Ника Черкашина

Рассказ

Она была противоречива и непредсказуема. Подруге, задумавшей бросить мужа, внушала: «Не вздумай! И мысли такой не смей допускать в свое сознание! Что мы значим на свете без мужчин? Они - наше небо!.. И пусть - не атланты, и пусть - не опора, зато хотя бы стимул…почистить зубы перед сном!..» Другую подругу утешала совершенно противоположной сентенцией: «Да, не убивайся ты так! Все мужчины, даже самые лучшие – у наших ног. А если не у ног, то - под ногами!.. А под ногами - только мусор…. Выгнала и радуйся – лишний сор вымела из своей жизни!..»

Она сидела на диване, а он как раз лежал на ковре – практически у нее под ногами…

- Почему же ты меня не выгонишь? – спросил он тогда, смеясь.

- А тебя нельзя выгнать.

- Почему, интересно?

- Потому что ты – лев.

- И что из этого?

- Львов не выгоняют. Их или возводят на трон, где они царят, или загоняют под трон, где они скулят. Ясно? - Ясно, - сказал он, но толком так ничего и не понял. Впрочем, что тут понимать. Он – лев по гороскопу, родился на Спас, то есть –девятнадцатого августа. Ему уже сорок два, а жизнь и не думала возводить его на трон, но и под трон пока не загнала. Он еще барахтался. И выгнать его, действительно, нельзя – он, как сказочный колобок, всегда и от всех уходил сам. И никогда ни к кому не возвращался. Таково его кредо, как в песне Высоцкого: «Возвращаются все, кроме лучших друзей, кроме самых любимых и преданных женщин»… Но как эта сопливая девчонка узнала об этом? Догадалась?..

Он не раз замечал, что интуиция у некоторых женщин подобна муравьиным яйцам – намного больше, чем их хозяева. Но это у много поживших на свете женщин…А эта, когда он с ней познакомился…вернее, она с ним, была совсем зеленой…Именно она первой ему позвонила. Он никогда бы не обратил на нее внимания. Ему нравились другие женщины – высокие, статные. Словом, при теле. И обязательно – брюнетки. А эта – метр шестьдесят три. Волосы до плеч в вечном беспорядке - не то русые, не то цвета выгоревшей прошлогодней соломы. Кто-то в Москве дал его телефон, она и явилась. Не то, чтобы нагло навязалась, но попалась под руку в тот момент, когда он был свободен.

Училась на факультете журналистики и писала курсовую работу. Вот и просила поделиться секретами его творческой лаборатории. Ее интересовало: «как можно так разговорить любого человека, чтобы он, как вам, все-все рассказывал».

- Просто надо беседовать с каждым о том, что ему интересно.

- У меня же всякий день будет новое задание. И как мне знать, что всем и каждому будет интересно?

Он удивился такой наивности. Он-то писал всю жизнь о людях своей профессии, и для него никаких проблем с интересом не возникало. Интерес со своими героями у него всегда был общий.

- Так, если идти в журналистику, - сказал он ей, - надо выбрать какую-то одну отрасль или одно направление и досконально освоить. И самой стать личностью, чтобы быть интересной для любого собеседника.

- А мне нравится направление «Журналист меняет профессию», хочу, как Гудимов, освоить много-много профессий.

- Все освоить невозможно. Хотите стать дилетантом широкого профиля?

- Не совсем. Я хочу разбираться во всем, за что ни возьмусь. Сейчас, на новом витке развития человечества, наступает второй век Возрождения - век синтеза всех религий, наук, искусств, ремесел… Век дифференциации заканчивается. Наступает эпоха интеграции. Поэтому мода на узко профильных специалистов прошла. Если всю жизнь писать на одну и ту же тему, запросто деградируешь.

Девочка явно говорила вычитанными где-то фразами.

- Так зачем вы ко мне пришли за опытом, а не к Гудимову? – спросил он.

- По широте тем хочу быть, как он, а по глубине и высоте – как вы. Вы - непревзойденный авторитет в освещении ракетно-космических проблем и событий... Все на вас ссылаются, все вас цитируют, перепечатывают ваши статьи и фотографии. О вас самом уже есть несколько монографий, бессчетное количество студенческих курсовых работ. Я обнаружила, что из ваших книг воруют целые главы…

- Бывает.

- Почему вы не подаете в суд и не защищаете своих авторских прав?

