Александр Ралот

Александр Ралот (Петренко Александр Викторович) - краснодарский прозаик, публицист и краевед. Автор пятнадцати электронных книг, и десяти бумажных. Все они озвучены профессиональными артистами различных театров СНГ. Аудиоверсии можно послушать на сайтах «Прочту. ру», «Кинозал ТВ»,» Аудиокниги онлайн», « Клуб любителей аудиокниг» и многих других. Член Союза писателей МОО, член правления Южно-Российского творческого объединения «Серебро Слов». Победитель конкурсов «Плавская осень», «Венок Победы». Награжден медалями им. И. Бунина и им. М.Ю. Лермонтова.

Отпуск по ранению

В город вошли красные. Мимо окон кого-то повели одетые во все кожаное люди, то ли в тюрьму, то ли сразу на расстрел. Пелагея перепугалась, схватила маленькую Валечку и вместе с сыном Виктором спряталась под кровать. В дверь постучали настойчиво и сильно. Женщина боялась вылезать из своего убежища и молила бога, чтобы дети не заплакали. Входная дверь была крепкая, дубовая, сработанная на совесть. Она выдержала удары прикладов и кованых сапог. Наступила тишина. Дочка тихо хныкала, прося грудь. Сын, несмотря на все передряги, уснул, укрывшись пыльным прикроватным ковриком, связанным из старых женских чулок и лоскутков ткани.

Пелагея приготовила суп из свёклы и картошки, больше в доме ничего не нашлось. Но супруг не пришёл ни в этот день, ни в следующий, вообще не пришёл никогда.
Красных выбили из города Деникинцы. По улицам, как и раньше, стали прогуливаться барышни в длинных кружевных перчатках, крутя ажурные зонтики от солнца. Дореволюционные вывески вернулись на свои места. Но ненадолго. Спустя несколько месяцев власть опять поменялась, уже навсегда. Пелагея перебивалась, как могла. Стирала соседям белье, когда дочка спала – бежала мыть полы в какое-то учреждение. Продавала мебель и мужнины вещи. Исхудала сильно, но детям умереть не дала.
Местные власти записали её как вдову паровозного машиниста, то есть пролетария, оставили женщину в покое, только отобрали часть дома и, на удивление, даже выплатили мизерную компенсацию. В отобранной части дома поселились эмигранты из Чехословакии, семья Карлсонов, Бажена Алозиевна, её сын, невестка и их дети. В общем дворе все жили бедно, но дружно, помогали друг другу, чем могли. Вместе растили детей, вместе отмечали новые революционные праздники.
Время текло быстро. Отгремела гражданская война, начался и быстро закончился НЭП. Виктора приняли в Фабрично-заводское училище, по моде тех лет именуемое в народе ФЗУ. Валечка уже бегала в школу, располагавшуюся в соседнем дворе.
Виктор приходил домой важный, гордо, по-мужски, показывал измазанные соляркой руки, доставал из-за пазухи продуктовую пайку – четвертушку хлеба и пару черноморских скумбрий.
Мать аккуратно принимала паек, приговаривала:
— Чой-то сам не съел. Поди, целый день голодный, — и отправляла сына мыть руки.
— Нам там ещё чай давали и целых два куска сахару, мне хватило. Ещё по дороге в сквере орехов насшибал, так что сыт я, ты лучше сеструху покорми и сама поешь. Я вот скоро гальванщиком стану, знаешь, какая нужная профессия. На любом заводе с руками оторвут, вот тогда заживем по-барски.
— Это что ж за должность така — «гальванщик», я про такую и не слыхала никогда.
Это что выходит, начальником будешь али как?
— Нет, мать, не начальником, рабочим я буду! Специалистом! Вот, к примеру, кровать у нас имеется, хорошая — панцерная, а боковины у неё какие? Крашеные. Краска слезет и все, дальше ржавчина полезет, так ведь. А я их поникелирую, будут блестящие, красивые и служить будут долго, еще твоим внукам достанутся. Поняла?
Прибежала из школы Валечка, размахивая тряпичным мешочком с книжками. И тут же встряла в разговор.
— А я когда вырасту, обязательно врачом стану, буду детей лечить и животных всяких, лошадей там, коз. А то вон у нас на школьном дворе лошадь есть. Её у белых отбили и к нам определили для школьных нужд. Так она хромая, в неё снаряд попал, только не убил, а поранил. Вот я вырасту и вылечу лошадку, чтобы хорошо бегала и в скачках участвовала, призы брала. И мальчишек соседских лечить буду, когда они простывать станут.
Пелагея украдкой смахнула слезу.
«Растут детки. Жаль, отец этого не видит». А вслух произнесла:
— Разговорами вашими сыт не будешь, мойте руки и за стол. Я сегодня свекольник сделала, так что пировать будем. И хлебушек Витя принёс, и рыбку.

