Кирилл ГАВРИЛЮК

Вы, наверняка, мне не поверите, если я скажу, что существуют ещё на свете такие маленькие, тихие и как бы законсервированные городки, в которых ничего не происходит. Не то, чтобы совсем ничего, а так… Самое главное и интересное проходит сквозь них тихо и едва заметно, как осень или лето. Вокруг может все трещать по швам или звенеть монолитом, а в N-ске тишь да гладь, как на поверхности только что открытой банки с килькой в томате. Ведь не верите! По глазам вижу, что не верите. Могу поклясться на любом литературном памятнике.

Я был в N-ске несколько раз с промежутками в 3-5 лет. И всякий раз парикмахерская на углу *ского и *ского открывалась утром ровно в девять и закрывалась в пять часов вечера, с обеденным перерывом от 12.00 до 13.00. И всякий раз мужчина неопределенного возраста, с аккуратной стрижкой и гладко выбритый ставил у входа скамеечку и усаживался читать газету. У его правого плеча на витрине красовалась табличка, которая тоже никак не менялась и даже не выцветала: «Вас обслуживает мастер М.И. Капштик».

По центральной улице *ской два раза в день – в семь часов утра и в три пополудни – проезжал на своем стареньком велосипеде почтальон. Всем было известно, что велосипед старенький, но выглядел он совсем как новый, благодаря надлежащему уходу. Его владелец, Эрнест Витальевич, был настолько точен, что, случись ему задержаться и проехать по *ской не ровно в семь, а в 7.05, все часы в N-ске из солидарности стали бы опаздывать на пять минут.

В обеденный перерыв все и вся в городе погружались в подобие транса. Даже мухи переставали жужжать и кусаться, если на дворе стояло лето. А зимой прекращали кружиться снежинки. Ветер – вольный сын природы – утихал во время оно, смирившись с N-скими традициями.

И в этих абсолютно статичных, никак не располагающих к прогрессу условиях был изобретен вечный двигатель. Судьба любит шутить – это факт.

Родился, вырос и жил в N-ске никому неизвестный, кроме своих сограждан, сорокалетний Гамаюнов Джон Васильевич. Да и согражданам он был известен как Женька, даже в зрелом возрасте. Такой уж был у Джона Васильевича характер. Зато если кто-то жаловался, что у него сломалась стиральная машина или электробритва, все хором говорили: «Сходи к Женьке, он это быстро…» И Джон Васильевич никому не отказывал, и не было случая, чтобы он не смог починить испорченную вещь, а она уж потом не ломалась.

На работе Джон Васильевич делал все, что положено. Ему давали сверхурочную (и, заметим, частенько за нее не доплачивали) – он делал и её. Никому из окружающих и в голову не приходило, что своей просьбой он может затруднить или оскорбить Джона Васильевича. Просто это было в порядке вещей. За такую безотказность и безответность любили все Женьку-Джона Васильевича, а жена часто ругала. Но по причине все той же безответности ничего с ним поделать не могла. А вообще жили они дружно. Детей у Джона Васильевича и Ксантиппы Ивановны по божественному недосмотру или рассеянности не было. С этим они как-то смирились, а вот к идее вечного двигателя Ксантиппа Ивановна относилась более чем холодно…

Ох, уж эти «перпетуум мобиле»… Природа этой болезни до сих пор не изучена человечеством. Наука не может даже сказать, как происходит процесс заражения этой опасной болезнью. Ходит себе человек, ходит, и точно знает, что нет и не будет никогда никакого «перпетуум мобиле», потому что теоретически доказана невозможность существования сей мракобесной штуки. Ходит человек и носит в себе это незыблемое знание, и вдруг… Щелк! Завертелось в голове лишнее, ни к чему не пригодное колесико, и начинает человек изобретать вечный двигатель. Готово! Болезнь налицо. Вакцины против нее нет. Случаи самопроизвольного выздоровления настолько редки, что даже никем не описаны. Кстати, в узких научных кругах бытует мнение, что вирус этот носит в себе каждый человек, но крепкий социально-бытовой иммунитет держит его в подавленном состоянии. Так считают в узких кругах.

В один прекрасный момент щелкнуло и завертелось лишнее колесико в голове Джона Васильевича, и болезнь стала прогрессировать. В свободное от всех житейских дел время Джон Васильевич погружался в чертежи и расчеты. Трудность задачи не смущала его. Единственное, сто удивляло – почему никто еще не изобрел вечный двигатель. Он был уверен, что решение лежит на поверхности. «Это как ищешь в комнате потерянную вещь, – заглядываешь в самые укромные уголки – и безрезультатно, а она лежит себе спокойненько на столе и просится прямо к тебе в руки».