Она явно уклонялась от темы разговора. Свойство всех женщин- перескакивать с одного предмета разговора на другой. Он усмехнулся.

- Во-первых, у нас не законы о защите авторских прав, а – сплошной насморк… Можно всю жизнь по судам ходить и только размазывать сопли. А, во-вторых, и, в главных, - мне некогда. Работать надо! Если воруют, значит, есть, что взять. Пусть берут!.. Так жизнь устроена. Кто-то должен пахать, а кто-то собирать урожай. Я – пахарь, а не комбайнер. И в своих грехах пусть каждый разбирается, как знает… Согласны?

- Нет.

Он удивленно посмотрел на нее.

- С чем же вы не согласны?

- Я хочу, чтобы вы писали не только о космосе и ракетах. Вы должны писать о художниках, скульпторах, поэтах. Их, как и ваших ракетных богов, тоже надо открывать миру. С вашим авторитетом вы могли бы их имена вытащить из тьмы забвения на свет. В Москве я побывала в мастерской удивительнейшего скульптора Вадима Сидура. Он единственный говорит правду о войне. У него не помпезные монументы Победителям, а раненные и изувеченные солдаты… Его судьба, и все его скульптуры изломаны в необычных ракурсах, - просто крышу сносит!

Этот новый переход, не поддающейся логике разговора, возмутил его.

- Так и напишите о нем! Я-то тут при чем?

- Если напишет какая-то неизвестная особа, - это одно. А если прославленный журналист - совсем другое. Я для того и пришла, чтобы уговорить вас... Тема моей курсовой работы «Творческая лаборатория журналиста В.Могилева» –всего лишь повод познакомиться с вами! Ваш космос – вечная вечность, и куда он от вас денется?.. Был, есть и будет. С вами или без вас… А Вадим Сидур каждый день живет, как последний…Его в любой момент может с нами не стать…К тому же он наш земляк, родился в Днепропетровске, здесь окончил перед войной школу, а город наш ничего о нем не знает. В наших музеях нет ни одной его работы…Обещайте же…

Он ничего не пообещал, но, приехав в Москву, разыскал скульптора и его мастерскую. И был потрясен. И написал о нем серию очерков для многих отечественных и зарубежных изданий. И напечатал их потом в отдельном сборнике «Первым всегда трудно».

Если бы она никогда больше ему не позвонила, вряд ли бы он о ней и вспомнил. Но она снова позвонила …

- Я все-все прочитала! Это гениально! У вас такой прорыв! Вы ворвались в духовный космос!.. Поверьте, души людские важнее, чем ракеты. Пастер правильно сказал: «Только незнание человеком себя заставляет его изучать все остальное». Человек устроен, как вселенная, и стоит понять это, - и не нужны будут никакие ракеты. Мы все мысленно можем посещать любые планеты и любые вселенные.

Он усмехнулся саркастически, но промолчал. А она продолжала его наставлять: «Теперь вы должны написать о замечательном украинском поэте Иване Сокульском… И об открывателе криворожской руды Александре Поле… И о наших альпинистах, которые вознесли бюст Тараса Шевченко на гору его имени!.. И заново открыть миру Макса Волошина - пока жива его вдова!.. Я только что была в Крыму!.. Меня всю что-то такое переполняет, что никакими словами не выскажешь!.. Можно, я к вам приеду?»

Он был как раз свободен и от дел, и от очередной женщины. Она влетела, словно ураган, сходу бросилась ему на шею. И без конца повторяла: «Я вас люблю, я вас люблю!..»

В ту пору она начала писать стихи, и ей хотелось без конца их читать. Он слушал только потому, что еще ухаживал за ней и имел греховное намерение влюбить в себя до умопомрачения. И, конечно, бросить, как бросил до нее уже многих… Сколько их уже было в его судьбе? Первую, которую любил, и которая бросила его с трехлетним сыном, он не считал. Считал только тех, которых в отместку бросил сам.

Стихотворные откровения новой знакомой его мало интересовали. Он признавал в то время только стихи Марины Цветаевой и безмерно удивлялся, как могут люди после Марины выдавать свою стряпню за стихи. Он иначе и не называл современное ему стихотворчество…Но конец одного из стихотворений этой горе-поэтессы врезался ему в память, и он помнил его до сих пор: «Немного Лун для радости осталось, но вы, мой щедрый, розу подарите. Одну. Теперь. Пока я не в граните. Пока жива и жажду эту малость». Тогда его возмутило это «пока я не в граните». И он ей высказал:

- Стихи, извините, более, чем посредственные, а амбиций у вас - выше крыши.

