Яков Рабинер

3      

ТОВАРНЯК.  ПРОДОЛЖЕНИЕ УЖАСА.
  Их поезд  так резко остановился, что она едва не упала на своего малыша, испуганный плач которого почти моментально растворился во всеобщем плаче других детей. Рассуждать было некогда. Поезд часто останавливался из-за бомбёжек. В такие моменты все выпрыгивали из вагонов и бросались врассыпную: то падали на землю и прятались за железнодорожной насыпью, то забегали в здание станции, если она оказывалась рядом.  В одно из таких панических бегств из поезда, когда  они укрылись в здании станции, Сарра вспомнила, что забыла  в вагоне свою сумку с деньгами. Без денег они моментально превратились бы в нищих, что называется, без гроша за душой. И если у Сарры ещё теплилась какое-то время надежда, что с деньгами ничего не случится, то она улетучилась тут же, когда она не обнаружила сумку в вагоне. Кто-то воспользовался паникой и хорошо поживился в пустых вагонах.
Теперь она с мамой завистливым голодным взглядом провожала тех, кто на редких остановках покупал продукты у подбегавших к поезду крестьян.  Сарра закрывала глаза, стараясь не смотреть в сторону жующих пассажиров, но отчаянье уже подступило к горлу и грозило перерасти в безумное состояние.
Выручил их ехавший с ними в одном вагоне родственник  Шуры, невестки Марии Соломоновны. Той самой, к которой они совсем недавно под бомбёжкой бегали с передачами в роддом. Оказывается, она ехала в специальном элитном поезде  для семей высших военных офицеров. Поезд, в котором она была, остановился недалеко от них. 
Увидев на платформе родственника, Шура позвала его. Он рассказал ей, что едет в одном вагоне с Марией Соломоновной и Саррой и что они в ужасном положении: голодные,  малыш при смерти, денег нет. Она  откровенно презирала их и от общения категорически отказалась, но вспомнив о том, как они выручили её тогда, когда она была в роддоме,  решила, всё же, помочь. Открыла сумочку.
–   Отдай им! – брезгливо бросила, протягивая деньги.

