Борис Филановский

1.
Одну я помню не очень-то отчётливо. Я, как всякой нормальный питерский человек, старался отмотаться от этого единодушного праздника всех трудящихся. И до поры до времени, как и многим моим товарищам, мне это удавалось. В отлынивании даже появилась некоторая рутина. Ну, за город еду праздновать 1 мая и 7 ноября. Или у кого-то день рождения (это с утра-то. Ну и что такого, мы всегда с утречка. И так далее). У меня обнаружилась довольно хорошая способность к увёрткам и отговоркам. И мне как бы верили. Скорее, не то, чтобы верили, но особенно не напрягали. Хотя, с каждым разом обстановка потихоньку накалялась. Наконец, терпение моих партай-геноссов кончилось. Я получил почти формальное распоряжение. И, как оно бывает в жизни, почти сразу мы пришли к разумному компромиссу. То есть, к некоторой сделке с совестью. И мой завлаб, такой же бедолага как я, только партийный, не смог отказать в справедливом требовании трудящего. Но всему своё время. Не будем опережать события.
Дело было этак году в 87. Явно после знаменитой майской демонстрации 1986 года. Когда стройные колонны трудящихся под ласковым радиоактивным дождичком демонстрировали единство и сплочённость на Дворцовой площади. Ну и незадолго до 1991 года, когда колонны трудящихся на Дворцовой единодушно демонстрировали лозунги вроде: «долой КПСС». Причём, в основном, там и там были одни и те же трудящиеся. Забавно, что там и там были и те же "партайгеноссы борманы". Сам видел. Хотя не очень-то понимал, как это у них так ловко получается. Эти Янусы, может, были и двуликие (как полагается двуликим Янусам) но ведь свои, почти родные. Просто вот так их господь устроил. Диалектически. Ведь даже простая монетка имеет две стороны. Орёл и решку. И при этом ведь остаётся в единственном числе.   
 Моё, так сказать, поведение (как и поведение большинства трудящихся, да и наших идеологически подкованных партийцев) в общем-то отдавало оппортунизмом. Но у нас была некоторая отмазка. Недаром у нас в Союзе одной из самых главных книг была история бравого солдата Швейка. Песнь о бравом солдате Швейке, а не песня о Соколе, или упаси боже Буревестнике, была для советских трудящих живым примером. Именно оптимистически настроенный Йозеф Швейк, «желавший отдать жизнь за государя-императора», ненавязчиво диктовал обывателю линию поведения с руководящей линией партии. 
Это была такая игра. В которой все правила были известны наперечёт и исправно соблюдались (хотя ни на какой бумаге, разумеется, не записывались). И даже сами марксисты-ленинцы не были исключением. Скорее, наоборот. Как раз они следовали малейшим изгибам этих судьбоносных правил. При этом элегантно вписываясь в повороты. А ведь время-то было совсем непростое. Но ведь у них, в отличие от нас, обывателей, всегда был наготове волшебный инструмент под названием: классовое чутьё. Которое даже в незабываемом 91 их не подвело. Как миленькие, они побежали на народные демонстрации 1991 года. И никто из членов КПСС не выступил тогда против. Все только за. Потому что люди точно знали правила. Хотя, в чём заключались, эти правила, никто не смог бы объяснить. Потому что никто не знал, существуют ли такие правила на самом деле. Возможно это и есть великая тайна загадочной советской души.  
Кстати, когда мы с Татой через много лет (в другой жизни) выбрались в Прагу, мы были искренне удивлены. В Праге Швейка никто не знал. Вежливо переспрашивали: простите, как фамилия? Может, это и в какой-то степени закономерно. Может быть, они и поэтому намного раньше нас выбрались из воронки светлого будущего всего человечества. Причина, возможно, в том, что у них была неплохая альтернатива. Прага была родиной Франца Кафки. Ведь Франц Кафка жил в самом центре великого города. Рядом с памятником Яну Гусу (или Жижке, точно не помню). С трудом до нас доходило – абсурд абсурду рознь. Наш простой советский абсурд по части абсурда явно уступал своему рафинированному чешскому собрату-абсурду. Но я как всегда отвлёкся. 