***
Как-то неожиданно пришёл срок идти служить в армию Виктору Щурову.
— Мать, ну не плачь ты так. Это всего лишь на три года, сестрёнка как раз медучилище закончит, и будем вместе ее замуж выдавать, — успокаивал, как мог, бравый юноша свою разом постаревшую мать. — Все мои друзья пошли служить, а я что — хуже. Других вообще в морфлот берут, это целых пять лет. А меня в пехоту. Весной сорок первого уже буду дома.
«Человек предполагает, а всевышний располагает», — гласит народная мудрость.
Вернулся Виктор не в сорок первом, а в сорок третьем, приехал долечиваться домой после тяжёлого ранения, а тут как раз немцы в город вошли. Остался он в оккупации. Отрастил бороду, ходил на костылях, врачи хотели ногу отнять, но он не дался. Мать день и ночь лечила различными травами и настойками. Старые знакомые снабдили другими документами, связался с подпольем. Опыт фронтового разведчика пригодился и в тылу.
По ночам выводили из строя машины-душегубки, засыпали дефицитный сахар в баки с бензином. Из типографии крали шрифты, тем самым не давая оккупантам печатать свои указы и постановления. Что там скрывать, приходилось также карать предателей. Были среди горожан и такие. Рука раненого солдата в эти минуты не дрожала. Особенно если приходилось лишать жизни полицаев. А вот с подрывами железнодорожных полотен получалось плохо. Почти все ушедшие на задание назад не возвращались.
Но самая главная задача Виктора состояла в том, чтобы анализировать поступающую из разных источников информацию, обрабатывать её и передавать через верных людей в штаб Красной Армии. По ночам над городом пролетали «Ночные ведьмы».
«По моей наводке пошли, — размышлял Виктор. — Значит, будут заводы и порт в Новороссе бомбить».
Мать с некоторым укором, но и с пониманием смотрела на сына. Она догадывалась о его отлучках в город, но молчала. Как могла меняла повязку на ноге сына, обрабатывая рану, чем придётся. Никаких медикаментов у неё не было, да и достать их в оккупированном городе было практически невозможно.

