НИКОЛАЙ ТЮТЮННИК

Пашке всегда нравился его дом: высокий, пятиэтажный, он стоял на самом возвышенном месте шахтерского поселка, откуда отлично, на десяток километров, просматривались все окрестные поля, леса и дороги, не говоря уж о многочисленных горбах шахтных терриконов, которые, казалось, оставил после себя огромный крот. Пашка мог подолгу сидеть на балконе с подаренным родителями биноклем, словно бы изблизи рассматривая все эти картины или следя за проезжающими по трассе автомашинами. Иногда ему даже удавалось рассмотреть лица сидящих в кабине людей, которые, видно, о чем-то разговаривали, смеялись, совершенно не подозревая, что находятся у Пашки «на мушке». Впрочем, Пашка парень не воинственный, и в свои двенадцать даже не помышляет о каких-то военных игрищах, предпочитая всем ребячьим забавам футбол. Жаль, что в поселке ни хорошего спортзала, где можно было бы тренироваться даже зимой, ни квалифицированного тренера. Но на то он и поселок, выросший рядом уже со старенькой шахтой. Тысячи, десятки, а то и сотни тысяч жителей Донбасса живут в таких вот населенных пунктах, далековато от областных центров, а еще дальше от столичных городов. И ничего – привыкли, живут и работают, не чувствуя никакого дискомфорта. Главное, есть работа, есть детский сад и неплохая, с туалетами внутри помещения, школа.

Пашка живет с родителями и бабушкой Оксаной, которая до последнего времени высаживала у подъезда цветы, как привыкла это делать в своем сельском доме. Но с годами не стало сил управляться и с сельским хозяйством, а теперь вот даже с поливочной лейкой. Посадить цветы еще в состоянии, а вот поливать уже просит соседей с первого этажа. Ведь бабушке Оксане уже за… А вот за сколько лет – Пашка точно и не знает. Ему, двенадцатилетнему, кажется, что если человеку слегка за тридцать, то это уже старик! А ведь бабушка застала еще войну с немцами, поэтому в каких-то серьезных документах значится, как дитя войны.

В общем, жил Пашка и, как говорится, не тужил в своем высоком, по местным меркам, доме, в небольшом шахтерском поселке, так-сяк учился в школе и мечтал после девятого класса поехать учиться в спортивный техникум. И доучился бы, и поехал, если бы не война.

Она, что называется, нагрянула в степной и густонаселенный край, как вихрь, как ураган или вообще что-то невообразимо жуткое. В ту, Великую Отечественную, ведь как было… Сначала, рассказывала Пашке бабушка, прошли колонной отступающие красноармейцы: все измученные, в бинтах, пряча от выбегавших на дорогу женщин воспаленные глаза. Но разве их кто-то упрекал?! Разве хоть одна им слово злое сказала?! Все понимали, что надвигается страшная сила, которую пока не в силах ничто удержать. Да и отступали красноармейцы не по своему усмотрению, а по приказу свыше, чтобы укрепиться на новом, более удобном рубеже. Поэтому женщины выскакивали на дорогу не с пустыми руками: одна несла крынку молока, другая паляницу хлеба, третья – отваренную, «в мундирах», картошку… Старались хоть чем-то поддержать измученных и, возможно, голодных бойцов. И долго еще потом смотрели колонне вслед, понимая, что большинство из этих парней уже не вернется, сложат свои головушки на каком-то новом рубеже, отстаивая, как повторял по радио Левитан, честь и независимость нашей Родины…

А через пару дней пожаловали и немцы. Шли и пешком, но большинство передвигалось на машинах и мотоциклах: наглые, громкоголосые, а бессовестные!.. Поняв, что в селе нет привычных для них туалетов, а только загородки из сухой лозы, снимали штаны и садились прямо во дворах, под сараями. А, справившись, начинали ловить или отстреливать кур…

Бабушка Оксана, конечно, этого не видела, потому что пряталась со своими сестренками на печи, а вот маме ее пришлось «встречать» новых хозяев, показывать, где хранятся продукты.

А какие летом в селе продукты? Это уже по осени начинают резать всякую живность, тогда в каждой хате будет на столе и сало, и мясо, а сейчас разве что хлеб, зелень да молоко…

Молоко немцы любили. Один, с закатанными рукавами, тут же нырнул в указанный ему погреб и через пару минут вылез оттуда с крынкой холодного молока. И в одной руке молоко, а в другой ¬– большой черный пистолет. Дескать, смотри, матка, не вздумай забирать! А то – пук! И нет тебя.

Целый день хозяйничали тогда в селе немцы: и по погребам лазили, и птицу стреляли, и молоденьких коз да поросят тоже. А под вечер заверещали и заплакали по селу девчата, и не многим удалось тогда вовремя выскочить из дому и, через огороды, убежать, куда глаза глядят…

Об этом, правда, бабушка Оксана Пашке не рассказывала, об этом Пашка услышал случайно.

Вот такой, по рассказам бабушки, представлялось Пашке начало войны: сначала отступление, потому что наш миролюбивый народ к войне никогда не готовится, но потом находит в себе силы, переходит в наступление и гонит врага до самого его логова и героически добивает его!