И тут уж совсем некстати вспомнил, что работал я в то (уже былинное) время именно в НПО «Буревестник». Так что, моё бурное будущее было уже заложено в самом имени вещей птицы. Которая своим крылом указала мне место в стройных колоннах. Тут и уместно упомянуть о некоторых следствиях моей сделки не только с совестью, но и с руководством. Да, я поддался. Но в результате этой сделки я стал хранителем (и носителем) довольно внушительной колбы с вышеуказанным напитком. Который (напиток) был не без борьбы оторван от нашего лабораторного небогатого бюджета. Если слово бюджет подходит к этиловому спирту марки А, полученному лабораторией для смелых химических экспериментов. А это слово подходит. По сути дела, спирт в те неформальные времена использовался как платёжное средство. А и наливали, чтобы наши заказы на нужные нам для работы приспособления, всё-таки хоть как-то выполнялись. А не валялись, как хрен знает что, на столе начальника макетного цеха. А ведь это были серьёзные документы, украшенные целым венком руководящих подписей. А без спирта документ не работал. Трудно объяснимой это была дисциплина – экономика социализма. Но если кому надо наливали, то и ничего.
Тем временем крестный ход демонстрации трудящихся со скрипом двинулся вперёд. Его начало проходило в полном соответствии с популярным советским лозунгом: «с утра выпил – день свободен». Этот лаконичный текст определял одновременно и координаты частицы, и параметры её (нашей) орбиты. Это вам не электрон какой-нибудь вшивый. И никакое такое уравнение Шредингера нам не указ. Тут всё расчислено. Во всяком случае, на сегодня. И орбита, и частица, да и флуктуации заодно. В смысле, дёргайся не дёргайся, всё равно свалить не удастся. Давай-давай марширен в сторону Дворцовой площади. Благо недалеко. От Лавры по Невскому всего-то меньше часа ходу. И мы потопали. Но тут стройное шествие внезапно затормозилось. Даже в часах шестерёнки иногда заедает.
Возникла несколько напряжённая ситуация. Надо было разделить (по справедливости) лозунги и плакаты. Скажем: «коммунизм – это молодость мира, и его созидать молодым» мог бы ценится гораздо выше простого: «наша цель – коммунизм», или совсем уж лаконичного и несколько эзотерического (малость отдававшего каббалой): «пять – в четыре».  Наши передовые рабочие включились в борьбу за право нести лозунги и плакаты. Эта честь предоставлялась только передовикам классово сознательного пролетариата. И ни в коем случае трудовой интеллигенции. Дело в том, что было из-за чего скрещивать копья, фигурально говоря. Говоря не без пафоса, тут речь шла о попытке приблизить светлое будущее всего человечества. Не зря классово сознательный ленинградский рабочий класс вспоминал знаменитое: «в борьбе обретёшь ты право своё». И тот, кто выходил победителем в этой классной борьбе, тот тут же и получал своё.  Одна палка – 5 рублей (и один отгул). Две палки – 10 рублей. И два отгула.
Но и тут, как во всяком деле, были свои тонкости. Например, если ты сдуру хапнул «молодость мира», тебе надо тащить полдня неподъёмный куль. С парусностью как у хорошей яхты.  Поэтому борьба была тихой, но свирепой. Под неусыпным надзором передового отряда рабочего класса - коммунистической партии. Наконец, всё наладилось. Не без воркотни проигравших. Но без мордобоя. 
И по правде говоря, всё как-то так хорошо устаканилось. Первый пошёл под домашние огурчики, да и котлетки почти всем достались. Колонны тронулись. Тут же решались основные вопросы современного международного положения, мира и социализма. Трудящиеся горячо обсуждали международное положение. Райкомовские казённые лекторы, нагонявшие скуку, когда бубнили нам об этом интересном положении, могли бы позавидовать неподдельному интересу трудящихся к обсуждаемой тематике.   
Вспоминали остров свободы Кубу. Рабочие горячо обсуждали братскую помощь СССР кубинскому народу. Раздавались приветственные возгласы: «когда же прекратят отдавать даром этим чёрножопым нашу пшеницу». Поминали и польскую «Солидарность». Хотя поляков обсуждали довольно осторожно. И озираясь по сторонам. Всех друзей СССР вспоминали «незлым тихим словом» как нам завещал поэт Шевченко. Дошло до того, что вспомнили свободную Африку. Особенно часто почему-то поминалось государство Зимбабве. Существительное: «чёрножопые» звучало в контексте с популярным идиоматическим оборотом «продали, суки». Антисемит-коммунист Шамай (это с первого-то стакана) с пеной у рта описывал, как шикарно живут его родственники в Израиле. Правильно описывает ситуацию великий и могучий, но отчасти приблатнённый новорусский язык: ситуация была типа того. 
Решались и вопросы менее глобальные. Но представлявшие локальный интерес. Поддавший начальник Зяма втолковывал своему оппоненту. «Значит, вызывает меня главный. А там сидит уже профессор Мясников. Тихо сидит, между прочим. Главный и спрашивает меня, так это с походцем. Зиновий Моисеевич, а сколько статей Вы опубликовали за последние годы? А я ему, не моргнув глазом отвечаю: две. 