Она ничего не ответила, но поглядела так исподлобья, что он до сих пор и через двадцать лет, помнил этот взгляд. Метнула, как стрелу в сердце. Но он успешно защитился тогда, подумав чьими-то стихами: «Ваши стрелы мне мягче занозы». Или просто загнал эту стрелу- занозу в самый дальний угол души. Скорее всего – так, иначе теперь не вспоминал бы все это, стоя у ее гранитного надгробья. Теперь-то он понимал, что она имела в виду. Особенно это: «Не много Лун для радости осталось…» А тогда был уверен: мечтает о посмертной славе.

Стихи эти к его удивлению опубликовали тогда в городской газете. Название показалось странным и потому тоже запомнилось: «Вам!» Он предположил, что это его аббревиатура: Владимир Афанасьевич Могилев – и стихи посвящаются ему. Но почему, если это его аббревиатура, только первая буква большая? Значит, посвящалось всем мужчинам? А там – кто откликнется? Многих ее знакомых, судя по всему, зацепило. Откликнулись…Приходя к ней, он каждый раз видел свежую розу - то алую, то темно-бордовую, то белую…

Ваз у нее не водилось, и роза стояла в бутылке из-под вина со странным названием «Грааль». Он не интересовался мистикой и предпочитал содержание форме. А тут явно переборщили с формой. Ординарный полусладкий мускат разлили в форму, название которой претендовало на эту самую мистику. В то время ею поголовно увлекались. Он заметил, что это происходило в конце каждого века и в начале следующего. Его сия чаша минула. Однако странное совпадение числа девятнадцать с событиями в его жизни невольно отметил. Жил он в девятнадцатом доме. Девятнадцатого августа родился, в сентябре девятнадцатого женился. Думал: это счастливое число и подарок судьбы… Но через четыре года развелся.

… И сегодня как раз девятнадцатое … Опять знак? Кто и что хочет сказать ему, без конца посылая это число? Что он должен понять и принять или отвергнуть в своей жизни? Что ж, поживем - увидим... Впрочем, что ломать голову? Мало ли в жизни совпадений? Скорее всего - все проще простого. Не так уж много у нас в обиходе чисел, чтобы не повторяться. Но… этой восторженной и непредсказуемой девочке, сказала она, девятнадцать лет…

- Шикарная роза…И кто это тебя так балует?– спрашивал он и в его вопросе явно угадывалась легкая ревность.

Соблазняя женщин, он считал эту самую ревность не только своим главным оружием, но и жизненной аксиомой. Все без исключения женщины любят, когда их ревнуют. Они по своей природной недалекости считают это истинным проявлением любви. Особенно в начале знакомства. Да и потом, наверное. Потому что охотно выходят замуж за ревнивцев, не предполагая из-за отсутствия жизненного опыта и мозгов, какой ад ждет их впереди, если избранник, действительно, следует в ежедневной жизни своей аномальной ревнивой природе.

Вопрос всегда был один и тот же, и она отвечала всякий раз одинаково, если не считать нюансов: «Да так, один знакомый -. прочел и подарил… Да так, мой бывший одноклассник… помнит, что я с детства безумно люблю розы…Да так, один поклонник - я ему прочла это стихотворение, которое ты раскритиковал, и он принес вчера …» Тогда он почему-то разозлился и, кажется, через неделю наигранной ревности принес ей огромную охапку алых роз. Подумал: «На прощание. Уже пора! Раз идут стихи - значит влюбилась. Для поэтов полезно пострадать, иначе у них не стихи, а хрень всякая выходит». Розы, в которые он вбухал почти весь свой месячный оклад, она приняла равнодушно, даже элементарного «спасибо» не сказала, бросила их на тумбочку в прихожей и забыла о них. Его это задело. Он сидел у нее часа полтора, разговор не клеился. Попытался обнять – увернулась и села поодаль. Включила «Времена года» Чайковского и слушала, не обращая на него внимания… Он же любил Бетховена… И в исполнении оркестра, а не в записях. Уже уходя, спросил:

- Что ж ты цветы не поставишь в воду?

Ответ ошарашил:

- Терпеть не могу розы.

- С каких это пор?

- А с тех пор, как меня забросали ими все, кому не лень.