А что же сейчас, что же это за война такая, что бьют из разных орудий не столько по окопам, сколько по жилым домам?! А может, потому, что многие окопы и находятся вблизи поселков? И кто вообще воюет сейчас? Кто и против кого взял в руки оружие?

Да, это был неразрешимый вопрос, который оказался не под силу даже взрослым. По крайней мере, Пашки отцу и его родному брату, дяде Игорю, который к тому же приходился Пашке крестным. Уж какими они были прежде родными: и выросли вместе, и в школе да ПТУ учились, даже работали в одной бригаде и, конечно, дружили семьями. Все, какие ни есть, праздники проводили вместе: тот же Новый год, Первое Мая, 9 Мая… На День Победы отец с дядей Игорем надевали свои шахтерские награды и некоторые женщины принимали их за боевые, подносили цветы. Отец с дядей Игорем смущались, пытались объяснить, что они нигде не воевали, а заработали «Шахтерскую Славу» под землей. А бабушка Оксана, которая всегда ходила с ними в парк Славы, только улыбалась и ласково останавливала своих сыновей ладошкой.

– Берите-берите, сыночки. А вы разве в шахте не рискуете головой?

Ну, как – не рискуете… Если бы не было риска, то отец не попадал бы с травмами в больницу. А отец попадал. Пашка хорошо помнит, как однажды они бежали с мамой в больницу, куда перед этим «скорая» увезла с шахты отца. Была глубокая, моросящая дождем осень, но мама бежала простоволосая, едва не теряя сползающий на плечи платок. Бежала, не выпуская Пашкиной руки, но он и без того не отставал, словно малейшая их задержка могла стоить их отцу здоровья или жизни.

Кто-то тогда встречался им, кто-то пытался что-то сказать, но мама только махала рукой, и тонкие голенища надетых на босу ногу сапожек громко шлепали ее по ногам.

Чего только не передумала она в эти минуты, какие только страшные картины не рисовались ей!.. Но молила Бога об одном: только бы остался жив! Какой-никакой, но жив. А травма оказалась не такой уж страшной: поломало ногу. Все остальные косточки были целы и невредимы. И не успели они отдышаться, выбравшись на второй этаж травматологии, как в слабо освещенном коридоре показался отец. Высокий, крепкого телосложения, он с трудом передвигался на деревянных костылях, неестественно выставив вперед забинтованную правую ногу.

Пашка хотел броситься отцу навстречу, но почему-то не смог, будто что-то подсказало: не отходи от мамы! Мама качнулась, оперлась спиной о стенку и, если бы не проходившая мимо медсестра, сползла бы на пол…

Отец долго потом выхаживался: сначала на костылях, затем – с палочкой. Палочка та и по сей день стоит у них в прихожей. Работа такая, что все еще может случиться, все может быть… Вот только об этой войне, такой неожиданной и жестокой, никто тогда не мог подумать и предположить. А вот пришла она, совершенно не похожая на войну с Германией, и каждый воспринял ее по-своему.

После случившихся разногласий с отцом, дядя Игорь почти перестал заходить к ним. А если и заходил по пустячным делам, то уже не шутил со своим крестником Пашкой, не протягивал ему, как взрослому, руку, а сухо посматривал на него, словно пытался разгадать: а из тебя что выйдет?

Да, отец и дядя Игорь винили в развязанной войне совершенно разных людей. Как оно так получалось – Пашка объяснить бы не смог. Объясняли свое видение происходящего сами братья. И объясняли по-разному.

– Я вижу, тут без бутылки не разберешься, – стараясь смягчить разговор, сказал как-то отец. – Но и бутылка не поможет.

Это правда. Бутылка, как сказала бабушка, может только подогреть, плеснуть масла в огонь спора. Отец, в общем, человек спокойный, а вот дядя Игорь, рассказывали, в молодости любил подраться. Да и сейчас, выпив рюмку, начинает напевать какие-то давние воровские песни:

Костюмчик серенький, колесики со скрипом

Я на тюремные халаты поменял…

По-разному смотрели на происходящее и другие жители поселка, те же старушки у подъезда. Они каждый вечер собирались здесь на двух длинных лавочках, параллельно стоящих по обе стороны дорожки. И встречали-провожали каждого здесь проходящего. Причем, каждая уже привыкла к своему месту: одни сидели по краям, другие – только в серединке. В серединке – самые почтительные и самые бедовые.

Не один вечер, не один год провели они здесь в безобидных простеньких разговорах, вспоминая прожитые годы и умерших к этому времени мужей. Шахтерский век, как известно, недолог, некоторые мужчины не доживают и до пенсии, до пятидесяти лет. Годами ведь дышат пылью да газами, а теперь даже начали поговаривать о какой-то радиации. Оказывается, и ее полно под землей, да только об этом не знали, а может, просто умалчивали.

Теперь же и у старушек другое настроение, другие разговоры.

– Бендеры всю эту войну затеяли, – с обидой выговаривала одна и поджимала трясущиеся от обиды губы

– Ага-ага, – тут же откликалась бабушка по прозвищу Ага, которая никогда ни с кем не спорила, но всех поддерживала, – затеяли!

– А кто его знает, – глядя в сторонку, не соглашалась другая, нервно поглаживая ладонью ручку своей палочки, – пока те, в кубанках, да еще эти… как их там… с Кавказа, сюда не приходили, никто у нас и не стрелял.

