Взрослея, человек спешит расстаться со своим детством, однако память детства цепко держит его всю жизнь…

                    ПЕРВЫЙ   КИНОСЕАНС

    Все мы, взрослые и дети, восторженно воспринимаем само кино и мир кино. Кино, полагаю, – это наш взгляд  на прошлое, на настоящее и будущее. Попытаюсь подтвердить эту мысль своим рассказом… Да и жизнь любого человека тоже может быть основой для не менее интересного киносценария, не говоря о великом разнообразии сюжетов.

    Вспомнить, назвать фильм, который я увидел в своей жизни впервые, не могу. Помню только, что  случилось это, когда мне было около пяти лет отроду.

    С 1944 года я и мама жили в Монголии, в местечке Тамцак-Булак, куда годом раньше, в январе сорок третьего был направлен в специальную командировку отец – инструктором, на службу в 6-ю кавалерийскую дивизию Монгольской Народно-революционной армии. Летом 1945года он в составе Южной группы войск участвовал в боевых действиях против империалистической Японии. И, если война в Европе с фашистами закончилась, то в этих местах она только начиналась. 

    С нами непосредственно отец не был. Находился на казарменном положении – в действующей армии. 

    Перебрались мы в Монголию из холодного и голодного Иркутска. К тому же, по воспоминаниям мамы и бабушки, я в раннем детстве рос болезненным ребенком и к тому времени уже переболел корью, дважды воспалением легких и кучей других болячек. Для того, чтоб выходить меня мама сдавала свою кровь, а бабушка отдавала почти весь свой скромный паек бойца военизированной охраны.

                        Снимок:1943 год. Иркутск. Перед отъездом. 

    В Монголии нас встретила не то – пустыня, не то – степь. Местность, куда мы переехали, представляла собой голую равнину со скудным травяным покровом, подобным старой скатерти на столе. И без единого деревца! 

    Тамцак-Булак считался городком, хотя здесь, помнится, и было-то всего несколько саманных домиков, похожих на сараи, да около сотни беспорядочно разбросанных больших и малых войлочных юрт – стойбищ монголов, землянки и брезентовые палатки военных. Накатанная колея грунтовой дороги вела из городка к реке Халхин-Гол. А вдалеке виднелись горы. Запомнилось название одной из них – Баин-Цаган. Её почему-то часто упоминали. На языке военных место нашего проживания называли «Точка «Ленинград». По условному названию временного полевого аэродрома в нескольких километрах от Тамцак-Булака. 

    Безводная степь простиралась на многие километры, по выражению военных лётчиков, самолеты можно было сажать в любом месте,– ни деревца, ни кустика. 

    О Ленинграде, как о настоящем большом городе, о его блокаде мы, ребятня, даже не имели понятия. Для нас под этим названием был ни больше, ни меньше – аэродром с самолетами-«ястребками» и «кукурузниками» У-2 или ПО-2.

    Тамцак-Булак летом 45-го был фронтовым городком. Здесь находился штаб командующего фронтом маршала Родиона Яковлевича Малиновского. Позже  узнал, что несколькими годами ранее в этих местах уже размещалась ставка советского командования, известная по событиям 1939 года на Халкин-Голе. Тут с мая по ноябрь 45-го было расквартировано и управление Главного полевого эвакопункта Забайкальско-Амурского фронта, где вольнонаёмной состояла мама.

    Была война. Быт был суров. Жили в землянке. Конструкция нашего жилища, со слов мамы, была простой. Нет, это не была, как поется о войне -  «землянка наша в три наката». Крыша землянки делалась из кошмы или брезента, потом она присыпалась землей или обмазывалась  глиной, а стенки обтягивались «далембой» – этаким дешевым хлопчатобумажным материалом. Летом в ней было комфортно прохладно, зимой пока топили – тепло, а чаще – холодно. Отапливали кизяками, прессованным навозом. Вода была привозная. Привозили её цирики – монгольские солдаты, на арбе, высокой двухколесной повозке с впряжённым в неё верблюдом.