- Но ты же говорила, что это твои любимые цветы.

- Формально – да, но, когда душу не наполняет сладость, то и самое любимое–в тягость… Особенно, когда оно просрочено…

На слово «просрочено» он не обратил внимания. Его пронзило слово «сладость». Он-то знал, что сладость бывает только тогда, когда получаешь от любимого человека именно то, что хочешь, и именно тогда, когда этого хочешь. «От любимых и малое кажется многим». От остальных – всего лишь докука.

«Ничего себе! – подумал он.- Вчера уверяла, что жить без меня не может, а сегодня…Да, у этой особы есть, если не мозги, так хоть какие-то чувства, не связанные с алчностью. Такая, если, конечно, она говорит правду, не будет терпеть рядом с собой того, кто не по душе, какими бы благами не соблазнял…».

Любовь же всей его жизни - та, первая и до сих пор незабытая им женщина, бросила его именно потому, что он не смог одеть ее красоту в достойную оправу… Все кончается этим, как бы романтично ни начиналось…Все так тоскливо и банально!.. Она ушла к тому, кто имел двухэтажную дачу, прислугу, шикарную машину, деньги и возможность возить ее красоваться по всем знаменитым курортам. Тот был намного ее старше, почти лысый, с двойным подбородком и животом к самому носу. Но она живет с ним уже девятнадцать лет…

С ним же она прожила всего четыре года. Жили они на одну его зарплату рядового инженера, которой едва хватало на молоко, витамины, игрушки и одежду для их сына. Сами они одевались в «секонд-хенде». Ребенка же – исключительно во все новое. Денег катастрофически не хватало. Они без конца ссорились и почти всегда были в долгах у одинокой соседки – вдовы генерала. И эта «душевная и сердобольная» женщина ежедневно наставляла его жену на «истинный путь»:

- Милочка, с вашей красотой вы достойны генерала... министра! У меня еще остались связи, знакомства…Я непременно устрою вашу судьбу

Устроила…

Ради денег, чтобы хоть с долгами рассчитываться, он тогда уже начал пописывать статьи и получал гонорары. Они, к его удивлению, оказались больше, чем основной заработок. Именно они и помогли ему растить сына, чтобы он ни в чем не нуждался и не чувствовал комплекс бедности. Сам же он, даже став знаменитым журналистом, по-прежнему наведывался в «Секонд–хенды».

Ладно, он. По тогдашним словам жены, он - мелкое ничтожество, но сын… Как могла она бросить и, главное, забыть его?.. Ради ребенка он бы простил ей все. Он так ждал, что она одумается, насытится теми благами и вернется… Или хотя бы позвонит. Он никогда не оставался ночевать у своих многочисленных женщин. Только дома – вдруг позвонит, вдруг захочет спросить о сыне… Но она не звонила. Ни ночью, ни днем. И не отвечала на его звонки. Он поднимал сына один. Благо тогда были круглосуточные детские сады, и по пять дней в неделю он оставлял ребенка там, чтобы работать… Работать и работать!..

Правда, она регулярно посылала деньги, но он ни копейки из них не взял. Открыл на имя сына сберегательную книжку и все перечислял туда. Подарки же от ее имени покупал ребенку сам.

Кому расскажешь, как он страдал…Как могла она обнимать и целовать того… Подруге рассказывала: «…вечно потный, от малейших усилий задыхается, в любви она всегда должна быть сверху... И сразу же засыпал…И безбожно храпел… Фу-у! Как она могла?! Мерзко и гадко…И с годами все больней и больней. От этих воображаемых картин ее любви с тем…

…А эта девочка, на двадцать один год лет младше –«девяносто девятая» его женщина, сказала, пожалуй, самое главное. Откуда она так рано могла узнать это главное? Ценится только то, что приносит душе сладость… Эту сладость приносит только любимое и ожидаемое нами. Все другое не насыщает сердце... Неужели душу той, первой его женщины, насыщали только материальные блага?..

Его же не насытили все соблазненные им женщины. Наверное, потому, что не дали ему эту сладость. К двум из них он даже привязался и, кажется, собирался жениться. Но одна оказалась слишком ревнивой и требовала отчета не только за каждый прожитый день, но и за давно улетевшие мысли. Вторая, узнав от соседки-генеральши кое-какие подробности, безжалостно открывала его сыну «правду о матери»…А ребенок так ее ждал!..