***
От сестрёнки никаких вестей не было. После училища ушла служить в медсанчасть. Да и какие письма могли прийти в оккупированный город. Фашисты впервые применили в городе своё изуверское изобретение — машины-душегубки. Устраивали на базарах и в других людных местах облавы. Загоняли людей в машины, выхлопная труба которых была заведена в герметичную будку. Пока машина ехала за город к вырытому в лесополосе рву, все погибали в страшных муках. Однажды попал в такую облаву и Виктор. У него была назначена встреча со связным на Сенном базаре. Убежал бы, конечно, но куда убежишь с развороченной взрывом ногой. Однако выжил. Видать не вышел срок помирать ему. Полумертвый, вылез уже ночью из чуть присыпанного землёй рва и к утру, хромая, вернулся домой к матери. А спустя несколько месяцев город был освобождён, и бравый сержант Щуров, ещё не совсем здоровый, был откомандирован в распоряжение разведроты N-ского полка. Писать Виктор не любил, но деваться некуда, слово дал матери, что будет писать хотя бы раз в неделю. Слово данное старался держать, ведь от сестрёнки Валечки вестей не было совсем. Писал просто, без затей, по-рабочему.
Ходил, мол, туда, привёл кого надо, за это и наградили.
А как ещё мог написать старшина-разведчик, почти каждую ночь пересекавший линию фронта и добывавший нужного и важного «языка» или минировавший важные фашистские коммуникации.
***
А теперь, дорогой мой читатель, пришло время признаться тебе, что Виктор Щуров — мой отец.
Пока он был жив, я пытался разговорить его, выспросить о войне, о его пребывании в подполье, о разведроте, в которой служил бравый вояка.
— Что, один я воевал? Вся страна воевала. А когда награды у всех, что же, их на показ выставлять? Если бы такая сестричка, как наша Валечка, не вынесла меня из боя, то помер бы я там, на нейтральной полосе от потери крови. Вот девчонки наши — вот они точно, все до одной героини.
Моя бабушка выслушала монолог сына, потом смахнула слезу, вытерла лицо чистым платком и ушла в другую комнату. Так же молча, не проронив ни одного слова, протянула отцу свёрнутую вчетверо похоронку. Лишь после этого не выдержала, уткнулась лицом в платок и зарыдала во весь голос.
«Ваша дочь, Щурова Валентина, пала смертью храбрых в боях под…», — серая, уже пожелтевшая казённая бумажка. Этот клочок бумаги в мгновение ока лишил моего отца, да и меня тоже, последней надежды свидеться с сестрой и родной никогда не виданной тётей.

Каа и бандерлоги

Мы дали ей прозвище Каа! В отместку за то, что она называла нас, учеников восьмого класса краснодарской средней школы исключительно бандерлогами. Правда, прежде чем выбрать для неё эту кличку, весь класс вынужден был отправиться в нашу школьную библиотеку и познакомиться с произведениями Редьярда Джозефа Киплинга, а именно, закусив губу, прочесть в конце концов его знаменитые «Книгу джунглей» ну и «Вторую книгу джунглей», конечно, тоже.

***

А теперь о том, как наша Каа, то есть учительница литературы Марина Александровна проводила свои эксперименты, то есть вела урок.
— Ну, что, бандероги, — леденящим душу голосом, со стальными нотками произносила она, — усаживайтесь и трепещите, несчастные, потому что к доске пойдёт… к доске пойдёт… к доске пойдёт…
Каа водила карандашом по открытому классному журналу, делая вид, что очень тщательно выбирает очередную жертву. Однако этого времени нам вполне хватало на то, чтобы отыскать в учебнике нужный текст и практически вызубрить его наизусть, ну или хотя бы знать, о чём в нём говорится. Дома, в комфортных условиях (то есть без Интернета, сотового телефона и компьютера — их в то время ещё не изобрели) нам для этого требовалось часа полтора, а то и два. Понятное дело, что именно этих часов в нашей бурной жизни конца шестидесятых годов прошлого столетия никогда не хватало. Ну, сами посудите не прерывать же ответственный футбольный матч с командой вихрастых мальчишек из соседнего двора, только для того, чтобы познакомится с каким-то скучным параграфом по литературе. Ведь в нашем 8-м «В» классе целых тридцать человек, значит, вероятность того, что Каа спросит именно тебя составляет всего-то 1/30!

***

— Бандерлоги, на следующем уроке мы будем разбирать… будем разбирать по косточкам, — кого бы вы думали? А разбирать мы будем самого… самого господина Чичикова, мы будем разбирать. Так что готовьтесь. И чтобы «Мёртвые души» отскакивали от ваших ещё не окрепших коренных зубов. Уяснили? А я после уроков схожу в нашу библиотеку и проверю, осталась ли там хоть одна книга великого Гоголя и если останется — пеняйте на себя! Приматы!
«Приматы» из 8-м «В» класса дружно забрав в библиотеке книги великого Гоголя, так же дружно отправились в кинотеатр «Смена», где милостивые кинопрокатчики, внимательно изучив школьную программу, благо она в те годы была единая для всех школ города, запустили в прокат, соответствующий этой самой программе фильм. За десять копеек мы посмотрели эти самые «Мёртвые души», сэкономив уйму драгоценного времени, ну сами знаете для чего.

