Артур Петровский 

-----------------------
Внутри правительственных домов отдыха и санаториев устанавливалась жесткая иерархия, соответствующая служебной лестнице, на которой находился тот или иной отдыхающий. Так, пару раз я проводил свой месячный отпуск в доме отдыха "Красное знамя", недалеко от Мисхора. Вообще-то "девичье имя" этого места было "Дворец Дюльбер", именно отсюда в первые послереволюционные месяцы отплыли на корабле последние члены императорского дома Романовых, навсегда покинув родину.
В "Красном знамени" отдыхал средний "комсостав" партийных органов: секретари райкомов, заведующие отделами обкомов партии, вторые и третьи секретари обкомов комсомола, редакторы областных газет и им подобные. А напротив нашего дома отдыха раскинулась за неприступной оградой на громадной территории летняя резиденция секретаря ЦК КПСС Кириленко.
Это был знаменитый "Парк Чаир".
С давних пор у меня в памяти застряли слова романса:
«В парке Чаир распускаются розы,
В парке Чаир сотни тысяч кустов…»
Вот эти розы нюхал и между этими тысячами кустов бродил товарищ Кириленко.
В связи с парком «Чаир» мне хочется рассказать о некоторых поистине интересных встречах, которые много лет назад я имел в простом Доме творчества в Болшево, где я жил в небольшом финском домике примерно в 200 метрах от главного здания.
В этом щитовом домишке было три комнаты, и в каждой из них с утра до вечера стрекотали три пишущих машинки. Я тогда писал книгу о социальной психологии. А в двух других, каждый у себя, работали над сценарием к фильму "Шествие золотых зверей" соавторы Теодор Вульфович и Юрий Домбровский.
Дни были морозные, но в комнатах было тепло. Рабочая обстановка располагала к творчеству — никто не приезжал, никто не мешал. Завтракать, обедать и ужинать ходили в главное здание.
Впереди нас всегда маячила слегка сутулая высокая фигура Домбровского. Он шел по утоптанному снегу в шлепанцах, без пальто и шапки, низко опустив чубатую голову и неизменно заложив руки за спину, видимо, по какой-то давней привычке. За ним шли мы с Тэдом, одетые, как полагается, по-зимнему.
Четвертым за нашим столом был удивительно красивый и очень приятный в общении рыжеволосый грузин, по фамилии Андроникашвили. Как я сразу выяснил, с Ираклием Андрониковым он в родственных отношениях не состоял. Когда, закончив обед, Андроникашвили покинул стол, Тэд спросил:
— А Вы знаете, кто его отец? — Я ответил отрицательно. — Это сын Бориса Пильняка...
Но откуда взялась у нашего соседа по столу грузинская фамилия? Борис Пильняк был немец — его настоящая фамилия Вогау. Непонятно! Как-то вечером мы вчетвером сидели в комнате Вульфовича, распивали единственную нашедшуюся у кого-то из нас бутылку коньяка, разговаривали. Домбровский, как всегда, сидел опустив голову. Он спросил:
— А что с Вами было, когда был арестован отец?
Андроникашвили ответил:
— Меня забрала к себе сестра моей матери, в Грузию. Не могу не сказать, что моя мать была очень красивая женщина. По-моему, она превосходила в этом отношении свою сестру, признанную красавицу, известную киноактрису Нату Вачнадзе.
Ничего себе! Наш собеседник не только сын Бориса Пильняка, но и племянник Наты Вачнадзе — пожалуй, самой известной актрисы кино 20-х—30-х годов.
— Ната Вачнадзе... — задумчиво сказал Домбровский. — А мужа ее звали Зураб?
Несколько секунд Андроникашвили ошеломленно смотрел на спрашивающего, а потом сказал:
— Да, дядя Зураб. А откуда Вы его знаете? Не отвечая, Домбровский продолжал:
— Он с Натой познакомился на спичечной фабрике? Совершенно сбитый с толку, его собеседник буквально закричал:
— А Вы откуда знаете?!
Столь же невозмутимо, не поднимая головы и не встряхивая, как обычно, чубом, Домбровский продолжал допрос:
— А какова судьба Зураба, что с ним стало в дальнейшем?
— Его арестовали. Мы знаем, что он погиб где-то на Колыме. Кажется, замерз в пути.
Домбровский долго молчал, а потом сказал:
— Вовсе не на Колыме, а на Чукотке, на Пестрой Дресве.
Мертвое молчание стояло в комнате. И тогда Юрий Осипович вздохнул и добавил:
— Он умер у меня на руках. Я его во время страшной метели нес несколько километров до следующего приготовленного для нас пункта обогрева.