 УФА. ЗЛО И ДОБРО

 Наконец, после многих дней пути, их поезд остановился и, похоже, надолго. Кто-то прочитал вслух проплывшую мимо них надпись на перроне: «Уфа». Значит, они в Башкирии.
Только тогда Сарра решилась предупредить начальника поезда о том, что её ребёнок серьёзно болен.   
К станции вскоре подъехала санитарная машина. Теперь всё произошло примерно так же, как  и тогда, когда Сарре предложили «топать» до вокзала, а Марии Соломоновне с внуком разрешили сесть в машину. Только в этот раз всё произошло с точностью  до наоборот. В этот раз  Сарре с сыном велели сесть в машину и ехать с ребёнком в больницу, а Марии Соломоновне было сказано, что она должна оставаться на вокзале и ждать следующего поезда, на котором она продолжит «дальнейшую эвакуацию вглубь страны».
Мария Соломоновна расплакалась.
–   Никаких возражений не принимаю – рявкнул тот, кто был, видимо, главный в санитарной команде, приехавшей за больным Илюшей. –  Идёт война. А во время войны приказы выполняются беспрекословно. Я вам сказал  –  он повернулся к Сарре и добавил жёстко:  Вы с ребёнком едете с нами, а она остаётся на вокзале ждать следующего поезда. Это приказ! Всё. В машину!
Сарру с ребёнком санитары почти затолкали в машину и с этого момента заплаканное лицо матери, всё удаляющейся от неё, впечаталось в её память и не собиралось их покидать.
Попытки Сарры в больнице повернуть события вспять тоже ни к чему не привели.
–   Слёзы вам не помогут – сказала ей заведующая больницей.  –  Больница – это не гостиница. К тому же вы находитесь в инфекционном отделении. Ваш ребёнок серьёзно болен, мы даже не знаем  – выживет ли он. Кстати, вам надо будет подписать бумагу о том, что, в случае его смерти, мы не несём за это никакой ответственности.  Вы можете остаться в палате с ребёнком, он слишком маленький, чтобы оставлять его одного, а ваша мать – не моя забота. Раз ей сказали, что она должна ехать дальше, значит,  она должна ехать дальше.
–   Запишите её данные! – бросила она медсестре и удалилась.
Медсестра записала данные. Подвела Сарру с сыном к палате. Распорядилась, чтобы нянечка помогла «новеньким». Сарра села на кровать. Взяла на руки малыша. Его успели накормить. Истощённый, но уже не голодный, он впервые за много дней  сытно посапывал у неё на руках.  Всхлипывая и вытирая слёзы свободной рукой, она рассказала нянечке о том, что произошло на вокзале.
–   Не  переживай  так, детка,  –   обняла её за плечи нянечка. Я тебе помогу.   У меня своя комнатка здесь, во дворе больницы.  Твоя мама поживёт у меня столько,  сколько нужно будет, чтобы поправился твой сынок. 
–   Эта палата на первом этаже. Видишь как низко над землёй – подвела она Сарру к окну. Вы сможете сменять друг друга.  Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем.
–   Но мне нечем вас отблагодарить – с сожалением прошептала Сарра.
–   А мне ничего и не надо.
Сарра оставила Илюшу  досыпать под присмотром одной из  добровольных кормилиц при больнице и поехала с няней на вокзал.
Не шевелясь, уже несколько часов провела на широкой вокзальной скамье Мария Соломоновна, постаревшая в одночасье, она сидела, сгорбившись, словно на её плечи кто-то грубо навалил непомерный груз и исчез ужасно довольный её страданиями. Ей сказали, что поезд придёт ночью и дали билет, который она должна будет предъявить при посадке.  Впервые, после давней смерти мужа, она почувствовала себя опять на краю пропасти, в которую вот-вот её столкнёт  судьба.
–  Как же она может уехать и оставить Сарру одну с малышом? И что будет с ней самой?
Вопросы впивались в мозг, назойливые, панические, без всякого шанса найти  на них ответ. И она не поверила своим глазам, когда оглянувшись на странный шум и всматриваясь сквозь слёзы в темноту полупустого зала ожидания, обнаружила бегущую к ней заплаканную дочь и какую-то незнакомую  женщину, едва поспевавшую за её дочерью.  