– Ага-ага, – и с этим соглашалась старушка, – не стрелял.

Собственно, повторяли то, что им говорили по телевизору. А смотрели ведь разные каналы.

– Все равно если бы не тот киевский майдан, то и войны бы не было!

– Ага-ага… – снова кивала головой бабушка-Ага, – не было.

– Да, может, оно и майдана того не было бы, если бы Янукович не приказал избивать детей!

– Каких детей?

– Студентов! Каких… Что вы – не видели по телевизору? А потом сам испугался этого и убежал.

– Ага-ага, убежал…

– А потом, я слышала, его помощники приехали на Донбасс и начала подбивать людей: поднимайтесь, а то придут бендеры и всех нас перебьют. А сами-то небось не про людей думали, а про свои заводы да шахты.

– Все равно нечего было в Киеве мутить. Мы один народ, и нужно жить мирно.

– Ага-ага, мирно…

– Так люди же, говорят, поднялись не против какой-то страны, а против своего Януковича.

Закипая обидой, умолкали, стараясь не смотреть друг на дружку. И нервно постукивали о землю своими палочками.

– Парит что-то сегодня, – пыталась перевести разговор сухонькая и остроносая, как синичка. – Натянет дождика.

Только вздыхали, уже коря себя за несдержанность.

Большие люди, дипломаты, не могут найти крайнего в этой ситуации, обвиняют один другого, выгораживая каждый свою сторону, – и то безрезультатно. А что говорить о них, простых и, можно сказать, малограмотных?!

Шахта еще продолжала работать, хотя зарплаты уже никто не получал. Начальство говорило, что некуда сбывать добытый под землей уголь. И вправду – в железнодорожные вагоны уже не грузили, но вот заполненные углем грузовики мотались всю ночь. Куда и кому возили – никто не знал. Да никто у начальства и не спрашивал. Потом их поселок вообще объявили «серой зоной». Что оно за зона такая – большинство простых жителей не знало. Дядя Игорь когда-то за столом пел про зону и предзону, какие, говорят, существуют в лагерях для уголовных преступников. Но разве их поселок, с высоким и красивым Пашкиным домом, похож на лагерь?

– Ничейные мы, – сидя после работы за обедом и не решаясь взяться за мясные котлеты, с горечью объяснял как-то отец, – ничейные. Не принадлежим ни одной, ни другой стороне. «Серая зона» и есть.

– Выходит, ни тем, ни другим не нужны? – с горечью посмотрела на него мама.

– Почему – не нужны? – поднял отец подкрашенные углем глаза. – Думаю, что нужны каждой стороне. Но очутились как бы на нейтральной полосе.

А положение усложнялось. И усложнялось с каждым днем. Вернее – с каждой ночью. Если поначалу слышалось лишь стрелковое оружие, в котором отец сразу же распознавал «калаши», то есть автоматы Калашникова, то в одну, далеко не прекрасную, ночь над поселком засвистели снаряды. Причем засвистели с двух сторон, и неизвестно – кто был первым, кто спровоцировал эту перестрелку. Вот тогда-то в поселке по-настоящему ощутили близость фронта, близость войны. И эта война сразу же показалась бабушке Оксане страшнее и бесчеловечнее той, которую она запомнила с детских лет. Тогда ведь, проводив ненавистных захватчиков, напуганное село так больше их и не увидело, ни одну мерзкую нацистскую рожу, потому что отступали немцы совсем по другой дороге. И не было ни обстрелов, ни тем более бомбардировок села. А сейчас?!.

Сейчас снаряды летали, казалось, над самыми крышами и только чудом не попадали в дома. Особенно это касалось Пашкина дома, который мог оказаться выше траектории полета смертоносного металла. И люди начали опускаться в подвальные помещения, по несколько часов пережидая обстрелы. А подвалы же, в большинстве, не оборудованы, забиты разным хламом, начиная от старых поломанных стульев и до покрытых ржавчиной лопат. Зачем все это собиралось и зачем хранилось – никто не знал. Как не знали и сами хозяева. А ведь, кроме стульев и лопат, здесь были и порванные, с клочьями ваты, матрацы, и высохшие до звона держаки для тех же лопат и обушков, и прорвавшиеся мешки с баночками из-под майонеза, и даже шахтерские каски, полученные хозяевами на шахтном складе, но так и не дождавшиеся своего часа и вынужденные припадать пылью не в шахте, а в грязном подвале. И лишь у некоторых мастеровитых хозяев подвалы были в нормальном состоянии, где висели надежные полки с трехлитровыми банками различных консервантов, с закромом для картошки, которую заготавливали на зиму, а то и развешенным шахтерским инструментом, среди которого и те же маленькие обушки, и кайла, и небольшие ломики… Причем все это выкрашено в черный кузбасский лак и сияло ярче новеньких.

Пашка запомнил ту ночь, когда его буквально растолкал отец и приказал бежать с мамой в подвал. И Пашка моментально все понял, быстро натянул на себя штаны, рубашку и, всунув ноги в чьи-то большие тапки, выскочил вместе с мамой на лестничную площадку.

Где-то снова стреляли, но снаряды теперь ложились совсем близко, и жуткий звук разрывов, казалось, рвал на части весь небесный купол, и в поселке не оставалось ни одного безопасного места.