Скорее всего, так оно и было, потому что однажды в маленькой мастерской Джона Васильевича случилось историческое событие. Без свидетелей и протоколов, без оваций и наград, почти беззвучно был пущен двигатель. Все расчеты показывали, что работать он будет до скончания веков, а может и дольше. Изобретатель не стал его останавливать, а, устало зевнув, пошел спать (дело было глубокой ночью). Ничего особенного Джон Васильевич при запуске не почувствовал. Обычная удовлетворенность, как и после починки швейной машины.

Утром он спустился в мастерскую-подвальчик и спокойно констатировал – двигатель работает. С тех пор стал Джон Васильевич всем показывать своё изобретение и утверждать, что это вечный двигатель. Люди скептически (ах, скепсис – движитель прогресса!) качали головами, и все, как один, были уверены, что Женька по ночам перезапускает двигатель. Ажиотажа по поводу чудесного изобретения не было вовсе, а интерес постепенно спал. Стали только сочувственно поглядывать на Женьку, да поменьше загружать работой. Ледник в душе Ксантиппы Ивановны, покрывавший идею вечного двигателя, действующая модель не растопила. Скорее наоборот – температура на полюсе упала до абсолютного нуля. Зато обстановка в семье стала накаляться.

Всеобщий скепсис принудил Джона Васильевича, далекого от тщеславия, запатентовать свое изобретение. К тому же повлиял и экономический фактор. Мастер знал, где и как, конкретно, можно применить двигатель, и какие это сулит выгоды человечеству в общем, и ему, как изобретателю.

Все изобретатели – романтики. А романтики (это сложившийся исторический факт) – люди. Люди же (и это уже сложившийся биологический факт) хотят кушать. Издревле так повелось. Джон Васильевич Гамаюнов не был исключением. Патент был нужен, как воздух.

Не во всяком городе есть Бюро патентов, да и земля N-ская изобретателями не славилась, но Бюро патентов в N-ске было. Стояло там для чего-то (вот уж судьба!) одноэтажное желто-серое здание с зарешеченными окнами и наляпанными на стёкла прямоугольниками датчиков сигнализации.

Несмотря на то, что все работники Бюро патентов уже видели изобретение Джона Васильевича, они его даже слушать не стали. Безответный Женька вернулся домой, не солоно хлебавши. Правда. В конце года в Бюро загорелся план по патентованию изобретений, и вспомнили про Женькин двигатель. Помозговали и решили, что рациональное зерно в изобретении есть, да и план гасить надо. Дали добро на патент.

Зимним утром Джон Васильевич шел оформлять бумаги. Дело хлопотливое, но в условиях горящего плана оно обстряпалось довольно быстро. Когда же на стол перед ним легла папка, где нужно было поставить подпись, Джон Васильевич обомлел. На титульном листе значилось 18 фамилий соавторов. Самое удивительное то, что его, Джона Васильевича, фамилия, значилась последней. Что-то перевернулось в безответном Женьке, и он, не говоря ни слова, взял папку и вышел вон, наплевав на пылающий план.

Неудача почти не повлияла на характер Джона Васильевича. Только появилась у него странная привычка – гулять по городу в неурочный обеденный час. Изобретать уже было нечего, и он бродил переулками.

Как-то весной он попал на незнакомую улицу. Это его удивило – город маленький, и никаких незнакомых улиц в нем быть не должно. Он стал присматриваться в надежде вспомнить место или хотя бы найти табличку с названием улицы.

На одном из домов, действительно, висела табличка. На белой, местами облупившейся эмали, черными буквами было выведено: «Вселенское Бюро Патентов», а внизу чем-то красным, от руки: «Без перерыва». Дверь была открыта, и Джон Васильевич шагнул внутрь.

После жаркого солнечного дня в коридоре было темно и прохладно. Привыкнув к полумраку, Джон Васильевич увидел справа от себя невероятную вещь. В большой деревянной кадке из-под соленых огурцов росла тропическая пальма. Но не это удивило Гамаюнова, и даже не бананы, росшие по соседству с яблоками, а удивил его непонятный зверь, который сидел на верхушке пальмы. Зверь был небольшой, пучеглазый и большеротый, длинная шерсть зверя постоянно меняла окраску. Под взглядом Гамаюнова зверь от индиго постепенно перешел к бледно-розовому цвету. Он рвал поочередно бананы и яблоки и, громко чавкая, ел их нечищеными.

В темноте и глубине здания послышалось пыхтение и легкое пощелкивание. Оглядываясь на зверя, Джон Васильевич пошел на звук. В самом конце коридора, по обеим сторонам которого было много дверей без надписей, он наткнулся на девочку.