 УФА. ЗЛО И ДОБРО.  ч..2

Поздно вечером, когда заведующая уходила домой, нянечка подбегала к окну, подзывала прячущуюся в тени дерева Марию Соломоновну и помогала ей влезть в окно палаты.  Сарра тем же ходом, через окно, спускалась во двор больницы  и шла в комнату няни. Там её ожидали обед и кровать. Нередко, выбирая между острым желанием поесть и не менее острым желанием поспать, она выбирала последнее. Стоило ей только прилечь, как она тут же засыпала. Не было сил даже раздеться. В таких случаях говорят: «провалился в сон». Вот она в него и проваливалась. И сон был почти всегда одним и тем же: какой-то незнакомый город, непохожий ни на Уфу, ни на Киев. Туманный вечер. Она вышла из дома и идёт через дорогу в магазин и вдруг видит среди прохожих мужа. Она бежит сквозь толпу, пытается догнать его, но, то появляется, то исчезает. Когда бы ни снился ей подобный сон, она просыпалась от собственного крика,  и этим криком всегда было: «Володя-я-я!!!»   
Прошёл месяц.  Малыш явно приходил в себя. Он всё чаще улыбался.
Сарре дали понять, что его вот-вот выпишут из больницы.
Надо было думать, что же делать дальше. В тесной комнатёнке няни они больше не могли оставаться.
Денег было в обрез,  так что о том, чтобы найти квартиру за оставшиеся гроши не могло быть и речи. Словно две бездомных цыганки (одна с ребёнком на руках) бродили они по улицам Уфы, не зная куда приткнуться и что им делать. Няня предложила Марии Соломоновне пойти в военкомат. В конце концов, у неё двое сыновей на фронте. Должны же, ей там  чем-то помочь. Кто стучит,  как следует  –  тому, в конце концов, открывают.
Мария Соломоновна решительно потянула на себя дверь военкомата. Сказала секретарше, что она хочет попасть на приём к военкому. 
–  У меня двое сыновей на фронте: Алексей и Абрам Шкляр. А здесь я, моя дочь и  годовалый внук, которого должны на днях выписать  из больницы после месяца пребывания там.  Дочь шатается от усталости.   Деваться нам некуда. Денег нет. Мы  вот-вот свалимся замертво на улицах Уфы. Помогите нам!
Всё это она выпалила, как только переступила порог кабинета военкома.
–   Как вы, сказали, зовут ваших сыновей?   
–   Абрам и  Алексей.
–   А фамилия?
–   Шкляр.
–   Шкляр, так-так   –  повторил военком за ней, что-то записывая в блокнот, и через мгновение  откинулся в кресле. –  Сделаем вот что: зайдите ко мне  денька через два. Потом подумал, постучал карандашом по столу и бросил  уже поднимавшейся со стула Марии Соломоновне: «Впрочем,  я передумал, заходите ко мне завтра в пять. После небольшой паузы добавил, –  «Да, да, завтра в пять»
–   Я навёл кое-какие справки о ваших сыновьях, –  сказал он, выходя из-за стола,  как только она появилась на пороге его кабинета. – Придвинул к ней стул. –  Присаживайтесь, пожалуйста.
Хотел закурить папиросу, но передумал.
Взял со стола какую-то бумагу.
–   Вот что я получил в ответ на свой запрос из Штаба фронта, благо его отделение находится в Уфе.
О вашем старшем не могу распространяться. Он выполняет особое задание, очень важную для нашей победы работу – это всё, что я могу вам сказать.
–   О младшем могу сказать немного больше. Совсем немного, – добавил он, улыбнувшись.  –  Ваш сын – командир партизанского отряда. За проявленное им исключительное мужество, он  награждён недавно звездой Героя Советского Союза. С чем я вас, от всей души, и поздравляю! –  пожал он ей руку. –  Вы, Мария Соломоновна, воспитали,  прекрасных сыновей и вполне можете этим гордиться.
Он вернулся на место за столом. Сел в кресло под портретом Сталина, открыл блокнот.
–   Я сейчас набросаю распоряжение о выдачи вам единовременного пособия в четыреста  рублей.  Это всё, что мы можем сделать для вас. Подойдите с этим распоряжением в бухгалтерию. Как выйдите – в конце коридора, налево. С жильём мы, к сожалению, не можем вам помочь. Походите, поищите. Думаю, что вы что-то найдёте. Удачи вам в этом! Он снова пожал ей руку и любезно проводил до двери.
–   Абр-рам Ефимович..., вот как, –  намеренно картавя при произношении имени, сказала, выслушав её та, которая назвала себя главным бухгалтером.
Значит Абр-рам на фр-р-онте?  Чудеса в решете,  да и только!  Вы когда-нибудь слышали такое, –  обратилась она к сотрудницам отдела: Абр-рам на фр-р-онте? Звучит, ну прям, как анекдот, – рассмеялась она.
–   Абр-раша, говорите, храбр-р-о воюет и даже нагр-р-аждён – подняла она брови, изображая недоумение. Ух-ты! Вот это да!
Так вот, – лицо её стало серьёзным и злым, –  Абр-раши не воюют. Они отсиживаются в тылу и если воюют, то за хорошие пайки и тёплые местечки для себя и своей любимой Сар-рочки. Небось,  сыночек то ваш, Абр-р-аша этот, стоит сейчас на улице, ждёт, когда ему мамочка вынесет деньги от нас.
Вы всё придумали и своими баснями заморочили голову нашему военкому.  Хитрость ведь у вас в крови, не так ли?
Не дам я вам денег. Не дам и всё тут. Ни Абр-рашам, ни их матерям здесь не подают. Зарубите это на своём носу, мадам Шкляр-р.
Мария Соломоновна быстрым шагом прошла мимо секретарши и резким движением открыла дверь кабинета военкома.
–   Ноги моей больше не будет у вас. Я думала, что вы хотите помочь матери двух фронтовиков, но она так оскорбила, так унизила меня, что лучше нам умереть на улице от голода,  чем безропотно выслушивать то, что наговорила по  адресу моих сыновей эта хамка и антисемитка.
Она расплакалась, почувствовала, что у неё кружится голова, упала на стул.
–   Успокойтесь! – выйдя из-за стола, подбежал к ней со стаканом воды военком.  Выпейте и успокойтесь.
Она отпила, отдала ему пустой стакан. Сказала, вытирая  ладонью слёзы. – Мои сыновья геройски воюют на фронте, рискуя своей жизнью, а эта мерзавка отсиживает свою толстую задницу в тылу и позволяет себе оскорблять меня.
–   Я не знаю, что мне делать – бросила она отчаянно, сквозь рыдания. Мы погибли теперь. Мне больше некуда обратиться за помощью.
–   Успокойтесь и расскажите мне по порядку, что случилось – сказал военком...
–   Это правда то, что она мне сказала? – обратился военком к заведующей  бухгалтерией. Мариам стояла у полуоткрытой двери за его спиной, вытирая ладонью слёзы.
–   А я не знаю, что она вам сказала.
–   Вы оскорбляли её?
  Не получив ответа, он повысил голос, перейдя на крик:
–   Вы оскорбляли её?
Молчание...
–  Входите, пожалуйста,  Мария Соломоновна – пропустил он её вперед
и жёстко обратился к присутствующим:
- Она оскорбляла её?
–  Вот вы –  обратился он к одной из сидящих за ближайшим к начальнице  столом – она оскорбляла её?
Та, молча, кивнула.
 –   Она оскорбляла её? – обратился он к другой работнице.