– Господи… Господи… – задыхаясь от страха, шептала мама, хватая Пашку за руку. – Не останавливайся, сыночек…

Люди выскакивали из квартир и, перепуганные и сонные, бежали вниз, в подвал, в котором видели свое спасение. Бежали даже те, кто до этого по-стариковски с трудом передвигал ноги. Бежали, молились, старушки плакали.

– Господи… Господи… Да что ж это делается! Куда ж они стреляют?!

Куда стреляли, а точнее, куда целились – никто не знал. И трудно было представить, что били специально по мирных домах. Может, артиллеристы какие-то неумелые или стреляли – куда попало, лишь бы израсходовать боезапас? Ведь не враги же здесь, простые мирные люди, дети, старики…

Не прошло и минуты, как Пашка с мамой оказались в коридоре первого этажа, где находился вход в подвал. Кто-то уже догадался включить свет, и люди цепочкой опускались по грязным, никогда не мытым бетонным ступеням и оказывались в мрачных подвальных коридорах. Кое-кто успел прихватить ключи, начал отпирать двери своих отдельных сараев. А там же ни сесть, ни притулиться. Пыль, грязь, хлам. Да и кто мог предположить, что когда-нибудь придется использовать этот подвал в качестве бомбоубежища! Двадцать первый век на земле! Мудрые и высоконравственные правители ни за что не допустят какого-либо конфликта на территории Европы!

Вслед за мамой и Пашкой, в подвал опустились отец и бабушка Оксана. Бабушка тоже опиралась на палочку, в полумраке не сразу находя место – куда ее ставить. Отец вынул из кармана ключи, открыл свой сарай. Привычно нашел выключатель, и помещенье тут же осветилось желтым светом.

Да, здесь можно и присесть, и переждать обстрел. Есть и продолговатая, надежно сбитая, лавка, и крошечный, в углу, столик. Первой усадили бабушку, рядом присела мама. Хватало места и для Пашки с отцом. Но в коридорчиках же толпились те, у кого совершенно не приспособленные сараи, и отец пригласил старушек к себе.

– Ой, спасибо тебе, родной, спасибо, – крестились старушки, стараясь хоть как-то примоститься.

Слышно было, как рядом открывали и соседние сараи, искали хоть какие-нибудь предметы, на которые можно было присесть. Годились и старые ведра, и деревянные ящики, и, конечно же, поломанные стулья. Лишь бы можно было приладить к стенке да присесть хоть на краешек.

Отец покашлял, вышел. Наверное, покурить.

Несколько мужчин уже дымили у ведущей наверх лестницы.

– Входную дверь не запирали? – спросил один.

– В подъезд? – уточнил другой.

– Да.

– Не помню…

– Если что, нужно открыть. А то рванет рядом и может заклинить, не выйдешь.

Да, входная дверь у них классная, металлическая, перед войной вскладчину заказывали всем подъездом. Чтобы никто чужой не мог среди ночи забраться.

– Выйду, гляну, – сказал отец.

Но снова послышался нарастающий свист снаряда, который просто-таки резнул слух и… дом содрогнулся от взрыва! Такое впечатление, что шатнулись даже мощнейшие подвальные блоки, на которых он стоял. Мигом погас свет, и вместе с темнотой в подвале повисла до вязкости густая пыль.

Закричали и заплакали от страха дети. Запричитали и начали громко молиться старушки.

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, Помилуй нас…

– Царица Небесная, Пресвятая Матушка Богородица…

В спешке никто не догадался прихватить фонарик. И теперь в подвале хоть выколи глаз. Начали включать мобильники, чтобы хоть слегка подсветить себе. Но ведь и зарядку телефонов нужно беречь, потому что электричество могло пропасть надолго. Отец вспомнил, что у него в сарае лежала на всякий случай свечка, и без труда отыскал ее.

Теперь сидели, кашляли и молились при свече, словно в какой-то катакомбной церкви.

– Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…

О разном говорится в 90-м Псалме, о разных бедах, подстерегавших род людской с незапамятных времен, и ни словечка о смертоносном металле, который летал сейчас где-то вверху и уже врезался в стену или крышу Пашкина дома. И каждый подумал сейчас о своей квартире, о своих стенах, где они проживали в последние двадцать, а то и более лет.

Пашка был рядом с мамой и бабушкой. Они все-таки потеснились и усадили его между собой. Сидели, обняв с двух сторон сына и внука, словно хотели закрыть его своими телами. Потом появился отец, и Пашка освободился от родных ему рук, поднялся с лавки. Ноги его неприятно дрожали.

– Ну, что там? – спросила отца мама.

– Ничего, – сухо ответил отец, – сидите.

Сидеть-то можно, а если вообще их здесь завалит? Вот как бахнут и сложится дом!

– Стены крепкие, бетонные, – сказал отец, словно догадываясь о горьких мыслях старушек. – Это же хрущевская постройка. Надежно сделана.

Пашка ни о каком Хрущеве не слышал, а если и слышал, то забыл. Зато хорошо помнили старушки.

– При нем хоть и хлеб был кукурузный да с горохом, но такой войны не допускал.

