх, не опускались вниз, что должно было свидетельствовать о простоте и добродушии глубоко уравновешенной натуры. То есть, судя по такому вот письму, – моя недавняя знакомая была довольно скромна, непритязательна и совершенно лишена различных амбиций. Не говоря уж о твёрдости характера или – не дай Бог! – жестокости.

     В каждом письме она добросовестно описывала жизнь своей семьи, своих… двенадцати (!) детей, среди которых девять или десять были… приёмными! 

     Если бы мне не довелось встречаться с этой женщиной, с этой матерью-героиней, я бы, конечно, представлял её дородной, с мягкими движениями женщиной, в глазах которой, даже в самые счастливые моменты, таится не проходящая усталость. Но мы уже встречались, причём, – в самом, казалось бы, неподходящем для многодетной мамаши месте, – на заседании нашего литературного объединения…

     В тот день мне с утра позвонила одна из наших поэтесс.

     – Николай Григорьевич, тут в нашем городе гостит одна женщина, мать-героиня, из К. (назвала она прославленный героизмом юных подпольщиков город), она также пишет стихи и хотела бы побывать у нас на заседании.

     Да ради Бога! Кто же против?! К нам, бывает, приезжают даже из соседних городов, за двадцать-тридцать километров. А до К. отсюда целых полторы сотни. Конечно, пусть приходит, приглашайте.

     К моему изумлению, поэтесса, а одновременно и мать-героиня, оказалась не только молоденькой, но и миниатюрной женщиной, слегка напоминая своим улыбающимся лицом лилипутку. Что-то полудетское, не вполне созревшее для взрослой жизни, было в её внешности, отчего просто невозможно было угадать её возраст. Одевалась она тоже по-молодежному, в белую тонкую блузку и короткую свободную юбку, которая почти исчезла, когда Светлана, как гостья, была усажена за передний стол.  Но обнаженные до самых трусиков ноги почему-то не вызывали особого интереса, даже когда она забрасывала ногу за ногу, на короткий миг открывая  взору посторонних темную полоску. 

     Я вел заседание, сначала, как всегда, перечислив мероприятия, которые были проведены нашим творческим коллективом за последний месяц: здесь были и встречи со школьниками, и ветеранами войны, для которых весенний май был и остаётся самым приятным месяцем в году, когда они всегда ощущают тепло и внимание окружающих, уже на завтра напрочь забывающих  заслуги этих стариков.     

     Светлана слушала внимательно, ловя каждое моё слово, легонько кивая головой, будто соглашаясь или подтверждая этим услышанное. При этом с лица её ни на секунду не сходила радостно-изумлённая, как у ребенка, улыбка. Она ни на миг не отводила взгляда больших светлых глаз, словно боялась что-то пропустить, чего-то не услышать. Мне же хотелось поскорее услышать её, чтобы окончательно убедиться, что девчонки мои ничего не напутали и наша сегодняшняя гостья действительно является матерью-героиней, взявшей на воспитание девять или десять чужих детей. Поэтому, сделав традиционную информацию, я тут же передал слово ей, нашей неожиданной и необычной гостье. И все услышали приятный, по-детски звонкий голосок…

     Нет, девчонки мои ничего не напутали: Светлана с мужем действительно воспитывали двенадцать детей, среди которых десять были приёмными!  Услышав об этом, литстудийцы мои не сдержались, захлопали в ладоши, восторженно переглядываясь.  Надо же!.. Надо же – какие, оказывается, и в наши дни бывают люди! Мы уж привыкли к рассказам о том, как забеременевшие девчонки-шалавы бросают  своих новорождённых детей в роддоме, а то и в… мусорных баках, как пьяницы-родители оставляют своих голодных ребятишек и по нескольку дней шляются неведомо где, как некоторые, с позволения сказать, дедушки привязывают малышей веревкой к кровати, чтобы те не смогли добрести до кухни, взять со стола кусочек хлеба… Случаев таких – выше крыши. И мы уже начали потихоньку привыкать к ним, уже не переполняемся справедливым гневом и желанием строго наказать, а только обречённо вздыхаем: такое время. Такие люди… Но есть, оказывается, и другие люди, способные на настоящий человеческий и материнский подвиг. И одна из таких матерей, извините за пафос, – настоящих матерей-героинь, сейчас стояла перед нами, перед скромными литстудийцами небольшого шахтерского городка, ошеломлёнными такой неожиданной встречей. 

