Яков Рабинер     

ИСКУССТВО ПЕРЕКРИЧАТЬ ШУМ СТАНКА

В поисках работы, проходя мимо стенда объявлений, Сарра обратила внимание на особенно выделявшееся крупным  шрифтом объявление о том, что заводу печатных машинок срочно нужны токари и ученики токаря. 
 –   Вы собираетесь туда устраиваться? – спросил кто-то у неё за спиной.
 Она обернулась. Рядом стояла молодая  женщина примерно её возраста, в сером шерстяном платке, чуть ли не до ресниц закрывавшем её лоб. 
 – Я была уже там. Никакой это не завод печатных машинок. Врут всё. Так, для отвода глаз. Чтобы немцы не пронюхали. Гранаты они делают, –  перешла на шёпот она, –  вот что. Хотя до войны действительно выпускали печатные машинки. Сказали  –  завтра выходить на работу. Не знаю даже. Далеко очень: восемь  километров. Если хотите пойти на этот завод, то можем пойти вместе. Одной вам будет очень трудно найти его.  Вчера я добралась на попутках, но обратно шла пешком, так что дорогу знаю. 
 –   Ну что?
 –   Да, пойду, пожалуй, – ответила Сарра. Мне деваться некуда. Работу потеряла. Дома мать и малыш. 
 –   Тогда лады. Вот на этом же месте в 6 утра. Лады?
 –   Лады.

 Взбудораженная мыслями о будущей работе Сарра не спала в ту ночь. Её тревога словно передалась маленькому Илюше. Он часто –  чаще,  чем обычно, просыпался,  плакал, с трудом засыпал опять. Но она и сама, переживая за грядущее, вскакивала с постели, смотрела на будильник, боялась проспать. Под утро она, совершенно уставшая и разбитая,  всё же заснула, и едва не проспала.
 Малыш дремал, тихо посапывал. Мария Соломоновна встала. Уже на ходу вложила дочери в руку свёрток с лепёшками. Сарра взяла стул, опустила его за окном на землю, перелезла через окно, отдала стул матери и пошла к месту условленной встречи.
 –   Меня зовут Ольга, а вас?
 –   Софа. Имя «Сарра» уже доставило ей столько неприятностей, что она решила назвать себя Софой, тем более что так называл её до войны Володя. 
 По дороге они пытались поймать попутку, но из этого ничего не вышло. Мимо проносились на большой скорости только, набитые солдатами, военные грузовики. И они махнули рукой на идею таким образом добраться на завод.  
 –  Придётся идти пешком – сказала с досадой попутчица. Теперь главное для нас –  не опоздать. За опоздание наказывают очень строго.  Могут лишить пайка и заставить остаться после смены, дорабатывать.  А работа и так с  восьми  до девяти, а иногда даже и до десяти, если не успел выполнить норму. Начальство под угрозой расстрела в случае невыполнения плана, так что, кровь из носу, а план  должно выполнять. Вот оно и давит на рабочих. Условия очень тяжёлые. Но мне сказали, что всё это цветочки. Подожди, мол, зима придёт.
 –   Да, –  вздохнула Сарра, –  мне тоже это уже говорили. Ну а какой выход? Я искала работу, но так и не смогла найти. Всё больше и больше  прибывало  эвакуированных бедняг. Бегают, ищут работу. Ищут ту работу, что легче. А на всех такой работы, конечно же,  не хватает. А на заводе, сами говорите, тяжело. Но жить ведь надо. Я не знаю, чем я буду завтра своего ребёнка кормить и чем за квартиру платить. 
 Так, за разговорами  прошли они все восемь километров. Один раз отдохнули минут пять на какой-то ржавой бочке у дороги, а затем, ещё пять минут в заброшенной железнодорожной будке на полуразвалившейся скамейке, едва отдышавшись от усталости. 
 Попутчицу свою Сарра больше не встречала. Видимо, та не выдержала и всё же ушла с завода.

