Светлана Дзюба
Жила-была писательница

Проживала она в старом пятиэтажном доме, в маленькой квартирке, окна которой смотрели на раскинувшийся рядом городской парк. В хрущёвке, если одним словом. Писала всё, что только приходило ей в голову: стихи и сказки, фантастику и эротику, любовные истории и политические статьи, и даже, иногда, ужастики. В хорошую погоду, с большим блокнотом в руках, шла она работать в парк, где пару лет назад облюбовала себе прелестный уголок. Старенькую лавочку скрывала от посторонних глаз группа стражей - тополей, каштанов и берёз, во главе с красавицей ивой. А рядом, оживляя декорацию из разноцветных камней, бежал ручеёк.

(По правде говоря, упомянутый блокнот был скорее не блокнот, а альбом, может быть, для рисования, - с твёрдой обложкой и сменными, даже очень часто сменными блоками. Но раз уж хозяйка решила называть его блокнотом, будем так называть его и мы.)

Когда погода была плохая, писательница оставалась в хрущёвке, и там общалась либо с блокнотом, либо со своими друзьями, которых у неё было множество, и которым она читала все свои новые вещи. Друзья понимали её и ценили, иногда критиковали написанное, но чаще всё-таки хвалили. Каждый раз она переживала рождение этих вещей, следила за их первыми шагами в мире и отпускала, когда подрастут, - словно настоящих детей. А потом с упоением писала новое. Она не задумывалась о том, счастливая ли она женщина, потому что была ею.

А ещё она работала на работе. Потому как писательство у нас не приносит достаточно денег для жизни... И это не страшно, что времени там проводилось куда больше, нежели в парке с верным блокнотом, - ей-то самой казалось, что всё наоборот! А к скучным часам рутины она привыкла относиться, как к тучкам на небосводе. Тучки пройдут - и с небес опять посыплются солнечные брызги, а чем дольше ждёшь, тем больше радости потом.

К слову сказать, о том, что она писательница, знали только друзья, да кое-кто из родных. Не все. Даже соседи по лестничной клетке "ничего такого" за ней не замечали. Её уголок в парке каким-то непостижимым образом был спрятан от людей, и если кому-то случалось пройти неподалёку, девушка с блокнотом, увлечённо заполняющая страницы, просто не попадала в поле его зрения.

Сначала парк стал ей вторым домом, потом - лучшим другом, а со временем она поняла, что он живое существо.

Они оба любили одно и то же: когда по аллейкам бегали ребятишки, играли с фонтанчиками, рисовали или разъезжали в большущих, но всё-таки игрушечных авто. И не любили шумных мероприятий с оркестром, или того хуже - пивных посиделок с "шансоном”, который врубался во всю ивановскую. Парк тогда стоял не дыша, не качая ни единой веточкой без особой необходимости, подобно тому, как насекомое замирает в минуту опасности. А писательница пережидала стихийное бедствие в хрущёвке, только это плохо помогало - звукоизоляция там отсутствовала по определению.

Писательница не любила набирать тексты на компьютере. И только однажды пришла она в парк с ноутбуком, который подарил бродячий художник - с ним она иногда проводила свободные от писательства часы. Ноутбук был куплен после сдачи серии картин, заказанных директором банка для услаждения клиентских взоров. Встречаются же и в банках любители прекрасного... В первый же день полевых, вернее, парковых испытаний ноутбук сломался, и вся многочисленная армия хакеров-сисадминов, с которыми также водила дружбу писательница, не смогла с ним ничего поделать. И даже определить причину поломки.

А однажды художник пропал. Перестал звонить, перестал приходить в парк - а ведь прежде, чем он смог попадать в то место, где творила писательница, ему пришлось выдержать немалый испытательный срок... Она пыталась дозвониться, но на всех его номерах исключительно приятные женские голоса сообщали о недоступности абонента. Кстати сказать, номера абонент менял столь же часто, как писательница блоки в своём блокноте... Так продолжалось ровно девять дней, а на десятый произошло событие, подобного которому не случалось ни ранее, ни впоследствии.

Писательница сидела, задумавшись, и смотрела куда-то вдаль, когда совсем рядом прозвучал женский голос: "Можно попросить у вас ручку?" Она обернулась - и увидела странную пару. Рослый белокурый мужчина в совсем простой рубашке - такие, наверное, носили в русских селениях до начала всякой истории. И женщина в льняном сарафане, вышитом, на первый взгляд, тоже русским, но на самом деле индийским узором. Длинные волосы перехвачены обручем с мудрёным рисунком, на руках браслеты, на шее - несколько диковинных бус. На ремне через плечо женщина несла не виданный ранее музыкальный инструмент (индийский - почему-то подумалось сразу). Интерес писательницы был так велик, что она тут же завязала беседу, совершенно упустив из виду то обстоятельство, что в её заповедную зону всё-таки как-то проникли другие люди…

А потом были три дня, которые пронеслись небывалой доселе в её жизни круговертью, фантасмагорией, фиестой и феерией. Но всё кончается, и на четвёртый день писательница провожала новых знакомцев дальше в их удивительное путешествие. После чего вернулась в парк, где и были написаны в рекордно короткие сроки: 3 повести, 12 рассказов, 20 стихов, 5 сказок и 2 статьи - о старинной индийской музыке и о бедственном положении областной филармонии. Как-то раз работу писательницы прервала знакомая мелодия звонка - это объявившийся художник начал долгий рассказ о неожиданной командировке в глухие, не пробиваемые телефонами места. Писательница откинула с лица прядь волос и отправила художника ещё дальше... в командировку.