Девчонка лет двадцати, в коротком платье, сопя, боролась со страшным пощелкивающем нечто. Это нечто состояло из множества подвижных кривых, скрепленных на изломах шарнирами. Больше всего оно походило на червя, правда, длиной три метра. Оно постоянно и хаотично извивалось, норовя, очевидно, убежать от охотницы.

Девочка, безжалостно схватив за шарнир-студень из кривых, тащила его к последней двери, иногда пиная непослушного ногами.

В ближайшую к Джону Васильевичу дверь постучали изнутри.

- Пал Палыч, - крикнула девчонка, не оборачиваясь, - к нам гости с Альдебарана.

- Так впусти, - раздался откуда-то глухой голос.

- Не могу, Конструктор опять хочет сбежать в город.

- Люська, я тебе косы пообрываю, ты же знаешь, что я занят, жду важного посетителя. Открой сейчас же!

Люська надула губы и что-то пробормотала себе под нос. Тут она увидела Джона Васильевича и сказала:

- Откройте, пожалуйста, дверь!

Джон Васильевич шагнул к двери и повернул бронзовую ручку. Из проема пахнуло чем-то непонятным. Затем через порог перекатился черный полуметровый куб и, хлопнув плоскостями по паркету еще два раза, замер посреди коридора. За ним следом вошел (или вышел?) молодой человек в одних потертых джинсах и босой. Он посмотрел на Джона Васильевича и сказал:

- Привет, привет! Рад видеть знаменитого изобретателя Гамаюнова! Разрешите пожать вашу дерзкую руку, - крепко схватив руку Джона Васильевича, он тряхнул ее несколько раз, - но мы к вам проездом, так что извините. А куда тут на Тау Кита?

- Прямо по коридору, пятая дверь налево, - пропыхтела Люська, затаскивая хвост Конструктора в комнату.

Джон Васильевич уже перестал удивляться, порог этой способности он переступил еще когда увидел черный куб.

- Между прочим, Вселенная ждет только вашего согласия, чтобы наладить серийное производство двигателей. Что же вы медлите? – обратился к Гамаюнову босоногий. – Ну, приятно было пообщаться. Спасибо. До свидания. Малевич, нам туда, - это он кубу.

Босоногий прошлепал к указанной двери, а за ним покатился куб. через несколько секунд оба исчезли.

- А..., - сказал Джон Васильевич.

- Секундочку, - деловитая Люська проверяла, хорошо ли она закрыла дверь, ударяя в нее худеньким бедром, - пойдемте.

Она толкнула соседнюю дверь.

- Пал Палыч, к вам гость.

- Я же сказал, никого не впускать, - послышался из-под стола все тот же приглушенный голос.

- Так это же он, - тряхнула головой Люська, - Гамаюнов.

Тревожные нотки понеслись из-под стола.

- Как он? Что, уже?

Над столом показалась лысоватая голова. На лбу у нее торчал какой-то нарост сине-зеленого цвета. Низенький, толстый человечек уселся в кресло и положил пухлые руки на стол.

- Итак, вы уже здесь? – заулыбался Пал Палыч и провел по лбу ладошкой, вытирая пот. Обнаружил нарост и принялся его отдирать, закатывая глаза и корча страшные гримасы. Через несколько минут его старания увенчались успехом. С легким чмоканьем нарост отклеился ото лба. Несколько минут Пал Палыч мял нарост в руках, как пластилин, затем задумчиво посмотрел на получившуюся массу, и вдруг с криком «Банзай!» метнул нарост в стену. Комок просвистел мимо Джона Васильевича и, не долетая до стены, затормозил и… повис в воздухе. Пал Палыч озабоченно пробормотал: «Дурдом! Бардак! Бедлам!» И, как будто что-то вспомнив, лицо его повеселело и приняло выражение приветливости. Он протянул руку через стол и сказал, улыбаясь:

- Дериконь Павел Павлович, чем могу быть полезен? Вы, я так понимаю, изобретатель?

Машинально пожав руку и сев, Джон Васильевич посмотрел на висящий комок – он постепенно принимал форму блина.

- Вы пришли что-то запатентовать? – спросил Пал Палыч у Джона Васильевича.

- Да-да, - отрываясь от блина взглядом, бормотнул Гамаюнов.

- Так давайте же! – с энтузиазмом воскликнул Дериконь и для убедительности даже развел короткие ручки в стороны.

- Понимаете, - начал было Джон Васильевич, и осекся. Пал Палыч сделал понимающее лицо и сочувственно закивал головой, подбадривая.

- Дело в том, что… - начал снова Гамаюнов и снова замолчал.