– Так тогда же Советский Союз был, все нас боялись. А теперь…

Отец в такие разговоры никогда не влезал. У него, может, тоже не ахти какое образование, но голова все-таки соображает. И не хуже любого политолога понимает причины происходящего. Он тут же вспомнил старика-стволового, большого любителя поговорить о политике.

– Вот ты говоришь, что все нас боятся? – посмеивался старый горняк, указывая заскорузлым пальцем на одного активиста. – Такое, паренечек, когда-то и в нашем селе было. Хороших хозяев никто не боялся, только уважали. Потому что те и работать старались, и детей обеспечивать. А вот семью пьяниц и дебоширов, которые жили в какой-то халупе, и вправду побаивались, да-а… Как выпьют, бывало, так и придерутся к кому-то. Нормальные люди заботятся о своем благосостоянии, думают о завтрашнем дне, строят хорошие дома и этим гордятся. А тем только покуражится! «Мы никого не боимся, это нас все боятся!» А то, что голытьба голытьбой и всю жизнь с голыми задницами, – это их устраивало…

С нетерпением и страхом поднимались они после обстрела в свои квартиры. Жутко было представить, что на месте твоей любимой комнаты сейчас… развалины! Пашка порывался вырваться вперед, но мама не пускала: а вдруг там где-то застрял неразорвавшийся снаряд! Разве не бывает такого? Начинало рассветать, но в подъезде по-прежнему было темно, и противно скрипели под ногами осколки стекол.

Вот и пятый этаж, вот и квартира. Отец толкнул не запертую дверь, она легко поддалась, в лицо ударило сквозняком… Слава Богу, все цело и невредимо!

Целыми оказались все квартиры, если не считать выбитых окон. Напугавший всех снаряд лег у самого торца дома. А, не приведи Господь, залетел бы в какую-нибудь квартиру?! Даже соседи могли получить контузию.

Утром к бабушке Оксане пришел дядя Игорь.

– Мам, мы решили уезжать, – сказал ей, и молча посмотрел на своего брата. – Поедешь с нами?

Бабушка Оксана всплеснула руками и опустилась на кухонный табурет.

– Куда ж вы надумали? – испуганно смотрела на младшего сына.

– А куда глаза глядят! – зло ответил он. – Пока нас всех здесь не угрохали!

Говорил резко, отрывисто, словно кого-то обвиняя. Отец слушал молча, не поднимая глаз. Наконец спросил:

– А едите на чем?

Дядя Игорь в упор посмотрел на него, словно раздумывая – стоит ли отвечать? И все же взял себя в руки, снизил тон:

– Маршрутка вывозит. До какого-то там поста, а дальше – тоже автобусом.

– А люди же едут? – спросила бабушка, не зная, как ей быть.

Дядя Игорь снова озлился:

– А что ждать?! Что ждать? Пока всех тут накроет? Просидели сегодня в подвале…

– Да и мы же просидели, – сказала бабушка, словно хотела этим успокоить младшенького.

– Знаю, что и вы просидели. Потому и пришел. Если что, поедем вместе.

Бабушка повернулась к Пашкину отцу.

– Что скажешь, сынок?

Отец никогда не рубил сплеча, задумался и сейчас. Конечно, если и дальше будут такие обстрелы, то нужно выезжать. Хотя бы спасая детей и внуков. А что с работой? Наверное, нужно же рассчитаться, забрать документы. До пенсии ему далеко, нужно будет где-то работать.

Решили, что дядя Игорь выедет с семьей сегодня, а они позже. Как только отец уладит свои дела.

– Может, оно скоро и закончится, – высказал робкую надежду отец. – И сразу вернемся.

После этого разговора Пашка почувствовал в душе какую-то тяжесть. Не раз слышал о таком состоянии от бабушки Оксаны, а теперь ощутил и сам. Он всегда радовался, что живет в мирной стране, что не знает, как, например, в африканских странах, что такое голод или холод и что такое издевательство человека над человеком. Радовался, а беда, оказывается, уже была не за горами, не за терриконами, а в одночасье нависла над его малой родиной, Донбассом. Пашке давно не терпелось закончить школу, поехать учиться и стать знаменитым футболистом. Но уезжать, спасаясь от смерти, – это же совсем другое. Уезжать, оставляя свой дом на разрушение, Пашка не хотел. Поэтому и чувствовал эту тяжесть, и ощущал, как глаза наполняются влагой.

– Что ты, сыночек? – подошла к нему мама. – Не переживай. Если что, пересидим где-нибудь не долго, мир не без добрых людей. А потом вернемся.

Хорошо бы!

Маршрутных такси, вывозивших людей, было несколько. Но и желающих выехать – тоже предостаточно. Напуганные ночным обстрелом, люди наскоро паковали сумки, складывая самое необходимое, брали документы и шли на стоянку маршруток. С собой – самое необходимое, ни одной зимней вещи. Не может же быть, чтобы этот кошмар тянулся несколько месяцев!

Дядя Игорь простился с ними еще в квартире, а вот его дочь и свою двоюродную сестренку Алю Пашка решил проводить. Аля была на три года моложе и гордилась, что у нее такой классный двоюродный брат. Она частенько приходила с подружками на футбольное поле, где Пашка радовал даже взрослых болельщиков своей игрой, своими замысловатыми финтами, и демонстративно указывала на него пальцем:

– Вот он, мой брат!