И он тихо так говорит: «вот видите, товарищ Мясников, люди работают. Время нет размениваться на глупости. А Вы мне тычете в нос, что ваш отдел опубликовал 18 статеек за отчётный период. В журналах АН СССР. А ведь товарищ Мурвич не хуже Вас работает. Но не разменивается на мелочи». «Ну и что тут такого», –реагирует сбитый с толку оппонент. «А тут тоже есть один тонкий момент. Как у этих ребят с плакатами. У меня за это время вышло 38 статей. Ляпни я про это дело – не видать бы мне первого места в соцсоревновании». Понятно было, что наши люди не только точно знают неписанные правила, но и все эти правила точно соблюдают. И не надо нам никаких юридических увёрток. В смысле, какого-нибудь такого Римского права. Не в Германии, небось. Где генералы требовали (и получали) письменные приказы о уничтожении евреев и цыган. Скорее это напоминает ситуацию у религиозных евреев с Торой. Есть письменная Тора. И есть устная Тора. Как объясняли мне знающие люди в Иерусалиме: в Торе всё записано. В том числе и в устной. Читать надо уметь. А наши люди как раз так и устроены. Умеют.
Пока суть да дело пошёл и второй, возможно и третий вслед. И хорошо пошли, смею вам заметить. Мы, т.е трудящиеся, стройными рядами шли по Невскому демонстрировать своё единство с родной партией. При этом ситуация коренным образом изменилась. Не сразу, но и не постепенно. Потому что всё повеселело. Фасады, с утра довольно потрёпанные, как-то радостно заблестели. Флаги и транспаранты шелестели под ласковым осенним ветерком. Стоваттные серебряные матюгальники на фасадах домов играли ласковые мелодии про упоительно молодого Ленина. Радостно было на душе слышать, что Ленин такой молодой и Сталин ещё впереди. Тем временем мы незаметно подошли к знаменитой Арке Главного штаба. Некоторые сильно поддавшие пытались свернуть к штурму Зимнего. Но регулировщики в штатском ненавязчиво повернули колонны к родному Александровскому (Сашкиному) саду. 
Мы вышли на Дворцовую площадь. Не знаю, интересует каких-нибудь экспертов моё мнение, но откровенно говоря мне в тот момент всё ужасно нравилось. Нас прижало толпой к трибуне с вождями. Они мне тоже ужасно нравились. Их было жалко. Стоят бедные, с раннего утра ни капли. Переживают за нас. 
Так мы победным шагом прошли всю Дворцовую. И повернули на Мойку. Как раз напротив дома-музея Пушкина. Нам представилась выразительная картина, выполненная в благородной трёхцветной гамме. Тёмная, почти чёрная осенняя вода, кое-где белые с голубоватым отливом льдины. И всё это сплошь покрыто алыми транспарантами. Глубоко продуманной композиции придавали статическую устойчивость лёгкие деревянные держатели лозунгов. Там удачно сочетались и лозунги с одной палкой и более монументальные их собратья с двумя палками. Всё вместе образовало сложный цветовой узор. Который не мог не радовать глаз любителя прекрасного. Воспитанного на школьных экскурсиях в Эрмитаж и Русский музей.
Дальнейшее - молчание. Как справедливо указывал нам классик. Поскольку понятно, что в этом мире радость недолговечна. И поддавший человек через некоторое время впадает в пессимизм. Знаменитый советский лозунг: «через тернии к звёздам, (сами знаете к каким)» видится совсем в другом цвете. Жадный организм с отвращением воспринимает расставание с алкоголем. Какие к чёрту звёзды. И всё окрест покрыто туманом. Такой, прямо скажем, дымкой меланхолии.
Как закончился этот мой радостный день я помню. Но не чересчур хорошо. Праздник продолжился в скромном революционном буфете дворца балерины Кшесинской. Где с балкончика выступал Ленин. Там в те былинные времена находился музей Октябрьской революции. Буфет тот был скромном-то скромном, да не очень. Забегая вперёд, должен всё же сказать всю правду: сосиски-то нам буфетчицы просто так принесли. По 40 копеек порция. Как будто так и надо. Слыханное ли дело, сосиски, блин, да без очереди. Да по 40 копеек. Прямо коммунизм какой-то. Сказочный, прямо скажем.
Нашим Вергилием-проводником по этой заповедной местности был опытный житель Кировского проспекта. Это был передовой рабочий (очень толковый) и мой приятель Коля Харин. Полученная за транспарант пятёрка прямо жгла ему карман. Он так честно и сказал: «а чего, не пропадать же настрою. Так складно день начался. Вали за мной. Не пропадём». И добавил задумчиво. «Мы бывает там и отсиживаемся. Когда сильно поддавшая милиция уж очень свирепствует в борьбе за трезвость – норму жизни. Легавые туда ни в жизнь не заглянут. Сам Ильич охраняет там пролетариат. Своим крылом». И ведь прав был, собака. Местные творческие работники буфета с пониманием встретили уставших демонстрантов. «Только бутылочки пустые поставьте аккуратно в уголок». Что ж мы не понимаем, не с луны, блин, свалились. У нас в СССР труд есть дело доблести и геройства. Любой.