Брови Пал Палыча вопросительно поползли вверх, как бы спрашивая: так в чем же дело?

- В общем, - одним духом выпалил Джон Васильевич, - я изобрел вечный двигатель!

И тут же, как будто чего-то испугавшись, втянул голову в плечи и даже зажмурил глаза.

Секунду в комнате висела тишина.

- Это же прекрасно! – вскричал вдруг Пал Палыч. - Это великолепно! Я рад и горжусь, что такое великое открытие регистрируется именно здесь и именно мной! – торжественно закончил он.

Немного помолчав и скосив один глаз вбок, как попугай, Дериконь патетически крикнул:

- Патент, Люська, патент!

- Как, а вы не будете смотреть чертежи, расчеты, действующую модель? – испуганно спросил Гамаюнов.

- Ни к чему, ни к чему, - скороговоркой произнес Пал Палыч, - все уже давно рассмотрено и проверено. Ошибки быть не может. Мало того, уже подготовлены документы.

- И без соавторов? – робко спросил Джон Васильевич.

- Без. Исключено. Абсолютно, - серьезно сказал Пал Палыч. – Я даже скажу вам больше, - лицо Дериконя приняло торжественное выражение, он встал, - Межгалактическая комиссия по изобретениям присудила вам Вселенскую Премию. Поздравляю! Мне выпала честь объявить вам об этом и, так сказать, первому вручить ее вам.

Лицо Пал Палыча прямо-таки стало излучать добродушие и нежность.

- А зачем вам вечный двигатель, если вы с планеты на планету через двери ходите?

- Не скажите, не скажите, – лицо Пал Палыча сощурилось и приняло лукавое выражение, - вопрос это риторический. Надо. В хозяйстве все пригодится. Люська! – вдруг грозно крикнул он, и вроде бы даже эхо грозовых раскатов пошло по кабинету. – Где патент?

- Какой патент?

- Косы пообрываю! Патент на вечный двигатель, изобретатель Д.В. Гамаюнов.

- А… а на нем Тамерлан спит. Не могу вытащить.

- Люська!

- Несу, несу.

Джон Васильевич обернулся к двери. Блин принял форму Дериконя и кривлял его с зеркальной точностью.

Люська принесла красивую папку. Гамаюнов поставил подпись напротив своей фамилии. Пал Палыч захлопнул папку, не глядя открыл ящик стола, смахнул ее туда. Открыл другой, и протянул изобретателю металлическую пластинку.

- Вечный патент, из вечной пластины, на вечный двигатель. Хи-хи-хи, - засмеялся Пал Палыч каламбуру.

- А где же премия? – опустив глаза от стыда, спросил Гамаюнов.

- Ах, да! Я забыл вам объяснить. Понимаете, Вселенская Премия не имеет денежного или даже материального эквивалента. Это, знаете ли… - лицо Пал Палыча приняло одухотворенное выражение, блин немедленно его скопировал, - Премия заключается в том, что все цивилизованные существа вселенной теперь будут излучать и пересылать вам добрые эмоции. Благодать, так сказать. Я вижу, вы расстроены, но если хотите, мы можем определить вас в…

* * *

Дальше – странное дело, дальше – мрак неизвестности. Я могу вам сообщить очень немногое. Например то, что вернувшись домой, Джон Васильевич рассказал обо всем Ксантиппе Ивановне. Рассказал решительно все, не утаив ничего. Даже о кадке из-под соленых огурцов и сине-зеленом наросте-блине, не говоря уж о вселенском признании и премии. Ксантиппа Ивановна, не вынеся бремени вселенской славы, закатила последний, генеральный скандал и, обозвав мужа напоследок «тронутым», уехала к сестре в соседний М-ск. Уехала навсегда и крепко позабыла мужа. Если вы попытаетесь с ней заговорить на эту тему, то одна из самых неприятных минут вашей жизни будет вам обеспечена.

Там, где рассеивается мрак неизвестности, начинается эпидемия амнезии. То есть в N-ске почти не помнят Джона Васильевича Гамаюнова. Вроде бы он умер, но никто не знает, как и когда. Более того, никто не может показать вам его могилу на N-ском кладбище. Разве это не удивительно?

Подвальчик славного Женьки уже не мастерская, а обыкновенная кладовая, забитая ящиками с вареньем и прочим хламом.

Двигатель, мертвый и ненужный, стоит в углу и занимает слишком много места, так что нынешний хозяин подвальчика частенько подумывает сдать его на металлолом, но все не доходят руки.

Зато в городе открыли ремонтную мастерскую, где теперь с переменным успехом чинят разную домашнюю утварь. Ведь ничто не вечно под луной.