    Две землянки, три палатки вот уже, по-военному, и «гарнизон». Постояльцы жили одной семьей. Кучковались. У каждого гарнизона, как и у любой семьи – свой характер. Соседки – подруги мамы, тоже жены офицеров и геологов, взаимно помогая друг дружке, в унынье не впадали и носа не вешали. 

    Местная ребятня (дети военпредов) преимущественно играла в войнушку, хотя игры были разные, чаще подсказанные настроением. В поисках забав пацанва подражая стаям здешних собак, преимущественно почему-то только черной масти, носились с одной стороны стойбища на другую. 

    Бои шли где-то рядом. Была слышна канонада орудийной перестрелки чем-то похожая на раскаты летней грозы. А по вечерам небо слово от зарниц озарялось и светлело от всполохов взрывов. Все это больше впечатляло нежели пугало. И мы, рано повзрослевшие карапузы, подолгу часами заворожёно вглядывались вдаль, засматриваясь на многокилометровые колонны передвигающихся танков и самоходок, трехосных грузовиков-ЗИСов и студбеккеров с гаубицами на прицепе и «катюш».

    Запомнились названия мест, где шли бои, где были схватки с японцами. Взрослые часто упоминали в своих разговорах местечко Баян-Тумен, озеро Буир-Нур, район горы Баян-Цаган, о них более или менее подробно рассказано в книгах участниками тех событий¸ которые, также как и мы, находились тогда в приграничной зоне между Китаем и Монголией. Как, например, в мемуарах военного коменданта китайского города Мукдена А. И. Ковтун-Станкевича «По дорогам Китая. 1937 – 1945». Многое из сказанного в этой книге, я пытался позже мысленно реконструировать, совместить с тем, что запомнилось из рассказов родителей, и, отчасти, по своим наивным детским впечатлениям. 

    В веренице проживаемых нами дней не так часты дни, которые запоминаются навсегда. И не только чем-то событийным, особенным. 

    Вечерело. Почти безоблачное небо еще долго оставалось светлым. В этот отрезок времени, между днём и ночью, каждый ребёнок, знаю по себе, вроде бы, начинает принадлежать сам себе, своим нехитростным занятиям. Ребятня, пока женщины были заняты пересудами о прожитом дне, всё ещё резвилась на улице. Невдалеке от наших землянок, располагалась медсанчасть. А чуть далее – другая часть. Никто и не скрывал, что там находилось оперативное управление фронтом. Об этом свидетельствовало скопище разномастных автомобилей-легковушек – американских «виллисов», «доджей», «шевролет» и трофейных «опелей». Часть их была прикрыта маскировочными сетками. Поглазеть на них, пощупать, для нас, пацанов, и хлебом не корми, – было большим соблазном. 

    И вдруг нежданно-негаданно новость, взволновавшая и взрослых, и детей! Кто-то из начальства распорядился пригласить всех, «местных», смотреть кино. Кино… Я и знать не знал что это такое. В то время мы, дети войны, и слово-то «кино» толком не знали и не понимали. На кино сошлась вся русская община, точнее «бабица» – женщины поселения.

    Сказать точно, когда это было –  не могу. Знаю, что был август 45-го. Но ни дня недели, ни даже числа не помню… Для меня тогда все дни были одинаковы. Сожалею, что дату этого события у мамы потом я так и не уточнил. В семье же, подробностей того необычного для меня вечера почти не касались…

    Только и запомнились, по-детски, некоторые моменты и детали того события: удивительно большая, белая простынь, растянутая меж столбами и в нескольких десятков шагов от неё причудливый аппарат на штативе-треноге. Возле него возился военный человек, что-то примеряя и пристраивая, а на всём пространстве, между ним и экраном, которым и являлась упомянутая простынь, солдаты расставляли деревянные скамейки. Пока смеркалось было шумно и оживленно. 