***

— Вот ты, — длинный и тонкий палец Каа упёрся мне в грудь, — поведай всем нам грешным, во что был одет Чичиков. Какого цвета на нём был сюртук?
А что я мог ответить, фильм-то мы смотрели, старенький, чёрно-белый!
С той поры прошло уже более сорока лет, но я, наверное, до конца своих дней буду помнить, что Чичиков был одет во фрак брусничного, то есть ярко-красного цвета, да ещё и с искрой!

***

Мы писали изложение, да не простое, а заковыристое, потому что с анализом, во как. То есть учились переносить на бумагу, ту информацию, которую нам подробно и по пунктам сообщила наша Каа. Тема называлась «Анализ рассказа Толстого «Акула»». На следующем уроке взбешённая Каа с яростью швыряла нам на парты тетрадки.
В тот год меня посадили за одну парту рядом с Фокиным, с нашим абсолютным двоечником.
В моей тетрадке количество красных чернил составляло примерно тридцать процентов от синих, у Фокина явно зашкаливало за сто!
— Вопросы по оценкам есть? — прорычала Каа. Класс, разумеется, безмолвствовал. Инстинкт самосохранения брал своё. Только бесстрашный Фокин робко поднял руку.
— Что тебе, убогий, не понятно? — склонилась над ним учительница.
— Марина Александровна, я вот тут вместо «брюхо акулы» написал «пузо» — разве это ошибка, почему вы вот тут подчеркнули? Каа почему-то посмотрела не на Фокина, а на меня.
— Ну, с ним всё ясно, а тебе, Саша, надеюсь, объяснять не надо, почему я подчеркнула это слово. Пройдут годы, ты и сам, скорее всего, писать станешь. Будь там в своей взрослой жизни повнимательней с текстами. Она неожиданно для всех нас улыбнулась. А я, пацан с городской рабочей окраины, из микрорайона номер 34, ничего не понял. Чего писать, где писать, на заборах что ли. Однако как-то неуклюже и глупо улыбнулся ей в ответ. По всей видимости, я в тот момент просто был несказанно рад своему «трояку», в отличие от жирного «кола» своего соседа. Учеников в нашем классе, получивших за «Анализ рассказа Толстого «Акула»» положительные оценки можно было по пальцам одной руки пересчитать.

***

Через год Каа уволилась и перешла работать в другую школу. Ей, как педагогу-новатору, выделили новую квартиру в Черёмушках. А ещё через два года я сдавал вступительные экзамены в наш местный политехнический институт и снова встретился с Мариной Александровной. Её пригласили ассистировать на последнем письменном экзамене по литературе. Я, как обычно, выбрал вольную тему. Ну, никогда я не мог раскрыть образ «Катерины в тёмном царстве», не моё это. А в вольных темах того времени надо было через предложение употреблять слова «коммунизм», «партия», «вождь всех трудящихся», «дорогой Леонид Ильич» и как минимум четвёрка тебе гарантирована. Ни один педагог не мог в те годы пойти наперекор политики партии и правительства, себе, как говорится, дороже.
Совершенно инстинктивно, по годами выработанной привычке я втянул голову в плечи, когда Каа подошла к моему столу. Склонилась над моей работой, потом открыла мой экзаменационный лист, где уже стояли три пятёрки за предыдущие экзамены, затем молча кончиком ухоженного ногтя отметила строчку в тексте и отошла.
Там у меня не хватало запятой в сложном деепричастном обороте.
Больше я никогда нашу Марину Александровну в своей жизни не встречал. Но не только я, но мои бывшие одноклассники вспоминают её почему-то с теплом и любовью. Наверное, из-за того, что она смогла-таки привить всем нам любовь к отечественной классике и, конечно, за господина Чичикова, одетого во фрак брусничного цвета с искрой!

http://za-za.net/otpusk-po-raneniyu-kaa-i-banderlogi-dva-rasskaza/