Сейчас же, в ожидание отъезда, Аля сделалась робкой и даже испуганной, словно ей предстояла опасная дорога. А что тут опасного, если до первого, говорят, поста всего ничего, да еще по хорошей трассе. А переедут «серую зону» и вообще будут в безопасности. Надо же, есть, оказывается, места, где никакой тебе войны, никаких обстрелов, люди живут, как и месяц и год тому назад! Живут и не догадываются – какие страхи переносят их сограждане, какие уже есть разрушения и даже смертельные случаи!

– Номер моего телефона у тебя есть, – в который раз повторил Пашка, касаясь пальцами Алиной руки. – Только на постах не звони. И не вздумай ничего фотографировать. Они этого не любят.

Аля молча кивала.

Ее мама, тетя Света, гладила Пашку по голове.

– Пусть родители тоже не затягивают. Езжайте за нами, а там созвонимся, найдем, где приткнуться. Господи, Боже мой, кто бы мог подумать!

– Ладно, ладно, – сурово сказал дядя Игорь, – нечего наперед плакать. Может, и не такое еще придется пережить.

Подскочила маршрутка, пахнула изнутри горячим воздухом. Видно, моталась без перерыва. Водитель даже не вылез, не размял ноги. Сидел, устало положив руки на руль.

Пашку поочередно обняли, тетя Света поцеловала.

– Оставайтесь с Богом!

Пашка молчал, боялся тоже заплакать. Вот она как приходит, разлука.

Пассажиры быстро расселись, но еще несколько минут устраивали по проходу свои сумки. Наконец-то тронулись, и Пашка вместе с другими провожающими помахал рукой.

А уже через пару часов в поселок прилетели горькие вести: водитель одной из маршруток, решив обогнать стоявшие в очереди к блок-посту машины, съехал с трассы на обочину и подорвался на мине…

2

Где-то в конце мая, когда под Славянском и Краматорском уже проходили бои, в небе над Пашкиным поселком было видение. Даже не видение, хотя именно так назвали его потом посещающие церковь люди, а необычная, страшная и таинственная гроза, когда раскаты грома сливались воедино и не прекращались в течение нескольких часов. Более того, гром этот напоминал одновременно и рычание, и визг, и вопль жуткого в своей непонятности неземного лютого зверя, разъяренно грозящего всему сущему на земле. Люди представляли его каждый по-своему, но непременно с дико оскаленной пастью, откуда несло непередаваемым зловонием ада. Не останавливалась ни на миг и молния, с величайшей яростью полосующая небо вдоль и поперек, чего не бывает при обычной, даже сильной грозе. Она не просто била и блистала, она зигзагообразно металась со стороны в сторону, вертикально и горизонтально, словно зачеркивала невесть откуда возникающие небесные знаки. Или всю нашу предыдущую жизнь.

Люди отключали электрические приборы и с замиранием сердца сидели за плотно закрытыми окнами, которые буквально заливало дождевою водой. А рев продолжался, – жуткий, раскатистый, уже напоминая огромный рокочущий морской вал, который не находил себе места, не находил берегов и раскатывался по небу то в одну, то в другую сторону.

Многие молились, даже те, кто не знал, как это правильно делается. Родители удерживали возле себя детей, бабушки − внуков. Почти никто не разговаривал, понимая, что находятся во власти чего-то сверх естественного, противостоять которому не в силах ни одно живое существо. Даже когда все закончилось, не многие сразу же отворили балконы и окна. Вся атмосфера посвежевшей летней ночи была настолько тягостна, что тяжело было дышать.

В поселке потом целую неделю точились об этом разговоры и споры. Все отмечали необычность этого небесного таинственного явления, но только сверх образованные умники, снисходительно улыбаясь, объясняли происходившее с научной точки зрения (сошлись два атмосферных фронта и т. д.). Люди же попроще прямо предупреждали: это ждать беды! И через неделю она пришла.

Пашка вспомнил о той вечерней грозе уже позже, когда поздно вечером на мирный город полетели светящиеся в небе ракеты, чей свистящий и зловещий шорох сразу же напомнил те беспрерывные грозовые раскаты. Но если вечерняя гроза, страшно напугав людей, по сути, не нанесла им никакого урона, то смертоносные творения рук человеческих разрушили несколько домов, убили и покалечили жителей.

Бабушке Оксане о подорвавшейся маршрутке ничего не говорили, потому что и сами ничего толком не знали. Да, подорвалась, да, по вине водителя, да, есть погибшие. Но маршрутка ведь не одна, их много сейчас мотается. С одной стороны – помогают людям, с другой – заколачивают деньги. И, как видно, иногда идут на смертельный риск. Но бабушка прожила долгую и далеко не безоблачную жизнь, и сердце всегда подсказывало ей о случившихся неприятностях и бедах. Как это происходило – она не могла бы объяснить, просто тупо болело в груди, и сердце, как прищемленное, рвалось наружу.

– Не звонит Игорь? – в который раз спрашивала она, поглядывая на невестку и внука. – Чего вы молчите?

Мама Пашки пыталась выглядеть беспечной.

– Там же, наверное, связи нет, мама, – мягко объясняла она свекрови и незаметно покусывала губы. – Позвонит, не беспокойтесь.

– Ой, нет, что-то там не так… – качала головой бабушка. – Что-то не так…

– Ну, что – не так? Что может быть не так?