 Грохот в цеху, куда она шагнула,  стоял неимоверный. Он на время оглушил её настолько, что она не сразу разобрала,  о чём говорит ей человек, стоявший у станка.  Сильно разболелась голова. Но потом отпустило.
 –   Как тебя зовут,  дочка?  –  прокричал ей в ухо токарь, видимо, потеряв терпение докричаться до неё, который, как она поняла,  должен был обучить её токарному делу.    
 –   Софа. 
 –   Так вот, смотри, Софа, как я всё делаю, –  да, соображай сама, что к чему. Что не ясно – спрашивай. Я говорю, –  прокричал он ей опять в ухо,  –  что не ясно – спрашивай. Поняла?
 Сарра кивнула головой, быстро разобравшись, что в этом неимоверном грохоте лучше всего полагаться на язык жестов. Целый день она напряжённо следила за каждым движением мастера, который иногда прерывал работу, чтобы объяснить ей что-то, чем-то загрузить её «черепок», как он выразился во время получасового перерыва. 
 Когда перерыв уже заканчивался, по заводскому радио стали вдруг передавать сводку «Советского Информбюро»:
 Все сгрудились у столба, к которому был подвешен репродуктор и  напряжённо слушали, шикали на разговаривающих  и громко рассуждающих рабочих. 

 «В течение ночи на 17 октября, –  гремел знакомый голос Левитана, –  наши войска вели бои с противником на всём фронте. Особо упорные бои происходили на ряде участков Западного фронта. Организованная командованием Красной Армии в течение последних восьми  дней эвакуация советских войск из Одессы закончилась в срок и в полном порядке. Войска, выполнив свою задачу в районе Одессы,  были переброшены нашим морским флотом на другие участки фронта в образцовом порядке и без каких-либо потерь. 
 Распространяемые немецким радио слухи, что советские войска были вынуждены эвакуироваться из Одессы под напором немецко-румынских войск, лишены всякого основания. На самом деле, эвакуация советских войск из района Одессы была проведена по решению Верховного командования Красной Армии по стратегическим соображениям».

 В тот день мысль о муже не выходила у неё из головы. Где он сейчас? Сумел ли он эвакуироваться из Одессы? Если не сумел, то, скорее всего, он уже погиб. 
 По дороге домой эти мысли навалились на неё с ещё большей растерянностью, чем на заводе. Она опять и опять перебирала в памяти эпизоды их жизни в Киеве и плакала.  

НАЕДИНЕ С «ЗИНГЕРОМ» И ВНУКОМ

 Чёрная, с золотыми вензелями, швейная машинка «Зингер», которую дала Марии Соломоновне хозяйка, работала с нагрузкой настоящего ателье – никак не меньше. Подбрасывала работу хозяйка: то что-то перекроить, то что-то перелицевать. Узнали о портнихе родственники и друзья хозяйки. Количество заказов росло. Пулемётный стук машинки прекращался только тогда, когда надо было поставить новую катушку ниток или разобраться в крое.  И всё бы ничего. Ей ли, знакомой с «Зингером» чуть ли не с  восьми  лет, жаловаться. Всё её тяжёлое по-взрослому детство прошло за этой «игрушкой».  Но надо было ещё заниматься внуком, готовить ему еду, кормить, успокаивать его, занимать его чем-то. 