     Светлана понимала наш интерес и наше восхищение её рассказом о себе. Она стояла перед нами, как школьница у доски, опустив перед собой руки с толстой общей тетрадью. Стояла и легонько раскачивалась, будто это помогало ей сохранять ритмичность произносимых ею фраз. Именинницей чувствовала себя и Тамара, пригласившая Светлану на заседание. Она поворачивалась во все стороны, ловила взгляды своих коллег. Ну, что, правильно я сделала? – читалось в её глазах.

     – Светлана, может, теперь почитаете нам свои стихи? – уловив паузу, мягко попросил я.

     Студия снова зааплодировала, чего на наших заседаниях никогда не бывало. Да ведь и случай-то особый, и гостья необычная! И если у неё и стихи на высоком уровне, то день сегодняшний наверняка запомнится нам  надолго.

     Увы, увы, стихи Светланы были ниже посредственных, плохие, надо сказать, стихи. Избитые, заеложенные, а то и не точные рифмы, ни одной свежей мысли, ни одного поэтического образа. Такие вирши вообще неловко было бы выносить на люди. И если бы такое читал кто-то другой, не Светлана, мои бойкие литстудийцы сразу бы запротестовали, заявив, что здесь, собственно, нечего и рассматривать: работать нужно, дружочек, работать. И читать классику. 

     Но сегодня все молчали, украдкой переглядываясь. А Светлана читала, читала одно стихотворение за другим. Причем, заканчивая одно, тут же спешила перейти к следующему, будто боялась, что её прервут, о чем-то спросят или вообще попросят оставить чтение. При этом она быстро переворачивала листок тетради, ни на секунду не поднимая на студию глаз, и торопилась, торопилась, по-ученически аккуратно выговаривая слова.

     Я начал догадываться, что Светлана уже выносила на чей-то суд свои творения и, скорее всего, получила нелицеприятный отзыв. Скорее всего, показывала их в местной газете или в местном литобъединении, если такое в её городе имеется. Да, наверное, имеется, как и в других наших городах и городишках, где живут и «скрипят перьями» жаждущие литературной славы пока что неизвестные будущие классики. А показав и получив ответ, может быть, и не согласилась с характеристикой её стихов, что случается сплошь и рядом.

      Наконец, чтение окончено. Светлана открыто и облегчённо вздохнула, вздохнули затаённо и мы. Теперь предстояло самое неприятное: дать честный отзыв и при этом не вызвать обиды. Отдуваться, разумеется, мне, потому что литстудийцы  в таких вот случаях всегда предпочитают отмалчиваться. Ты, дескать, руководитель, тебе и карты в руки. 

     – Спасибо, Светлана! Присядьте.

     Светлана, как на концерте, поклонилась и, взмахнув своей коротенькой юбкой, присела на свое место, рядом с Тамарой, которая не успела отвести от меня взгляд.

     – Ну, наверное, первое слово Тамаре, – неожиданно даже для самого себя выдал я. – Вы уже, вижу, подружились.

     Бедная Тамара! Она, признаться, и сама-то никогда не хватала звёзд с небес, но за несколько лет научилась писать довольно сносные стихи, которые, впрочем, никогда не публиковались без дополнительного редактирования. Но одно дело – написать и отдать руководителю для подготовки на «Литературную страницу», и совсем иное – самой сделать анализ прозвучавших минуту назад строчек. Какой  там анализ, если даже она, скромная из самых скромных, видит, что это слишком простенькие, не достойные  публикации даже в местной газете вирши! Их, конечно, можно читать детям, потому что там всё больше о зайчиках и ёлочках, но для взрослой аудитории они никак не подходят.