Бабушка поднималась с дивана, шлепала на кухню. Но через минуту возвращалась назад. Видно, не находила себе места. А потом позвонил дядя Игорь, и мама не узнала его голоса.

– На мину напоролись, – с хрипом выдавил он и замолчал, видно, пытаясь справиться со слезами. – Аля сидела у окна… и теперь… в реанимации…

Мама переложила мобильный из руки в руку, прижала к другому уху, будто ей было плохо слышно. Затем пошла на балкон.

– Приезжайте, поддержите Свету, – продолжал дядя Игорь, – а я ухожу воевать…

Сказал и отключил телефон. А может, и прервалась связь.

Всей правды бабушке, конечно, не сказали, придумали, что Аля подвернула ногу и теперь находится в больнице. Поверила – нет ли – не стали допытываться. Бабушка мудрая, все равно не скажет. Только после этого стала еще задумчивей, сидела в своей спаленке, неотрывно глядя в одну точку. О чем она думала? Конечно, о неожиданной войне, о внучке. А может, вспоминала далекое детство и не менее далекую юность, свою первую и единственную любовь. Совсем молоденькими, восемнадцатилетними, поженились они с Павлом, в честь которого назвали потом и внука Пашку, и, как говорится, в любви и согласии прожили с ним много лет. Глядишь, жили бы вместе и по сей день, да как-то зимой Павел возвращался из райцентра на бортовой попутке, и когда у села водитель начал притормаживать – спрыгнул из кузова на ходу. Ноги его, видно, замерзли, подкосились, и Павел угодил под заднее колесо…

Бабушка Оксана до самой старости жила одна, с радостью встречая внучат летом, а когда стало по-настоящему тяжело – согласилась переехать к старшему сыну.

В селе же ее и по сей день не знают, что такое – война, а здесь…

Кроме электричества, в поселке отключили и газ. Говорят, ночью снарядом повредило трубу, и она стала похожа на сопло реактивного самолета, из которого с ревом вырывалось пламя. И когда теперь включат – одному Богу известно. И в подъезде решили сообща готовить пищу на костре.

Не от хорошей, конечно, жизни решили, но люди сразу повеселели, вдруг почувствовав себя одной дружной семьей, начали выносить к подъезду продукты: картошку, пшено, мясо… Радовалась и детвора, для которой разведение костра всегда праздник.

Отец снова сходил в подвал, вынес хорошо наточенный топор, который легко справлялся даже с сухими и корявыми ветками старой акации, растущей в ряд невдалеке от дома. Соседи же начали выносить из подвалов деревянный хлам, который уже ни на что не сгодится. Все теперь пойдет в костер.

Кладку, на которую нужно будет установить ведро, сделали из кирпича, чтобы устойчивее было. Теперь можно смело ставить воду, пусть греется, закипает, потом уж опытные кашевары начнут бросать туда пшено, порезанную ломтиками картошку, сливочное масло, мясо… О-о-о, да это будет пир на весь мир!

Кашеварили мужчины, но без женщин и здесь не обойтись. Щебечут, контролируют мужей:

– А лучок не забудете?

– Не забудем, не забудем!

– А лавровый лист? А перчик?

– Не беспокойся, все есть.

– И солить нужно осторожнее. Ведро – это ж не кастрюлька. Не знаешь, сколько его и сыпать.

– Разберемся.

Детвора, несмотря на частые окрики взрослых, пыталась подбрасывать в костер ветки, и когда они вспыхивали, маленькие сорванцы от души радовались. Старики же сидели у подъезда на лавочке и тоже поглядывали на еле видимое при дневном свете пламя. Все-таки что-то завораживающее в этих кострах. В любом возрасте смотрит человек и не может насмотреться.

Пашка среди соседской ребятни самый старший. Но никогда и никого из них не обижает, даже если, случается, и зарабатывают. Бегать сейчас с ними, носить сухие веточки, ему уже совестно, сидеть рядом со стариками – тоже не хочется. Вот и стоит у костра, где покуривают мужчины, вспоминая ежегодный праздник День шахтера, когда в ближайшей лесопосадке также варят большой компанией кашу, накрывают «поляну», выставляя столько вкусной снеди, что, кажется, и за неделю не съесть.

И сидели, праздновали до самих сумерек, распевая песни под баян соседа, дяди Миши.

Спят курганы темные, солнцем опаленные,

И туманы белые ходят че-ере-едой.

Через рощи шумные и поля зеле-ные-е

Вышел в степь донецкую па-арень молодо-ой!

Вот сколько лет, говорят, этой песне, еще в стахановские времена придумана, а не надоедает шахтерам, больше полувека звучит на каждом празднике, как гимн шахтерскому братству и шахтерскому героическому труду.

Да-а, было время… А сейчас уже не до песен. Сейчас нужно варить и прислушиваться: не гремит ли с какой-нибудь стороны залп, не летит ли в сторону поселка свирепо свистящий снаряд.

– Ну, что, теперь пусть варится, – заключает главный кашевар и накрывает ведро крышкой. – Ух, и пахнет же!..

Да, легкий дымок, вперемешку с непередаваемо вкусным запахом, уже ползет по всему двору, обращая внимание прохожих.

– Кашу, что ли, варите? – спрашивают весело.