 Маленький Илюша очень плохо переносил разлуку с мамой. И как бы тихо она ни вела себя, когда собиралась на работу, он часто просыпался, словно объятый предчувствием, что вокруг него, пока он спит, происходит что-то неприятное для него, что-то тревожное.  Тогда,  он,  почти скандировал бесчисленное количество раз единственное слово, которое он мог чётко выговорить «ма-ма», «ма-ма», нервно сжимая и разжимая  кулачки, тянулся ручонками к окну, в котором она исчезала и затем исходил прямо-таки рыданием, которое было не так то просто унять. 
 Весь день его состоял потом из напряжённого ожидания мамы и попыток в «боях» с Марией Соломоновной настоять на своём в своих бесчисленных  капризах и желаниях. 
 Ему не разрешали входить в комнату хозяев, но, как это часто бывает с малышами (запретный плод сладок), он опять и опять повторял попытки сделать это. Маленькому бунтарю хотелось это в пику всем этим окрикам бабушки «Нет, нельзя туда! Не иди туда!» Но, он настойчиво стремился пойти именно туда.  И, он, оглядываясь на бабушку, потерявшую на мгновение  бдительность, с трудом удерживая равновесие, мчался к двери, дёргал её за ручку, тянул на себя. Приходилось опять и опять оттаскивать его от запретной двери. Ответом был – плач насмерть обиженного ребёнка. Мария Соломоновна пыталась отвлечь его, убаюкать. Удавалось всё это с переменным успехом.   

 Она пускалась во все тяжкие, чтобы успокоить внука. В ход шли  игрушки,  ласковый разговор, безуспешные попытки урезонить в моменты особой истерики и плача, и попытка отвлечь его внимание  швейной машиной. Он на минуту заинтересовывался «Зингером», а затем постепенно настолько успокаивался, что под монотонное стрекотание машинки  просто засыпал возле бабушки.  Когда она ложила его в кроватку, он,  нередко просыпался. И, тогда  и всё начиналось сначала: работа на машинке под его плачь и терпеливое ожидание пока внук, утомлённый собственным плачем и убаюканный стрекотанием машинки не заснёт глубоко и  можно будет осторожно, так, чтобы, – не дай Бог! –  не разбудить его,  снова положить в кроватку.   Так повторялось изо дня в день.  Ночью она с трудом засыпала, не зная, куда пристроить  руки, изнурённые работой.  
 Но и приход дочери мало что менял. Она приходила поздно вечером после тяжелейшей смены, к тому же, отшагав  восемь километров  пешком. Тут же падала на кровать, растирала, морщась от боли, ноги, ступни и никак не могла придти в себя и согреться. Маленький Илюша плакал, требовал внимания матери, но получал его далеко не сразу. Зато когда она, наконец, брала его на руки, он почти мгновенно засыпал на её плече под её ласковое бормотание, абсолютно счастливый тем, что она, наконец,  вернулась.

 Зима была впереди, но Сарру уже отхлестали осенние ветра и дожди и донельзя измотал тяжелейший и казавшийся бесконечным путь на работу и домой. И всю эту бесконечную дорогу  – благо было много времени…  –  она  боролась с демонами отчаянья и нараставшей в ней усталости, которые, казалось, только откладывали окончательную расправу над ней до наступления зимних холодов.  И всё-таки она работала. Мало, но зарабатывала.  Главное, что у них была крыша над головой и они, худо-бедно, несмотря ни на что, всё же как-то крутились. 
  
 ЛЕДЯНЫЕ ОБЪЯТИЯ УФЫ

Как ни готовься к зиме, – накупили   тёплого  старья  на толкучке – 
 а обрушивается зима  на  живущих людей  в Уфе,  воистину, как снег на голову. Если бы только снег…
 Температура в ноябре стала падать стремительно, без каких-либо особых пауз, дающих возможность хоть как-то приспособиться к почти арктическому холоду. Минус двадцать  градусов сегодня, минус сорок  градусов завтра, а в иные дни и все минус  сорок. Мороз склеивал губы, ноздри, ресницы, веки. Как ни закутывала себя Сарра шерстяным платком, а мороз всё равно мучил её, то поглаживая лоб и щёки чуть ли не до крови  варежкой, то пытаясь добраться до тела сквозь платок, одежду и варежки. 
 Даже мысли и те, казалось, замерзали. Не думалось, а если думалось, то вскользь  и  всё сводилось к односложному диалогу со своим двойником: «Всё, не выдержу, не могу больше!»  – говорила она себе – «Нет, должна выдержать!». – отвечал ей двойник. –  «Смотри, сколько ты уже прошла. Не сдавайся, не сдавайся!». 