     Мы всерьез беспокоились, что Светлана с болью отреагирует на критику, что обидится и даже уйдет, и мы никогда уже не увидим её в этих библиотечных стенах, в нашем коллективе. Но она все замечания восприняла с той же обворожительной улыбкой, тем паче, что все мы, осмелев, чуть ли не наперебой объясняли ей, что стихи, мол, вовсе не плохие, но нужно чуточку доработать, углубить, использовать какую-то метафору, сравнение, без чего поэзии не существует. Слушала, улыбалась, кивала головой… И ещё больше очаровала нас своей покладистостью и почти библейским смирением.

     На прощание она взяла у меня домашний адрес, и с тех пор я не часто, но регулярно получал от Светланы письма, стараясь понять, чем все-таки отличается почерк этого ангела во плоти от почерка многих других известных мне людей, с которыми я постоянно переписывался. Но как ни старался увидеть эти отличия, те особенности письма, которые и должны были отличать характер Светланы от других, далеко не бескорыстных и не способных на самопожертвование людей, так и не смог. Хотя письма читал с искренним интересом.

     Оказывается, Светлана с мужем не только осчастливили многих осиротевших детей, но и приобщали их к творчеству, организовали семейный музыкальный ансамбль и регулярно выступали с ним перед благодарными зрителями! В этом я мог убедиться, просмотрев несколько присланных мне по почте дисков с записями этих выступлений. Двенадцать юных музыкантов и танцоров, двенадцать юных певцов, младшие из которых не могли ещё правильно выговаривать слова. Зрелище это могло вызвать умиление даже не сентиментального человека. 

     Светлана  присылала несколько дисков, чтобы я мог распространить их по нашим детским садам. В письмах же всегда заранее сообщала об очередной телепередаче с участием их семейного ансамбля. Я смотрел и тоже аплодировал. А через пару месяцев  получил от неё прекрасно изданный сборник её стихов. Плохих, подчеркну снова, стихов. Но кому ж ещё помогать в издании  книг,  как не таким замечательным людям! И с тех пор на каждом своём заседании мы хотя бы коротко вспоминали о гостье из легендарного К., которая попросила внести её в список наших литстудийцев, заверяя, что её еще никто так внимательно не выслушивал, никто не пытался помочь в работе над художественным словом, и она, Светлана, готова  изредка ездить к нам на заседания. Ездить за полторы сотни километров?! Мне даже становилось неловко. Конечно, у нас уже выросло несколько членов Союза писателей, чем мы всегда гордились и, чего греха таить, даже  козыряли этим. Но ведь и в других городах руководители, поди, не хуже, если даже и не являются профессиональными писателями. Но в тоже время такое отношение далеко живущей и обременённой многочисленным семейством женщины было волнующим и приятным.  Поэтому мы с удовольствием пригласили Светлану на очередной юбилей нашего литобъединения, и она с радостью приехала, оставив на пару дней свою дружную семью. Как и многим гостям, а это в основном были луганские писатели, Светлане также предоставили слово, и зал снова не мог поверить, что эта тонкая, как стрекоза, похожая на девочку-подростка женщина, является, как было объявлено, матерью-героиней. Аплодировали, а кое-кто даже поднялся с кресла.

     А она стояла, ожидая, когда утихнут аплодисменты, и снова улыбалась своей по-детски милой, ни кого не оставлявшей равнодушным улыбкой. Могла бы прочесть и свои стихи, никто бы её не упрекнул, не осмеял. Матери-героине всё прощается.

    А через несколько месяцев из К. пришла сенсационная новость, которую прокачали по всем телеканалам страны. За новостью – жуткое видео следственного эксперимента, где неузнаваемо суровая (её такой никто из нас ранее не видел!) Светлана с мужем показывали место в зеленом массиве, где они вдвоем сожгли и закопали в землю трупы двоих своих приемных детей. И ведь на чем погорели: забив до смерти этих ребятишек, решили «для отчетности» заменить их другими, украв малыша в каком-то селе. Но их подвел мотоцикл, заглохший по дороге. На том и поймали.

     Перед тем, как сжечь её письма, я снова пытался разгадать её почерк.

     Но для меня это уже был почерк убийцы, лишь на время примерившего маску ангела.

2016 г.