Вот именно!.. Если б только он страдал!.. Но безмерно страдал ребенок! Сын чуть не каждый день говорил ему: «Папа, мне так хочется услышать мамин голос. Позвони ей, скажи, что я очень соскучился, что я не могу без нее жить!..» У него сердце обливалось кровью…К пятому классу сын перестал спрашивать о маме и вроде перестал ждать ее. Он даже готов был называть мамой одну из его женщин.

- Папа, а бывают мамами не очень родные, но тоже очень хорошие тети?- спросил однажды.

Его мальчику хотелось говорить кому-то это сладкое слово «мама». Однако он, как отец, ревностно оберегал своего сына от всех приходивших и уходивших женщин. Его сын был сыном только той женщины!.. Он хотел, чтобы его сын говорил «мама» только своей матери… Он так надеялся, что она вернется…

Она и вернулась. Нежданно-негаданно. Через двадцать пять лет... когда все воспоминания уже оказались «секон-хендом. Мучительные ожидания притупили все – и любовь, и обиду, и страдания… Уже давно главной женщиной его жизни была работа. Работа, работа и только работа!.. Вот и все секреты его творческой лаборатории!..

Колесо так закрутилось, что он почти не знал продыху. Бесконечные командировки по сбору материала и недели сидения в архивах. Потом несколько недель он безостановочно писал. Писал только ручкой. Ни машинки, ни компьютера не признавал. Ему печатали его рукопись, он вычитывал, правил. А все исправленное снова вычитывал и правил… Это был истощавший душу труд, но зато не было в его статьях и книгах ошибок и словесного мусора. Все факты выверены, все логически четко и лаконично выстроено.

Именно эта изнурительная работа помогала ему выжить, не спиться и не думать о бросившей его женщине... Но он все равно ждал ее!.. И вот она, так безбожно опоздав, вдруг вернулась... Да, по-прежнему,- прекрасная…Нет, пожалуй, еще красивее, чем была. Какой-то зрелой красотой, познавшей не только радости, но и печали... За такими, даже шестидесятилетними женщинами, иные мужчины еще готовы идти на край света. Однако ничего не дрогнуло в нем... Все прошлое в его душе – только «Черный квадрат» Малевича… огромная и черная дыра, где скучно и темно. Он никуда бы уже не пошел за ней. Да и куда идти?..

Они долго молчали. Он встал, когда она вошла, но так и не предложил ей сесть. Все стулья были завалены его рукописями, фотографиями. Он работал. Она пришла в офис.

- Я прочитала все твои книги, - наконец сказала она.- Ты стал известным писателем…

Он молчал. Разве он мог сказать, что стал таким, каким стал, в основном из-за нее и ради нее? Но благодарить ее за это ему не хотелось…

- Ты, наверное, думаешь, я пришла, чтобы у тебя и у сына вымолить прощение?..

Он молчал.

- Такое никто никому не прощает. Я все понимаю… Просто хочу увидеть своих внуков. Мне хочется что-нибудь для них сделать.

У сына уже подрастало к тому времени двое детей –двое мальчишек…Все они жили в его двух-комнатной «хрущевке» у самого завода, где он когда-то начинал работать. Он так мечтал купить внукам дом за городом, чтобы они росли на природе и дышали чистым воздухом. Но гонорары даже большим писателям после развала СССР уже не платили. Надо было для своих книг находить спонсоров. Они находились, конечно. Он работал в ракетно-космической индустрии и писал о ее творцах и героях документальные книги. Романов он не писал.

Романы, точнее рассказы и повести писала эта девочка, его «девяносто девятая женщина». Читать их ему было некогда. Но короткую повесть «Несоленый суп в звездном бору» он как-то взял с собой в дорогу. И потом позвонил ей:

- Мне понравилось. Может потому, что я мало читаю…Только у Хемингуэя и у тебя я нашел описание, как в душе мужчины совершается внутренний переход от одной любви к другой. Хемингуэй – понятно. Но как ты смогла так точно примерить на себя душу мужчины?

- Когда всю жизнь изучаешь себя, то в результате даже одного слова или беглого взгляда хватает, чтобы узнать себя в другом или другого в себе. И не важно – женщина это или мужчина.

Она опять сказала то, что показалось ему важным. Откуда так рано пришло к ней это мудрое понимание единства всего и всех на свете?.. И как она почувствовала, что в их отношениях главное - не мешать ему работать… И ждать… И занять себя делом…Раз она тоже писала, то должна была понимать и прощать его бесконечную занятость.