–   Да, оскорбляла – твёрдо ответила та.
–   Так... я назначаю вас заведующей бухгалтерией.
А вы собирайтесь и уходите. Вы больше не работаете здесь.
Вы опозорили это учреждение. Мы напрягаем все силы, чтобы помочь армии, двое  сыновей Марии Соломоновны на фронте, храбро воюют, не жалея ни жизни, ни сил, один из них стал Героем Советского Союза –  потряс он бумагой полученной из Штаба фронта. Как вы смели оскорбить мать Героя Советского Союза своими антисемитскими инсинуациями?! Собирайтесь и уходите! Немедленно! И скажите спасибо, что я не отдаю вас под трибунал.  Считайте, что вам повезло. Оскорбление Героя Советского Союза приравнивается к военному преступлению.
Он взял  у неё ключи от сейфа и  проследил суровым взглядом её  уход. – А вы, – обратился он к той, которую он назначил новой заведующей, –  садитесь за её стол. Вас, кажется,  Марией зовут?  Так вот, Мария, откройте этим ключом сейф и выдайте своей тёзке  четыреста  рублей. Положите в сейф моё распоряжение на этот счёт.
–   Всё будет  в порядке, уважаемая Мария Соломоновна. Вы уж нас извините за то, что здесь произошло. Что делать?! – вздохнул он и развёл руками.  – Не зря ведь говорят: « В семье  –  не без урода»».