 По пути домой неотступная мысль о сыне вела вперёд, не давала угаснуть её воле. Она представляла себе, как он будет тянуть к ней свои ручонки, когда она появится в комнате и в такие моменты,  словно назло метели и морозу, улыбалась. «Нет, нельзя сдаваться, – твердила она себе. Я не имею на это права». Да и потом, ведь не только она,  вся страна борется за то, чтобы выжить. «Может быть, Абраша, вот как я сейчас,  идёт по глубокому снегу по направлению к фрицам, – думала она, – с автоматом в одной руке и гранатой в другой. Может быть даже с гранатой, которую она лично выточила недавно на своём станке». «Дай Бог, чтобы моя граната выручила его, –  беззвучно молилась она, – оградила от беды, уничтожила его врагов, спасла от смерти!»   

 В этой жуткой, восьмикилометровой дороге на завод и домой важно было не дать ураганному ветру сбить тебя с ног или, не дай Бог, попасть ногой в снежную яму.  Ведь это могло случиться с тобой в любой момент –  провалишься в такую яму, бросишь остатки воли, чтобы выкарабкаться из неё и истощишь на этом все силы. И вот уже ты поддался гибельному, но необоримому искушению поспать, хотя бы ненадолго,  –  бормочешь себе под нос, –  «Только на одну минуту, не больше», а в реальности – беспробудным сном, навеки.   

 Воздух был не просто холодным, а настолько ледяным, что замерзали птицы на лету. Она видела это не раз, когда шла на работу. Чёрными метеоритами падали к её ногам мёртвые вороны, галки. Так и лежали они, то тут, то там, на белых простынях снега зловещими символами совершенно безумной зимы. Страшно как! –  чёрные птицы на снегу, а вокруг – ни души. На все восемь  километров –  безмолвная  белая пустыня, озвученная разве что диким завыванием ветра и свистом метели, не стихающей и беспощадно швыряющей снегом в твоё лицо. И вот в этой, необозримой, белой пустыне только она –  маленький, донельзя хрупкий, волевой комок нервов. 

 Дома она долго не могла согреться, дрожала, хотя мать набрасывала на неё всё, что только было из тёплой одежды, купленной на толкучке. 
 На работе, погрев  в течение десяти  минут руки у буржуйки, стоявшей в «красном уголке» завода, она тут же шла к станку.
 Удивительно, но как только она приходила на завод, она, тут же, с головой, уходила в работу.  Забыв почти тотчас о дороге, о сугробах, о ледяном ветре.  Эта сосредоточенность на работе выручала её.  Длинный  рабочий  день  проходил   быстрее, а главное,  – она знала точно, что всё, что изготовляется на заводе, идёт прямиком на фронт. Ведь каждая изготовленная граната, как объяснили им на собрании – это ещё один подбитый фашистский танк или убитые гранатой фрицы. 

 Она настолько втягивалась в работу, что порой к ней подходил мастер, который обучал её в своё время токарному делу и кричал ей в ухо: 
 – Молодчина, Софа! Только не упарься, слышишь. Не упарься, говорю, побереги себя! Оставь и для своего малыша,  хотя бы,  какие-то силёнки!   
 А в цеху стоял примерно такой же холод как и снаружи. Помещение не отапливалось. Над длинным красным транспарантом во всю стену с надписью «Всё для фронта! Всё для победы!», зияли пустые окна. Стёкла во многих из них были выбиты и настолько плохо закрыты картоном, что ветер легко отрывал их опять и опять, забрасывая снег вовнутрь и по-хозяйски гуляя по всему цеху. К концу смены инеем  покрывались брови и ресницы, замерзали руки.  Многие не выдерживали. Полуголодный  четырнадцати часовой рабочий день и зверский холод обескровливали, изматывали работающих на заводе  людей. Не удивительно, что началось бегство с завода. Оно приняло такой характер, что начальство стало рассматривать это как дезертирство.  «Дезертиров», как правило, вылавливали в военкоматах, где они умоляли военкомов срочно направить их на фронт. 
 «Куда угодно, – твердили они, –  только не на завод». 
 Бегунов возвращали в цех. Вбивали им в голову, что завод – это и есть фронт. Ссылались на Сталина, что было прозрачным намёком, что дело может закончиться для них не только «пропесочиванием»  и «уроками морали», но и обвинением в саботаже. А это, в свою очередь, грозило немедленным тюремным заключением, лагерем и, даже,  расстрелом. 