    Потом что-то громко щёлкнуло, и над усевшимися на скамейках людьми, пробежал луч света. Аппарат подобно кузнечику застрекотал, а на белом полотне сразу же возникли, пришли в движение фигурки людей. Появился звук. Экран стремительно оживал картинками, зрелищными элементами, завораживал. Через некоторое время волшебство это прервалось. Наступила немая пауза, но, ненадолго. Раздались людские возгласы, шепоток быстро перешел в многоголосый шум. Одновременно, то тут, то там заискрились огоньки прикуренных папирос, заклубился виток за витком табачный дым. Оказалось, что закончилась лишь первая часть фильма. Так повторялось каждый раз, пока киномеханик заменял бобину с уже прокрученной лентой на другую бобину со следующей частью фильма. Атмосфера происходящего была вроде современного клубного показа. Столь же искурено-прокуренной. Но всё же более искренней в эмоциях и в общении, непринужденной. Зрителями были фронтовики, на фоне которых словно яркие цветы на лугу выделялись женщины-штабисты (их ещё называли почему-то штабные ППЖ – походно-полевые жены), щеголявшие в отполированных ваксой хромовых сапожках и одноцветных – цвета насыщенного хаки – гимнастерках и юбках из ткани габардин. 

    От всего этого у нас, малышни, восседавшей на скамейке перед самым кинопроекционным экраном, возникло ощущение праздника, которого мы до этого практически и не знали, и по-настоящему не ощущали. И до сеанса, а особенно после него, взрослые старались каждого из нас как-то приласкать, чем-то угостить, потискать. В памяти осталось осязание упругой и мягкой шерстенной ткани гимнастерок от прикосновений со штабистами. Запомнились запахи – дорогого  табака офицерских папирос «штабистов» и терпкой махорки солдатских «самокруток». 

    Долгое время потом ещё хранились подаренные мне штабистами в тот вечер «безделицы» – металлический портсигар и перочинный ножик – предметы моей особой гордости и богатства.

    Видел ли я тогда маршала? Не помню. Разумеется, генералов в сумерках, в той вечерней суете отличали от офицеров расшитые золотом погоны и красные лампасы на галифе, выделить же среди них, по мундиру, маршала, увы, не сумел и не смог бы. Известно одно, что Малиновский в те дни в Тамцаке всё же был.

    После кино, очевидно, кто-то из старших по званию распорядился расставить столы, сколоченные из досок на скорую руку, и накрыть их. Пригласили и женщин с детьми. Пили за победу. Пели. В конце, когда стали расходиться, чей-то басовитый голос напутствовал: «Потерпите, бабаньки, скоро мужья вернутся. Вернутся ваши! С Победой!» 

    Напоследок кто-то дал маме консервы. Две жестяные банки: одна, золотистая -  с американской свиной тушёнкой, другая с красочной этикеткой – с  консервированными кружочками ананаса в сиропе. Для меня они ещё долгое время оставались вожделенной загадкой. Мама не решались их сразу открыть, «второй фронт» – так «обзывали» эти продукты фронтовики, придерживая, известное дело, к торжественному случаю. Мне не терпелось и жуть как хотелось эту новину попробовать. Испробовав (и тушёнку, и ананасы – ел впервые!), рецепторы вкуса запомнили эту снедь как нечто неповторимое и незабываемое – на всю жизнь. Да-да!

    Прошли многие годы, Вновь эти продукты распробовал лишь после «перестройки». Однако… вкус, ощущения и послевкусие были уже не те.

    Вот, пожалуй, и всё что запомнилось от первого в моей жизни киносеанса.

    Получилосьмоё повествование, как подметил приятель, не «о кино», а скорее о «кино в кино», если так можно выразиться. Потом в моей жизни были просмотрены разные фильмы: проходящие, не оставляющие впечатления, и знаковые, остающиеся надолго в памяти. Кино воспитывает. А человека всегда тянет туда, где интересно.

 Борис Москалюк, Луганск, 2014 г.