Издавала она свои опусы самыми маленькими тиражами. Практически, это был «самиздат». Никаких доходов от этого не имела. Подрабатывала на жизнь экскурсоводом. Но и ему от каждой новой книги, издававшейся тысячными тиражами, никаких благ не было. Ему лично полагалось только двадцать авторских экземпляров, а весь тираж по требованию спонсоров уходил в библиотеки, дома инвалидов, на предприятия и людям, о которых он писал. Свои двадцать экземпляров он мог продать, но чаще раздаривал. Так что денег, как и в молодости, катастрофически не хватало.

Правда, одну из последних книг удалось переиздать в США. Сколько получило его родное издательство, он не знал, но ему выплатили тридцать пять тысяч долларов. Для него это была огромная сумма. Однако этими деньгами он смог бы оплатить только часть дома, который присмотрел за городом. Дом же продавался целиком. И он собирался взять кредит в банке… Но это были его дела и эту, вернувшуюся к нему женщину, они совершенно не касались. Хотя…

- Поговори с сыном, - сказал он неожиданно для себя,- может он и не будет против…

- Я понимаю, - кивнула она.

Господи! Как он любил когда-то эту голову, с собранной на затылке гулькой!.. Седина сделала ее почти блондинкой. Интересно, почему она не красится?.. На мгновенье у него сжалось и защемило сердце…

О чем она говорила с сыном, тот рассказал ему только через несколько дней.

- Пап, она предлагает купить тот дом совместно. Она продаст свою квартиру и дачу, войдет с нами в долю и даже даст нам деньги на ремонт. Но только… с одним условием. Жить она будет во второй половине дома... И свою половину хочет завещать внукам…Ты - как?.. Ты на такое пойдешь?

Он долго молчал. Думал.

- Папа! Если ты против, то я, конечно же … ты же знаешь… Но это выход!..

Он обнял своего сына. То, что сын не назвал ее мамой, а говорил «она» было и больно, и сладко.

- В конце концов, - сказал он, успокаивающе похлопав сына по спине, - мои внуки тут не при чем. Они, наверное, хотят иметь бабушку также, как ты в детстве - мать… Она ничего не сделала для тебя, пусть хоть внукам порадуется…

…Шел золотой осенний дождь. Он с непокрытой головой стоял у надгробий двух своих женщин, двух своих жен - первой и последней, старшей и младшей. Струи дождя стекали по их лицам… В жизни ни ту, ни другую он никогда не видел плачущей…

Наверное, ему выпала такая судьба – похоронить обеих. Одна, бросив его, вернулась, чтобы умереть на его руках через полгода. Если быть точным, – на руках их сына. Он лично так никогда и не вошел на ее половину. Не хотел видеть ее облысевшей и исхудавшей после всех химиотерапий. Вторая, бросив его в очередной раз, ушла, чтобы он не видел ее умирающей. Но он сам пришел к ней за неделю до…и был с ней до последнего ее вздоха…

На одном надгробии он написал: «Спасибо за все». На втором выбил розу и только одно слово: «Прости». Первая жаждала иметь от него все. Вторая не хотела ничего, кроме одной единственной розы. Но ни той, ни другой он так ничего и не дал. Первой не смог. Но благодаря ей он знал, что такое любовь… Второй не сумел. Не почувствовал то единственное мгновение, когда дар приносит сладость. Все, что дарится потом - только секонд-хенд.

Почему он не почувствовал это мгновенье? Наверное, потому, что полжизни страдал комплексом мести…или бедности, или душевной глухоты…И в молодости, и даже сейчас, став знаменитым писателем... У женщин дьявольское чутье…Комплекс есть комплекс, как бы и чем мужчина его не прикрывал, они его чуют за версту. Может потому обе и бросили его? Первая раз и навсегда. То, что вернулась через столько лет, не считалось… Уже ничего от нее не считалось…

«Девяносто девятая» за двадцать лет их совместной жизни бросала его не однажды. Последний раз, уходя от него, сказала:

- Каким ты был, таким ты и остался. Твоя душа дырявей самого дырявого решета…

Она опять сказала самое главное. Да, его душа словно решето – вся в дырах. Каждый ушедший день, не приносивший желанного, оставался невидимой раной. Столько лет!.. И сердце его – сплошь из дыр…Всю жизнь он только пытался собрать оставшиеся осколки. Но так и не собрал…Та, которую он готов был простить, вернулась слишком поздно …

Наверное, она все же мечтала о примирении, раз поселилась с ним в одном доме. А, может, и нет. Кто поймет этих женщин. Вроде все одинаковые, но каждая непостижима. Ни одну из них он так и не сумел понять. Но, если быть до конца честным, ни до одной из них ему по-настоящему и не было дела. Он слишком был занят собой и своей работой, чтобы их постигать. Но и его никто не пытался понять так, как ему бы хотелось... Вот разве что «девяносто девятая»...

