Владимир Михайлов

Фрида стояла у подъезда, наблюдая за своим маленьким сыном.Красивая, рослая и стройная, с правильными формами, молодая женщина всегда выделялась среди соседей. Чёрные крупные локоны украшали её светлую кожу лица, придавая особенный шарм. Но главным достоинством Фриды были большие выразительные глаза. Мне, десятилетнему мальчишке, было приятно тайно наблюдать за красавицей. Не странно ли: ребёнок любовался взрослой женщиной... Лёня - сынишка её - был худой и бледный и резко выделялся внешностью на фоне дворовых детей. Его болезненный вид был хорошей защитой от агрессивной пацанвы. Никто не смел обижать слабого. Мужской ласки Лёня не знал. Мать-одиночка воспитывала сына сама, не имея никакой поддержки со стороны. С малышом никто не играл. Большую часть времени он проводил в садике, а когда возвращался домой, становился зрителем дворовых игр. Его, слабого, не брали участвовать в подвижных играх.
Фрида, подобно курице, следила за своим маленьким цыплёнком. Мне казалось, что она хотела увидеть своего сына большим и сильным и не бояться, что кто-то обидит его.
Нередко в наши игры вливались ребята соседнего двора. Были проявления агрессии. Устраивались драки, но всё кончалось миром. Да, иначе не могло быть. Ведь учились мы все в одной школе. Многие среди нас были даже одноклассниками. Отношения ребят строились на уважении к физической силе. В нашей среде всегда поощрялся спорт людьми старшего поколения. Особенно теми, кто прошёл войну: ведь после окончания её всего прошёл какой-то десяток лет... Всё было свежо в памяти. Я до сих пор помню разрушенные дома...
Многонациональный двор состоял из русских, украинцев, евреев. Были среди нас грузины, армяне, поляки, но никто не выделялся по национальному признаку. Мы не знали значения слов "кацап", "хохол", "жид", но по какой-то причине эти слова присутствовали в нашей лексике. Я не один раз слышал фразу "бей жидов..." Но убеждён, что после окончания Великой Отечественной, мы долго делили мир на русских и немцев. Антисемитские настроения были слишком далеки от нас.
Однажды из гурьбы пацанов кто-то выкрикнул: "Жидовка!.." Фрида, словно ошпаренная, помчалась за ватагой мальчишек с желанием наказать кричавшего. Бросившись наутёк, проказники скрылись от погони. Не долго думая, Фрида схватила первого попавшегося за руку. Им оказался я.
- Идём к твоей матери! - неистово кричала она, - я тебе!..
Происходящее стало для меня неожиданностью. Я не знал глубокого смысла антисемитской фразы, но догадывался, что она прозвучала весьма оскорбительно.
Терпеливо перенося боль, я следовал за разъярённой женщиной, которая была готова разорвать меня на куски.
- Я тебе покажу!.. - не умолкала она, желая пробудить к себе сочувствие соседей, - ты у меня будешь знать!..
Покорно подчинившись гневу женщины, под аккомпанемент её негодования, вошёл в комнату. Вернее, Фрида с силой отчаяния втолкнула меня.
- Что ещё ты натворил? - спросила меня мать, которой было не привыкать к моим проказам.
- Ничего! - испуганно ответил я.
- Нет! Ты скажешь! - закричала Фрида, ужалив меня гневным взглядом, потом быстро с обвинениями обрушилась на мою маму. Перекошенное злобой лицо соседки делалось некрасивым. Более того - страшным.
- Я никогда не защищаю своих детей, - тихо на идише произнесла моя мама, - да и вообще мы с мужем не воспитываем их в антисемитском духе.
Услышанное на родном языке было настолько убедительно, что от неожиданности бедная женщина умолкла, в недоумении бросая взгляд то на меня, то на маму. Мама же, не меняя в голосе тональности, продолжала что-то говорить. Не понимая слов, я смотрел на обескураженную Фриду. Её реакция была удивительной.Словно маска, сползал с лица гнев. Она снова становилась красивой.
Позабыв про боль, я пятился назад и слушал разговор двух женщин на непонятном мне языке.
Успокоившись, Фрида села за стол.
Минут через двадцать женщины мирно пили чай с абрикосовым вареньем.