 ЭТИ КРОВОТОЧАЩИЕ ПАЛЬЦЫ

 В тот день у них в токарном цеху парень потерял сознание. Говорили, –она слышала –  что он чуть ли ни до смерти замёрз у станка. Холод терзал всех. Время от времени она прерывала работу, дышала в ладони, согревая их тёплым паром.  Пока она так грела ладони, к ней однажды подошли и сказали, что её вызывает к себе начальник завода. Она заволновалась. С чего это вдруг она понадобилась начальнику завода? Может быть, что-то не так?  Ведь, она же, старается. На доске, где мелом вписывались имена ударников смены, не раз была и её фамилия. Кто-то из администрации даже смутил её как-то, когда  проверочная комиссия посетила завод. «Это наша стахановка», – представил он её.  Неужели ею всё же недовольны?
 Но начальник встретил её улыбкой, предложил сесть. Сказал, что много хорошего слышал о ней. Качество гранат, которые она делает – безупречное. Именно поэтому он решил перевести её из токарного цеха в ОТК. Отныне она будет проверять резьбу на гранатах.

–  Работа очень ответственная. – сказал он.  –  Брак в этом случае недопустим.  Неразорванная граната – это вероятная гибель наших бойцов. Впрочем, мне не надо вам говорить об этом, вы и сами это понимаете.  Вас  научат пользоваться специальным прибором для проверки резьбы. И,  с завтрашнего дня приступайте к новой работе». 

 В том месте, где её поставили с тем, чтобы  проверять резьбу,  тоже стоял зверский холод. От него невозможно было спрятаться, разве что в кабинетах начальства.  Гранаты для проверки привозили ей в бочках, заполненных специальным раствором, чтобы не  ржавели.  Этот   раствор   был  настолько ледяным,  что когда она   погрузила  в него руку,  то с криком  моментально её  отдёрнула. Ледяными, соответственно,  были и гранаты.  Холодная сталь прилипала к пальцам так сильно, что приходилось,  едва  ли не отдирать их от гранат. Неудивительно, что они кровоточили. К середине смены серый цвет раствора, в котором были гранаты, становился всё более бурым. Но останавливаться было нельзя.  У неё была норма, которую она должна была, во что бы то ни стало, выполнить.   

 Мороз не давал зажить ранам на ладони. Кожа трескалась то в одном, то в другом месте. Обмороженные пальцы нестерпимо болели. Как-то им дали в дополнение к  продуктовой карточки по бутылке водки. Дома она обрабатывала раны водкой и смазывала вазелином. Но утром она опять погружала пальцы в раствор и всё повторялась с жестокой последовательностью: кровь, ледяной раствор, нестерпимая боль. Она стала перевязывать пальцы тряпичными ленточками, которые нарезала дома из старой ночной рубашки. В конце работы от этих повязок оставались только неряшливо свисающие с пальцев грязные и рыжие от крови  лоскутки. 
 Но зато ею были довольны. Начальник лично похвалил её. «Ни одной бракованной гранаты не пропустили – сказал он как-то. Молодец! Вы у нас – одна  из лучших. Ставим вас в пример другим. Вот так, товарищ... – э... , забыл, как вас зовут?».
 –   Софа.
 –   Так держать, Софа!»
     