* * * *

Пришёл день, когда в кругу её друзей произошло очередное пополнение. Выпал случай встретиться с людьми, которые различными практиками совершенствовали душу и тело. Летом они ходили в пешие походы, а в остальное время собирались у кого-нибудь дома за чашкой чая, принося с собой печенье и разные сладости. Они не желали ничего достигать в нашем несовершенном социуме, они стремились к просветлению. Но так говорить было бы слишком громко и нескромно, поэтому слово употреблялось не часто, да и не в отношении самих себя, а так... вообще.

Писательнице нравилось знакомиться с новыми интересными людьми, вот и сейчас с удовольствием познакомилась. Хотя не всё так просто складывалось с новым коллективом: скажем, пристрастие её к любимому блокноту было названо "привязкой", и ей было посоветовано заниматься всеми сторонами жизни равномерно и гармонично, потому как фанатизм - даже такой благородный, как писательский - до добра не доведёт.

Однажды поспорили, потом забылось, и всё пошло своим чередом. Писательница писала, круг читателей расширялся, а долгожданный момент, когда можно будет жить на гонорары, медленно, но верно приближался. Правда, парк стоял какой-то поникший, он будто ссутулился, потупив ветки долу, - наверное, из-за ранней в этом году осени... Он тихо ронял листья, а писательнице напоминал бродячего художника в тот момент из их невообразимо далёкого прошлого, когда она сгоряча обронила: "Ты мне не нужен..." Новые же друзья по-прежнему раз в неделю собирались за чаем, делились новостями о семинарах, проводимых близкими к просветлению людьми - или уже просветлёнными, кто знает! - и о своих внутренних состояниях, советуясь друг с другом, правильно ли они идут к СВОЕМУ просветлению. (Впрочем, вопрос о том, все ли они понимали под этим самым одно и то же, оставим за скобками. Потому как не знаем.)

Во время таких бесед писательница сидела где-нибудь в уголке и слушала.

А однажды разговорилась с одним известным и очень авторитетным в той группе человеком, который пожаловал в их город одним погожим осенним днём. Его семинары стоили больших денег, и, конечно же, его визиты были праздниками в подобных компаниях любителей чая. И разговорилась не о чём-нибудь, а о сути её писательского творчества - которое и было определено как компенсация её неровной, угловатой и со всех сторон негармоничной жизни. Невроза, если одним словом.
- Правда, - успокаивал он, - ты не одна такая. Всё творчество в мире служит для лечения человеческих комплексов и неврозов. Выполняет, скажем так, прикладную, терапевтическую функцию. Людям от этого легче становится.
- Так в чём же дело, если у всех так?..
- А не у всех. У некоторых другая система координат. Им нужно не место в мире найти под стать своему неврозу, чтобы нормально чувствовать себя в обществе, а выйти за пределы этого мира. А для этого, хочешь - не хочешь, надо выравниваться. Одно отсутствие семьи чего стоит - а это для женщины, знаете ли... И до тех пор, пока у тебя есть проблемы в земной, материальной жизни, нет смысла говорить о духовности - она просто не может прийти.

Писательница больше не пишет.

Она... как бы это сказать... ищет ответ. Она раздумывает о том, зачем пишут писатели. Зачем рисуют художники, зачем творят люди. И ещё думает о двух позициях - своей и того, весьма уважаемого человека. И о том, счастливая ли она женщина. И о том, почему система координат творческой личности ниже... или как это... хуже, что ли? - системы координат духовного искателя, стремящегося к просветлению. И к выходу за пределы. (Нет-нет, конечно же, никто ей ничего такого про "ниже" не говорил! Без сомнения, её все любят и уважают, и вообще, нельзя же принимать каждое слово так близко к сердцу, будь ты хоть трижды писатель!)

И даже думает она о просветлении. Вот, скажем, могли ли Ван Гог, Поль Гоген, другие... аскеты этого мира... достичь Того Самого? Не развивали ведь, не гармонизировали... ну, например, материальную или сексуальную сторону своей жизни, лентяи.

…Нет, что-то она всё-таки пишет… Правда, давно не бывала в парке, да и какой он парк - замусоренный скверик, куда давно не ступала нога работника городского хозяйства. Дома как-то уютнее. На столе - чашка чая, пузырёк корвалола и ворох бумаг. Да ещё ноутбук - каким-то таинственным образом он заработал сам, без всякого ремонта. На экране, если приглядеться... полуэссе... полусхема... полуконспект-цитатник... полу... какой-то там бизнес... то есть, конечно же, просто план…

Она готовится к новой встрече с тем человеком. Которую назначит ему сама... когда-нибудь.