   ВСЯ ТЯЖЕСТЬ КРЫШИ НАД ГОЛОВОЙ

Теперь у них было  четыреста  рублей, а вот жильё предстояло ещё каким-то образом найти. Открыть «запертую дверь» этой проблемы оказалось очень непросто. Утром, накормив маленького Илюшу и позавтракав тем, что Бог послал, они шли «стучать в двери».  Ведь сказала же нянечка: «тому, кто стучит, в конце концов, открывают». Им открывали, но, увидев малыша на руках,  почти тут же, захлопывали дверь. Удивлённо и недовольно бросали: «С ребёнком? Нет, мы не сдаём».
За спиной были уже десятки таких захлопнувшихся дверей. Усталость и отчаянье снова становились их попутчиками. 
–   Подержи его! – передавая Илюшу Марии Соломоновне, сказала Сарра.
У меня уже руки отваливаются.
В конце концов, они сели на скамейку в грязном и пыльном скверике. Молчали.  Илюша потянулся ручонками к Сарре. Что-то залепетал нетерпеливо. Сарра  усадила его на колени.
–   Думаю, мама, что ничего у нас сегодня не получится. Есть же невезучие дни. Так вот этот день, как раз,  –  из таких дней. Смотри,  уже темнеет. Надо возвращаться.
–   Знаешь что, дочь - ответила Мария Соломоновна. Давай всё-таки ещё  походим. Ты уже немного отдохнула. А вдруг!
Отказали. Опять отказали. Илюша заснул на руках у Сарры так крепко, как будто его усыпила  монотонность ответов тех, кто открывал им двери.
«Вдруг», увы, не получалось. 
–   Всё, последний раз – сказала Мария Соломоновна.
Дверь, в которую они постучали,  какое-то время не открывали. Чуть погодя, она со скрипом, медленно, но, всё же, открылась.  На пороге стояла малышка лет пяти и мальчик, видимо, её старший братик. Они позвали маму.
–   Нет, если бы без ребёнка, я бы вам сдала, а так...
–   Я вижу  –  у вас стоит швейная машинка «Зингер»  – сказала Мария Соломоновна. - Точно такая была и у меня до войны. Я – профессиональная портниха. Я буду бесплатно обшивать ваших детей... и платить за квартиру, конечно. Пустите нас! Нам некуда деться. Хоть на улице ночуй. Мои сыновья на фронте. Один, как мне сообщили, стал Героем Советского Союза. А мы здесь бедствуем. Просто пропадаем.
–   Ладно, заходите – немного подумав, предложила  хозяйка.
–  Да, вы правы –  это «Зингер». Вот, –  показала она на столик в прихожей.
Она провела их через большую комнату. Познакомила с мужем.
Открыла дверь в маленькую комнату.
–   Тут наша малышка спала. Даже её кроватка осталась. Вам как раз будет кстати. Она вдруг прикрыла дверь за спиной. Сказала едва ли не шёпотом:
–   Только с одним условием: ваш малыш не должен заходить в нашу комнату. Проследите за этим.
Она подвела их к окну. Окно выходило на улицу. – Видите, –  сказала она, –  окно почти над землёй. Вы может пользоваться им для входа и выхода. Там, – показала она уличную колонку, – мы воду набираем.  Там, подальше –  уборная. Устраивайтесь. Если нужно вам нагреть что-то, не стесняйтесь, скажите мне. Об остальном поговорим позже.
В комнатке, где им предстояло жить, стоял диван, детская кроватка, один стул и шкафчик. На шкафчик поставили «Зингер». Позже они купили примус и керосиновую лампу.  Мария Соломоновна попросила разрешения повесить на стене портрет мужа. Хозяин помог ей сделать это.
Так они и зажили в малюсенькой комнате. Главное, что у них теперь была крыша над головой. Малыша, правда, страшно нервировало окно, которое отныне заменяло им дверь. Как только его подносили к окну, чтобы передать тому, кто был внизу, на его личике появлялась гримаса плача, как предисловие к испуганному  рёву, который с трудом удавалось унять.
На улице была масса впечатлений для него, и он быстро успокаивался.  В комнате же выручали  – не сразу, конечно,  –  погремушка и плюшевый заяц,  которые  им дала хозяйка. Но ещё более, конечно, ласковость и нежные хлопоты  мамы и бабушки.  Со временем он втянулся в эти «вылазки» наружу через окно и обратно в комнату и, кажется, почти получал удовольствие от этих качелей из одних рук в другие. Плач в скором времени сменился улыбкой и стойким рефлексом: раз несут к окну, значит, он будет на улице, где ему становилось всё интересней и интересней.
Но время шло. А, впрочем,  скорее, бежало. Надо было думать, что им делать дальше. У них было,  какое-никакое жильё,  но, теперь,  надо было решать, как они собираются его оплачивать в ближайшем будущем. И решать срочно.