Далее он рассказал, что, уж не помню точно, в каком году, огромная партия зэков, несколько тысяч человек, походной колонной перебрасывалась куда-то в глубь Чукотского полуострова для каких-то работ. Приготовленные пункты обогрева и краткого отдыха оказались плохо приспособленными и не могли вместить такую массу заключенных. Значительная часть их замерзла в пути, во время страшной околополярной метели. Заместителя начальника и ГУЛАГа расстреляли за огромные потери рабочей силы. Домбровский, физически очень сильный человек, нес Зураба Вачнадзе, прижав его к груди, но руки и ноги не были ничем защищены, и в пункт обогрева он принес уже покойника.
Можете представить себе состояние племянника Зураба. У его дяди остались дети, следовательно, двоюродные братья, которые ничего не знают об обстоятельствах гибели отца. Им надо было срочно сообщить. Андроникашвили заметался по комнате, у меня было такое впечатление, будто он два раза перевернулся в воздухе, исчезая из нее. Буквально через 10 минут он вернулся с несколькими бутылками коньяка. Где он их добыл среди ночи, — и по сей день для меня загадка.
Когда он ушел, Юрий Осипович сказал, все так же не поднимая головы: "Мне не хотелось говорить при нем. Когда я принес Зураба и положил в тепле, кости его ног и рук гнулись, как восковые".
Мы сидели еще долго, пили коньяк, и говорить ни о чем не хотелось.
Когда в середине 50-х годов начался процесс реабилитации безвинно и незаконно репрессированных, многие из них получили возможность прочитать свои следственные дела и таким образом ознакомиться с доносами, которые там содержались.
Вернувшись из мест заключения в Алма-Ату, где он в прошлом работал в газете, Юрий Домбровский сумел прочитать гнусные доносы, которыми засыпал следственные органы его бывший сослуживец, с кем у него и конфликтов-то никогда не было.
Далее я привожу рассказ Юрия Осиповича, ничего не меняя в том, что я услышал от него в Доме творчества в Болшево:
О моем возвращении уже было известно всему городу. В редакции газеты знали о прочитанных мною доносах старого знакомого. Все ждали, что произойдет дальше. В том, что я с ним встречусь, никто не сомневался. И вот этот день наступил... Когда я вошел в редакционную комнату, тесную, почти впритык уставленную письменными столами, и остановился в дверях, сотрудники один за другим вставали с мест и выходили в коридор. Вскоре мы остались с ним наедине. Он сидел в глубине комнаты, не поднимая головы. Мы молчали. Потом я сказал: "Пойдем". Так же молча он встал и пошел к двери. По обе стороны коридора стояли сотрудники. На нас они старались не смотреть, но я знал, о чем они думают. Им-то было известно, что я в "местах, не столь отдаленных" зарубил топором в дровяном сарае уголовника, которому было приказано со мной покончить. Так мы прошли между этими двумя живыми стенками, он впереди, а я за ним. Мы вышли на лестничную площадку и спустились вниз. Налево был выход на улицу, направо — дверь во двор.
Я указал ему на черный ход. Так же молча мы вышли во двор, и тут он повернулся и начал что-то бессвязно говорить. Он в чем-то обвинял меня, что-то говорил о каких-то обстоятельствах тех прежних лет, а вообще-то, молол чепуху. Потом замолк. Так мы долго стояли друг против друга.
Я смотрел на него и думал: "А что дальше... Что мне с ним сделать? Набить ему морду? Труда это не составит, но это для него просто подарок — не слишком ли мизерная цена за те страшные годы, которыми я ему обязан? Убить? — значит снова сесть в тюрьму, уже по уголовной статье и надолго. Он явно ждал моего решения, а я не знал, в чем оно должно было состоять. И тогда я ему сказал: "Пойдем выпьем!".
Мы вышли на улицу, завернули в ближайший "шалман", так же молча, не чокаясь, не поднимая глаз, выпили по стакану водки и, не сказав ни слова, не прощаясь, — разошлись...
Рано утром ко мне прибежал знакомый журналист и сообщил, что мой вчерашний собеседник ночью застрелился из ружья.
Описывал ли где-нибудь эту историю Домбровский, так ли ее излагал — мне неизвестно. Я привел его рассказ практически дословно.
Через какое-то время после возвращения из Болшево я узнал, что Юрий Домбровский, замечательный писатель, автор книг "Хранитель древностей" и "Факультет ненужных вещей", был зверски избит и вскоре умер.