Валентина Лысич

Немного мистики
Похороны отчима были скромными, тихими.
Председатель сельсовета подогнал грузовик, гроб положили в открытый кузов, и односельчане, пришедшие попрощаться с Агеевичем, медленно побрели к кладбищу. Я было заикнулась матери, что, мол, надо было бы священника позвать, отпеть бы по-человечески, но мать так посмотрела на меня, что продолжать разговор на эту тему сразу же расхотелось.

Зная каким "счастьем" для матери была семейная жизнь, я тяжело вздохнула, жалея её. И только сестра вдруг пожалела отчима, сказав:
– Вот, прожил человек жизнь... Каким же он несчастным был, если вся его жизнь злобой была насыщена. Ничего хорошего в его жизни не было...

Я мысленно воздала славу Богу, что мать её не слышала. Но в душе была согласна с ней. Надо сказать, что отчима я не любила. Мне было неприятно видеть его постоянно пьяным, дебоширившим. И приезд к матери для меня всегда омрачался этим обстоятельством. Однажды в приливе гнева я даже пообещала, что и на похороны к нему не приеду. Но потом одумалась. Ему же всё равно, буду я на погребении у него или нет, а как же мать справится одна?
И вот теперь приехала...

Люди разошлись. Сумерки окутывали землю, укрытую снегом. Непривычная тишина царила в доме.
– А ведь он знал, что умрёт в семьдесят, – вдруг сказала мать. – Ему цыганка когда-то нагадала.
Я с любопытством подняла глаза.
– На день рождения, когда исполнилась эта дата, он от внушения чуть было не умер. Еле спасла врач, приехавшая на скорой. Обрадовался, что остался жив! И через некоторое время снова принялся за пьянство... А, ведь, "семьдесят" – относится не к одному дню, а к целому году...
Чувствуя угрызение совести, я снова начала:
– Надо бы запечатать землю...
– Забыла, как он постоянно ругался, вспоминая Богоматерь?.. – зло парировала она. – Было для него что-нибудь святое?
Я замолчала.

Прошло несколько дней.
– Привези мне настольную лампу, – неожиданно попросила мама, никогда ничего не просившая.
Я удивилась, но привезла ей и лампу и ночной светильник.
С тех пор она спала только при свете.
На мой вопрос о причине просьбы ничего не отвечала.

Настало лето. Мы всей семьёй приехали к ней в село. И тут случилось то, из-за чего и повествую это.
Я готовила обед, разговаривая с сыном, всё время поглядывая на него. И вдруг заметила, как в дверном проёме показался силуэт мужчины в бирюзовой рубашке. Не поворачивая к нам головы, он важно прошёл в зал. Я обомлела. Это был Агеевич! Это его профиль, его шевелюра, его походка! Холодок коснулся сердца. Видя моё испуганное лицо, сын в недоумении замолчал. А я прислушивалась к тишине.
Почему зашедший мужчина не поздоровался с нами?
Почему даже голову к нам не повернул?
Почему же такая тишина в комнате, где спит муж?
Боже, почему же там такая тишина?!!

Я рванулась с места. Забежав в комнату, никого не обнаружила, сколько не оглядывалась по сторонам.
Муж всё так же мирно похрапывал во сне, жив-здоров. Ну и слава Богу!
Я прошлась с опаской по дому, заглядывая во все углы, даже под кровать.
Но таинственного незнакомца нигде не было.
– Мам, что случилось? Что ты ищешь? – удивлённо спросил сын.
– Не что, а кого. Ты не видел, кто к нам заходил?
– Да нет, никого не было! Собака бы залаяла!

Ага, залаяла бы... на чужого! Мои руки тряслись.
– А в какой рубашке похоронили Агеевича? – спросила я у мамы через несколько дней.
– В бирюзовой!