                 ВСТРЕЧА С АКАДЕМИКОМ

Однажды они остановились на перекрёстке, пропуская длинный поток военных машин, который, казалось, никогда не иссякнет.
–   Мама, мама, смотри – академик Богомолец!
Сарра показала на мужчину в шляпе с кожаным портфелем в руке.
–   Ты его знаешь? – спросила Мария Соломоновна.
–   Только наглядно. Он приезжал иногда в библиотеку Академии Наук, где я работала? – Мама, куда ты? Не надо, мама...
Но Мария Соломоновна, увиливая от машин,  виртуознее  иного тореадора,
уже была на той стороне и о чём-то спрашивала именитого академика, лауреата Сталинской премии,  прославившегося, среди прочего, созданием   эффективной антисептической сыворотки для открытых ран.
–   Я ничего не могу вам гарантировать, – сказал академик и бросил взгляд на противоположную сторону, где стояла дочь Марии Соломоновны, не знавшая,  куда деться от смущения  и неловкости. – Но пусть приходит.  Посмотрим, может быть, мы что-нибудь и подыщем для неё. 
Академик приподнял шляпу, бросил Марии Соломоновне: «Всего доброго!» и исчез в соседнем здании, строгом и хмуром как само небо над Уфой.
–   Нет, я не пойду к нему, мама, - заупрямилась Сарра. – Я не могу. Ты просто навязала меня ему. Я не могу так идти устраиваться на работу. Нет, я не пойду. И что я буду у него делать? Пробирки мыть, перебирать бумажки.  Я бы хотела работать в госпитале. Тогда я буду точно знать, что я что-то делаю для фронта. Я слышала – сейчас так много   раненых пребывает   в Уфу. 
Хозяйка посоветовала Сарре подойти в центральную больницу, которую превратили недавно в военный госпиталь.
Страна, как тяжело раненный боец,  мучительно  истекала кровью.  Критически  нужны были врачи, медсёстры, нянечки.   

 ТУАЛЕТ  ДЛЯ  ВОЕННОГО  ГОСПИТАЛЯ

–   Работы в госпитале для вас пока нет, –  сказал ей широколицый, бородатый башкир, который, как оказалось, был комиссаром медицинской службы и заведующим госпиталем. –   Но мы делаем пристройку к зданию больницы и нам очень нужны сейчас  строительные рабочие. Если вы готовы поработать бесплатно у нас на стройке, то я обещаю вам, что как только мы закончим с ней, я зачислю вас в штат госпиталя.

Критически неудачные обстоятельства делают нас порой двужильными. Инстинкт выживания становится главным в нашем характере и просто навязывает нашему телу, каким  бы оно ни было усталым, свою волю. Одно вызубрила Сарра на всю жизнь: «терпение и труд – всё перетрут».  Им надо выжить. И если работа на стройке - один из способов выживания, что ж, значит быть тому, значит надо терпеть, что бы там ни было. А зой гэйцах – говорят на идиш евреи, что означает: вот так оно идёт, мол, ничего с этим не поделаешь, –  значит, так тому и быть.
С утра, натянув большие рабочие рукавицы на свою маленькие ладони, худющая, бледная от малокровия и недоедания, она хваталась за тачку, нагруженную песком и, с трудом сдвигая её с места, везла по дощатому настилу к строительной площадке. Песок сменялся порой кирпичами, солнце сменялось ветром и дождём, но она опять и опять впрягалась, как тягловая лошадь в этот  тачечный  гуж,  и, стиснув зубы, твердила себе под нос одно и, то же:  «надо терпеть».