 НЕСЛУЧИВШАЯСЯ БЕДА

 Домой она часто шла в полудрёме.  Двигалась  в  зимней темноте скорее наугад, ноги уже сами знали куда идти. Вокруг – абсолютное и так пугающее её  безмолвное безлюдье.   Когда она в очередной раз одёрнула себя приказом «Не спать!», на неё тут же навалился страх, осознание того, что она одна на этих пустырях и дорогах, на железнодорожных путях, которые ей ещё предстояло пересечь, а потом на пустых, заснеженных улицах. 
 В тот день именно этот страх вывел её стремительно из полудремотного состояния, включил в мозгу оглушительный сигнал тревоги. Впереди была железная дорога. Когда она оглянулась, то ей показалось, что кто-то следует за ней. Она всмотрелась в белую мглу и действительно увидела фигуру мужчины, который явно ускорял свой шаг по направлению к ней. Она побежала, чуть не споткнулась о заснеженные шпалы. За железной дорогой начиналась улица, в глубине которой был дом, где она жила. Но туда надо было ещё дойти.
 Мария Соломоновна ждала дочь у окна. Она всегда это делала поздно вечером. Тревожилась. По её подсчётам выходило, что дочь должна была уже прийти. Нервы не выдержали или нехорошее предчувствие подсказали ей, но она открыла окно и громко, насколько только можно было громко,  прокричала в морозный воздух: «Сарра! Сарра!». 
 Сарра была уже недалеко от дома. Она слышала крик мамы. Когда она обернулась, то увидела, что силуэт мужчины удаляется от неё в сторону  железной дороги. Видимо, крик Марии Соломоновны спугнул его.  
 Всё обошлось, но с этого момента, она одёргивала себя ещё более сурово при каждой попытке расслабиться. Возвращение домой, помимо холода и снега, «обогатилось» теперь ещё одной пыткой – страхом, что кто-то в темноте крадётся за ней. Она  стала чаще оглядываться по сторонам.
 Домой приходила в жутком нервном напряжении, 
 долго не могла заснуть.

 С ГРАНАТОЙ У ОКНА

 К приходу Сарры уставали и бабушка, и внук. 
 У Марии Соломоновны прибавились заказы, их уже было так много, что она не успевала с ними справиться. Внук был подвижным ребёнком,  как ртуть. Только и следи за ним напряжённым взглядом  –   как бы чего-нибудь не натворил. К вечеру она чувствовала себя настолько измотанной, что просто падала с ног, собирая крохи воли, чтобы не свалиться окончательно, упасть и просто замереть на полу от всей этой смертельной усталости.  
 С квартиры они решили съехать. Переезд дался  очень тяжело, дополнительно измотал их. При этом, Сарру настолько сильно, что она слегла. По новой комнате ходила шатаясь. Истощённой тенью,  то склоняясь над малышом, то над примусом, то над диваном, куда падала и тут же забывалась тяжёлым сном. На работу она не ходила, да она бы и не дошла до работы.  Через два дня приехали проведать её. Сказали, что привезут ей партию гранат, которые надо срочно отправить на фронт. Новая девушка,   которую взяли в ОТК, –  как сказали ей, –  явно не справлялась с работой и   уже пропустила в цех отправки бракованные гранаты.  
 Приехали к ней утром с военным грузовиком, выгрузили гранаты в ящиках и она весь день, в перерывах между боями с капризничавшим и приревновавшим её к работе маленьким Илюшей, сидела у окна и до глубоко вечера проверяла резьбу. Когда она через неделю пришла на работу встретили её чуть ли не на «Ура!», настолько были довольны её возвращением. 
 Время неслось, вместе с жёсткой рутиной рабочих дней, хлопотливым «расслаблением» в воскресенье и лепетавшим всё больше и отчётливей маленьким Илюшей.  Всякий раз, когда Сарра слышала очередную сводку «Софинформ Бюро», она снова подумала о Володе: «Где он? Что с ним?»  
 В ответ на последний запрос о нём, она получила бланк, в который кто-то вписал чернилами: «пропал без вести». 

 Продолжение:

http://proza.ru/2014/09/01/1719