После ухода от него той, первой, он дал себе слово соблазнить и бросить сто женщин. Пусть мучаются, как мучился он. Ему казалось, что его не будут трогать их мучения, слезы, упреки... Но он не был монстром. Он очень быстро понял, что другие в его несчастье не виноваты. Как говорили древние: «Если кто думает, что все женщины одинаковы, то для болезни его бесноватости нет лекарства»…

Некоторые даже дарили ему забвение…Но все это были мимолетные романы. И отмирали как-то сами собой. Сколько их было? Он не брал обязательства спать со всеми. Главным для него было – влюбить и бросить!..

Откуда это в нем? Разве что от Блока… Он любил Блока. А Блок именно так и поступал после ухода жены - бросал всех своих женщин на пике любви. Всякое дальнейшее развитие отношений, считал он, все равно ведет к их разрыву… В своем дневнике он сделал гениальную запись: «У меня было только две женщины. Первая – моя жена Любовь Дмитриевна Менделеева. Вторая – все остальные».

Вот и у него: та - первая, а все остальные - вторая. Он словно примерял каждую из них к своей душе. И в самой потаенной глубине хотел от каждой из них только одного – сладости. Но ни одна не принесла ее и потому не прижилась и не утвердилась в нем… Сколько их было? Двадцать, тридцать?.. Он давно перестал считать...

Может быть, и не всем его женщинам нужны были деньги, статус замужней, положение в обществе, слава, но он подозревал в этом каждую. И говорил вслед за Насреддином: «Выходя за меня замуж, моя жена была уверена, что мои доходы равны моей славе».

Только «девяносто девятая» чем-то его зацепила. То ли своей строптивой юностью, то ли тем, что всегда делала и говорила что-то очень важное... До встречи с ней он был уже известным журналистом. А она сделала его писателем. Именно она заставляла его писать о забытых земляках - художниках, скульпторах, великих подвижниках края, поэтах… Она называла это «достать их имена из бездны безымянной».

Сначала он объединял эти очерки в сборники. Потом писал для серии «Жизнь замечательных людей» отдельные книги. Так и стал не узко профильным, а многогранно документальным писателем…Она же была им недовольна.

- В твоих книгах все правильно, все точно, но нет в них главного – трансцендентности. У каждого твоего героя есть только биография, все даты и события четко выстроены… Но у всякого из них есть еще и душа со своими тайнами, со своей болью… как и у тебя самого. Ты пишешь умом, а не сердцем. Пора писать не так материально…

Он обижался. Он не считал себя вправе копаться в чужих душах. Ему был важен результат. «По плодам их узнаете их». Поэтому и ее писания о самокопаниях героев, вымышленных ею, считал детской забавой. Беллетристику категорически не признавал. Достойными считал только документальные книги о конкретных личностях или событиях. Хотя чтил, конечно, такие эпохальные произведения, как «Война и мир» Толстого…

Судьбы всех людей, если их по-настоящему изучать, настолько интересны, что незачем что-то выдумывать, сочиняя собирательные образы. Она же любила сочинять. Придумала и этот образ - его «девяносто девятой женщины». Так и рассказ свой назвала.

- Но это же неправда! – возмущался он. – Я давно остановился. Зачем ты выставила меня в таком свете?

- Я возвела тебя на трон.

- На какой еще трон?

- На трон льва - Дон Жуана и почти великого писателя. Львы всегда держат свое слово, а ты давал слово - соблазнить сто женщин… Вот и цари!..

- Так почему же ты, девяносто девятая, а не сотая?

- Как это почему? Я же дала тебе шанс встретить сотую и преобразиться.

- Что значит преобразиться?