Ступни горели, ладони покрытые мозолями ныли. Она падала от усталости там, где её заставало объявление о перерыве и, съев лепёшки, которые спекла для неё мать, снова принималась  носиться с тачкой по стройке.  Психологически выручало и то, что  она была втянута в общий патриотизм, который, благодаря непрерывной пропаганде, въелся в плоть и кровь многих. Ведь госпиталь будет военным. И она будет среди тех, кто помогает раненым выздороветь и как можно раньше вернуться в строй. Ведь,  именно таких упорных  женщин,  как она, Сталин недавно  назвал в своей речи по радио  «тружениками тыла».  И, кроме того,  вдруг среди раненых окажется Алёша, Абраша или Володя. Кто знает?

Её научили профессионально класть кирпич, заливая  каменную  кладку цементом. Командовавший стройкой прораб,  даже похвалил её,  недоумевая, –   откуда в этой худенькой полудевчонке-полуженщине  столько энтузиазма и упорства. 
Через месяц пристройка к госпиталю была готова и многим из тех, кто добровольно работал на стройке, предложили работу в госпитале. В том числе и Сарре. Госпиталь был военным и поэтому все, кто нанимался на работу,  должны были дать присягу подчиняться  беспрекословно  руководству госпиталя. 
 –   Я решил назначить вас на раздачу, - сказал ей заведующий, которого она про себя называла просто «башкир», забыв его имя и отчество сразу же после того, как он ей представился.  – Тем, кто работает на раздаче, разрешается покушать на кухне. Вон,  вы,  какая худенькая. Там и подкормитесь немного. Часть своего обеда разрешаю вам брать домой. Мне сказали –  вы достойно поработали на стройке.

 –   Спасибо вам! – и пожал он ей руку.

 Ей и впрямь было хорошо на раздаче. Много беготни, конечно: из палаты на кухню, из кухни в палату, на первый этаж, на второй, на третий. И к тому же, с тяжёлыми подносами с едой.  Она старалась  обращаться к  раненым  внимательней и ласковей. Расспросит о семье, о ранениях, подушку поправит. Нянечку позовёт, а то и сама сделает за нянечку то, что может. Ноги гудели как и раньше, но зато она теперь работала в госпитале.  Она помогала выжить тем, кто был ранен, помогала многим из них вернуться в строй.
 Увы, жизнь, как это часто бывает, стремится к дурному противоречию. И, как не уверяй себя, что всё, в общем и целом, хорошо, а смотришь, за спиной удачи уже пристроилась, пока ещё незримая, постоянная её соперница – неудача.
 –   Зайдите ко мне – перехватила её как-то женщина в белом халате, на строгое, неприветливое  лицо которой она время от времени  наталкивалась в больничных коридорах. Почему-то она пригласила её в кабинет заведующего отделением,  – того самого башкира, который принимал её на работу.

 Она не предложила ей сесть.  Резко, голосом, не предполагавшим каких-либо возражений, бросила ей: 
 –   У нас засорился туалет для раненых на первом этаже. Так вот – вам придётся заняться им и навести там порядок. Причём сделать это надо срочно, а точнее – немедленно. Вот ведро –   показала она на ведро у стола. Возьмите его и идите убирать туалет. 
 –  Я работаю на раздаче, меня поставил заведующий на раздачу. Я не уборщица – пыталась возразить Сарра.  
 –   С сегодняшнего дня вы больше не работаете на раздаче. Я исполняю обязанности заведующей на время отсутствия Рустэма Нуриевича.  А вы – моя подчинённая. Вас ведь Сарра зовут?  Так вот, подчинённая Сарра,  я снимаю вас с раздачи и назначаю вас на должность уборщицы.  –  И слёзы вам не помогут,  –   отрезала она, видя, что Сарра расплакалась. Вы давали присягу, когда вас зачисляли в штат? Вот и подчиняйтесь присяге! Говорить с вами я буду тогда, когда вы всё закончите и доложите мне об исполнении. 