– А как ты думал?! Бери бутылку и приходи.

– Да-а, придется взять да прийти. Аж слюнки побежали.

Балагурят, посмеиваются. Весь подъезд в приятном ожидании необычного обеда. Эх, как было бы хорошо, если бы не эта проклятая война, не эти проклятые обстрелы!

– Только бы не перепортили нам… – глядя вверх произнес один и – накаркал!

Шарахнуло где-то с треском, словно разорвало надвое купол неба, и с нарастающим воем полетел снаряд! Куда полетел, в какую сторону – никто не разобрал! Да и какая разница?! Бежать, бросая все, прятаться в подвал. Но как тут побежишь, если у подъезда старики: запричитали, заохали, опираясь на свои палочки, и сбились толпой у входа в подвал.

– Семенна, да шевелитесь же вы! Что ж вы стали на проходе?!

– Ой, батюшки-светы, батюшки-светы, – едва не плачет старушка, тыча впереди себя костылем. – Да я ж ничего не вижу.

– Сидели бы себе в квартире… А то из-за вас всех накроет!

– Батюшки-светы, батюшки-светы…

Снаряд просвистел и ухнул где-то за поселком. Этот – за поселком. А следующий?!.

В суматохе кто-то опрокинул ведро с кашей, которая тут же залила пламя, и поднявшийся вверх пахучий пар сразу же собрал у почившего костра дворовых котов.

На следующий же день отец сходил на шахту, забрал какие-то документы и, сразу как-то осунувшись, пришел домой. Первый шаг сделан, нужно делать следующий.

– Собирайтесь, будем выезжать.

Пашка знал, что уже выехало несколько его одноклассников. Куда выехало – не известно. У кого-то, может, есть родные, а у них… Бабушка Оксана даже домик свой продала, причем задешево. Если бы ее село находилось поближе, то можно было бы оставить и ездить туда как на дачу. А за сотни километров не наездишься.

Пашке стало грустно, и он успокаивал себя только тем, что вся эта война скоро закончится, и он с родителями вернется в поселок, который неожиданно стал для него очень дорог. Все предыдущие годы мечтал побыстрее закончить девятилетку да поехать учиться в большой и, говорят, очень красивый город на берегу Днепра, а теперь вдруг стало жаль и своего двора, и своего дома, и всего поселка, где он прожил со дня своего рождения. А разве не жаль своих друзей и школы, где тоже была немало интересного и забавного?

– Берем только самое необходимое, – предупредил отец. – А то вы начнете там паковать все подряд.

– Ну, и голыми же не поедешь, – мягко возразила мама.

Брали только легкие летние вещи. Уж до зимы-то, даже до осени война эта проклятая точно закончится! И не забыть бы документы. Без документов в такое время и за порог не выйти.

Собирались, вытирая украдкой слезы. Отец, конечно, не такой строгий, как дядя Игорь, покрикивать на них не станет, но тоже многозначительно покашливает: дескать, не разводите здесь мокроту, настраивайте себя и на опасности, и на неудобства, и на разные разочарования. Без этого в сложившейся ситуации не обойтись.

– Документы положите отдельно, в пакетик, чтобы не растерять.

– А я хотела со шкатулкой взять…

– Шкатулка много места займет.

– Зонты тоже взять?

– Зонты? – остановился отец. – Да возьмите и зонты.

Уложили и два зонта, и женские кофты, на случай дождя и похолодания, и Пашкин фонарик, который заряжался от сети. Пашка, было, заикнулся о бинокле, но отец это сразу отмел:

– Еще на блок-посту прицепятся: зачем, скажут, вам увеличительный прибор? На кого работаете?

Запаслись и продуктами, на первые пару дней. На дольше и не нужно. Не с пустыми же руками выезжают, хватит и на продукты, и на оплату жилья. Чужого жилья. Как же горько было от этой мысли! Бросать свое, нажитое годами, и ехать неведомо куда.

Когда все было готово, присели, по давнему обычаю, на дорожку, а поднявшись, перекрестились. Перекрестился под взглядом бабушки и отец. Пашка не знал, как поступить ему и опустил голову.

Когда подходили с сумками к остановке маршрутных такси, Пашка услышал жалобное мяуканье: на плоской крыше разбитого трехэтажного дома сидела и звала на помощь кошка. Как она оказалась там – можно только догадываться. Видно, в страхе выскочила наверх после обстрела, а вот спуститься назад не могла.

– Мяу-мяу-мя-яу-у…

– Мама, там во-он кошка!

Мама только взглянула в ту сторону.

– Ох, сыночек, да разве нам сейчас до кошек!

Людям, которые стягивались сейчас на автобусную остановку, действительно было не до животных, некоторые семьи даже оставили своих домашних любимцев в квартирах, не задумываясь, что те могут погибнуть от голода. А Пашке, пока и сели в маршрутку, все слышалось жалобное мяуканье.

Водитель набил полный салон и завел двигатель.

Женщины снова крестились, вытирали глаза. Мужчины были суровы и сосредоточенны. Когда проехали по улице и стали выворачивать на трассу, в Пашкином окошке мелькнул стоящий на взгорье пятиэтажный дом: самый лучший, самый красивый и самый дорогой на свете дом, куда они обязательно должны вернуться!

2018 г.