- Ты же родился на Спас, то есть в день Преображения. Все материальное в этот день одухотворяется. И ты, в конце концов, должен одухотвориться и писать трансцендентно…

В своем рассказе «Код преображения» она заставила своего героя искать причину повторения в его жизни этого надоедливого числа девятнадцать. Ее герой, в отличие от него, сумел понять и принять это число, как программу работы над собой во всех своих жизненных устремлениях… Она не отвергала мистику ни в жизни, ни в творчестве. Он же признавал только реальную реальность.

…Она любила его горячо и самозабвенно. И не была ревнивой. Но каждый раз, когда он возвращался из командировок, всегда спрашивала:

- Ты там не очень мне изменял?

- Совсем не изменял, - отвечал он, притягивая ее к себе.

Он действительно не изменял ей. Никогда. Даже тогда, когда она бросала его, и они не виделись по нескольку месяцев. Но он старался надолго не затягивать разлуку…«И это– я?» - удивлялся он сам себе. Он, который никогда и ни к кому не возвращался… Но она и тут придумала:

- Не ты же ко мне, а я к тебе возвращаюсь. А ты из меня и от меня никуда и не уходил, чтобы возвращаться.

Что это? Так мучительно рождалась в нем новая любовь? Или сказывалась заложенная в его генах природная способность прощать и быть верным? Может быть. Именно таким оказался и его сын. «Я, папа, как и ты, - однолюб. Я женился раз и навсегда»…

Таким был и дед сына, его отец. Он не раз говорил:

- Сынок, мужчина должен прощать любимую женщину, как бы она его ни обидела. И стараться, как можно скорее мириться с ней…

- Зачем? – спросил он.

- Пока она не поняла, что без тебя ей будет лучше, чем с тобой.

Возможно, отец пошутил. Но так, действительно, выходило проще. Наверное, все женщины, в пылу сжигают за собой все мосты. Мужчинам горячность - не к лицу.

Почему она уходила? В одном из ее рассказов героиня вместо нее это объяснила: « Женщины от любимых мужчин уходят по двум причинам – или от обиды или от своей ненужности». Он-то знал: девяносто восемь из ста уходят из-за денег. Или остаются из-за денег…Только девяносто девятые уходят, отчаявшись наполнить дырявую душу...

Он был бесконечно занят. Не успевал закончить двадцатую или тридцатую книгу, как в его мозгу уже крутилась тридцать первая. И это колесо уже нельзя было остановить. Он не давал себе передышки.

- У тебя синдром книго-недержания, - сказала она ему однажды. – И сын, и внуки, и я для тебя существуем только от случая к случаю. Ты становишься роботом…

Она всегда умела сказать о нем самое главное...

Она ничего от него не хотела. Только наполнять и наполнять его душу. И в этой борьбе за него, видно, сожгла свою кровь.

…Он до последнего мгновенья сидел у ее постели и держал ее холодеющие руки…

- Включи «Времена года» - попросила она. Он включил Чайковского.

- Нет. Вивальди… Аллегро.

В ее последнем рассказе «Золотое аллегро» героиня любила слушать из «Времен года» Вивальди «Осень». Рассказ был о любви. И хотя эта любовь не была взаимной, она назвала ее «золотым аллегро»… Но он снова не догадался… Господи, ну почему, почему у него такое толстокожее сердце?!.. Даже в такое мгновенье…

- Так не хочется бросать тебя!.. - сказала она едва слышно.

Ее огромные глазища на исхудавшем лице увлажнились и ослепили его сердце…

Зачем же ты опять хочешь это сделать? – спросил он, наклонившись к ее лицу.

- Чтобы ты сдержал свое слово…

- Какое слово? – не понял он.

- Соблазнить сто женщин. За тобой еще – две.

Господи!..

- Одна! – поправил он, припав к ее щеке,- Ты забыла себя.

- Я - не считаюсь. Я сама тебя соблазнила.

Она попыталась поднять руку и погладить его по щеке, но рука ее уже не поднялась…

«Ты столько раз меня бросала,- подумал он, - что, если правильно посчитать, то ты одна у меня - давно больше ста»... Он приподнял ее и бережно прижал к себе.

- Я не позволю тебе снова меня бросить…

- Я и не хочу, но…

Это были ее последние слова…Девятнадцатое августа…Из окна немилосердно слепило солнце… В саду падали красные яблоки… Она любила яблоки…Его золотое аллегро… Одна единственная роза в черном квадрате его души… ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТАЯ ЖЕНЩИНА.
Ника Черкашина