 Все унитазы в туалете оказались забиты.  Вода, смешанная с мочой залила по щиколотку пол. Экскременты плавали в этой зловонной жиже. Но всё, что дала ей новоявленная начальница – было ведро. Она вспомнила о рукавицах, которыми пользовалась на стройке, с трудом нашла их в гардеробной. Пришлось зачерпывать всё ведром, помогая себе рукавицами и, наполнив ведро, бегать сливать всё это в канализацию во дворе. Слёзы лились безудержно, но она не могла их вытереть. Серые перчатки довольно быстро стали грязно-бурого цвета.  Миазмы, заполняя пространство помещения,   были  нестерпимыми. Они забивала  ноздри и разъедала глаза, отчего они слезились ещё сильнее.  Горло перехватывали нервные спазмы и непроходящий рвотный рефлекс. 

 Потная рубашка прилипла к телу, а холодный ветер, как назло, тщательно ощупывал её всякий раз, когда она выходила во двор выливать ведро. Из-за этого, ко всем неприятным ощущениям, прибавился ещё и озноб. Похоже, что издевательство над ней было продумано заведующей до мельчайших подробностей. Уж очень, видимо, хотелось ей, как следует унизить «эту жидовку». Причём, сделать это непременно хотелось, как можно больнее и  основательней. 
 Закончив работу, Сарра протёрла, как могла, тряпкой пол. Вымыла тщательно руки на втором этаже. Зашла в отдел кадров. Попросила карандаш и лист бумаги. Набросала заявление об уходе и вручила начальнице отдела кадров.  Снова спустилась вниз. Взяла ведро, в котором лежали  пропитанные зловонной жижей  рукавицы и тряпка. Зашла в кабинет заведующей. 
 –   Я закончила работу, которую вы мне поручили – сказала она. Но хочу добавить к этому, что я больше не ваша подчинённая. Я только что отнесла в отдел кадров моё заявление об уходе из госпиталя. 
 –   Вот вам ваше ведро – добавила она и демонстративно поставила его прямо у ног,  вышедшей к ней из-за стола заведующей.

 В тот вечер, когда она вернулась домой из госпиталя, она дала волю слезам и так плакала,  что даже маленький Илюша почувствовал, что с мамой что-то не ладно. Он потянулся к ней ручонками,  давая понять ужимками и звуками, что он хочет быть рядом с ней.  Мария Соломоновна поднесла его к Сарре и он несколько раз жалостливо погладил её по голове.
 В госпиталь за расчётом она не пошла. Да и какой там расчёт! Она едва поработала там две недели. А месяц на стройке не считается, ведь она работала там бесплатно, в надежде на... 
 Да, как говорится - человек предполагает, а Бог располагает.
 Они опять оказались на грани нищеты. Впереди была холодная осень и, судя по всему, невероятно холодная зима. Её уже не раз стращали безумными  морозами в Уфе. 
 Они экономили на всём. Мария Соломоновна, увидев как-то, что хозяйка готовит борщ, попросила отдавать ей свекольные очистки и ботву. Из ботвы она  делала свекольный  отвар, который они называли супом, а очистки, аккуратно очистив от кожицы, она нарезала тонкими пластинками и давала дочери.  Маленького Илюшу три раза в день кормили манной кашей. Похоже, что он возненавидел её. Он плакал, когда его кормили, выплёвывал кашу, мотал головой слева направо и справа налево, отталкивал поднесённую к его губам руку с ложкой, но они заставляли его есть ненавистную кашу опять и опять, и он поправлялся буквально у них на глазах.