2.
И буквально через три с чем-то года, точнее утром 20 августа 1991 года (или всё же 21, точно не помню) мы с Татой от Пяти углов уже своим ходом добрались до Дворцовой площади. Там было полно народу. Как говорится негде яблоку упасть. Во-первых, к тому времени яблок не было в природе. А если бы и было яблоко, то упасть бы ему не дали. Сразу бы слопали. 
На Дворцовой в тот день было не протолкнуться. Люди стояли впритык.   Трезвые. Дворцовая площадь была заполнена народом. Арка Главного штаба (откуда 73 года назад начался штурм Эрмитажа) тоже была полна демонстрантами. Народ стоял и на Невском, перекрывая путь троллейбусам. В Александровском саду тоже толпился народ. И на Адмиралтейском проспекте было полно людей. Но толпа была пореже. Что было на набережной Невы трудно сказать, т.к туда мы не смогли протолкнуться. И тут ещё один момент. На мой взгляд важный. Точно помню, в тот день на площади не было людей в военной форме.
 Это была демонстрация против путча ГКЧП (такой был комитет для спасения коммунизма, вроде путча Каппеля в Берлине 23 года). Дело прошлое. Писали, что был приказ пустить танки на Питер. Чтобы народ прижать. НО командующий Ленинградским военным округом отказался выполнить этот людоедский приказ. Жалко, не вспомнить имя этого героического офицера. А ведь это был настоящий герой. Советского Союза. И народ его поддержал. 
На площади собрались сотни тысяч людей. Не из-под палки. И никаких плакатов и упаси боже лозунгов. На трибуне (ведь была там какая-никакая трибуна, далеко от нас, у самого Эрмитажа) элегантный Собчак у микрофона толкал речь. И его слушали. Внимательно. И переспрашивали. И соседи торопливо повторяли, что сами расслышали. И на них шикали. Тихо. Как в филармонии. На большом концерте. Рядом с Собчаком стоял видный военный. Герой дня. И вообще герой. Безымянный. Можно залезть в Гугл, найти фамилию генерала. Но зачем. Всё равно быстро забудется. Мы так легко забываем имена героев России.
Сказать по-правде, зрелище было внушительное. Даже грозное. Писали, что на площадь вышло почти полмиллиона человек.  И эта стихийная демонстрация ситуацию переломила. Этот ГКЧП так бодро начинал. Несмотря на то, что его (ГКЧП) целый день в телевизоре пугал толстенький Гайдар. Какими-то экономическими заклинаниями. 
А вот когда народ выходит на площадь – это уж совсем другое дело. Этот аргумент подействовал. И этот ГКЧП как-то быстро смылился. Даже какой-то министр из членов ГКЧП покончил с собой. И некий маршал туда же. А стихи, посвящённые министру, остались в памяти народной. «Забил заряд я в тушку Пуго». Здесь Пуго – фамилия министра. Не было бы стихов, никто б и не запомнил имени заговорщика. А фамилия маршала СССР так и потерялась в потёмках истории. Скорее всего просто не хватило рифм для маршала. Всеобщий советский дефицит и тут сказался. Хотя этот Пуго наверно был всего-навсего генералом. А вот поди же ты, был генералом, стал идиоматическим оборотом. Такова сила поэзии, заметил бы я мимоходом.
Кстати о поэзии. Классик призывал опасаться русского бунта, т.к он (бунт) «бессмысленный и беспощадный». Можно со мной и не согласиться, но бунт, который мы видели, отличался крайней благопристойностью. Можно даже сказать – благовоспитанностью. Мне кажется именно от этого он и представлял опасность. Можно даже сказать, что рассудительный бунтарь опаснее своего истерического собрата. И можно без особого труда предсказать, что американские чёрные бунты, с битьём посуды и поджогами автомобилей, будут быстро прекращены. Кишка тонка у этих наших братьев по разуму. А вот русская спокойная демонстрация была обречена на успех. Конечно не мне спорить с классиком. Но тем не менее, тем не менее.  Публика-то за 200 лет малость того, изменилась что ли. Может быть и повзрослела.
Не знаю, прав ли я, но основную черту «моих» двух демонстраций можно охарактеризовать словом: понимание. Вот у нас наши люди всё понимают. Надо демонстрировать единство компартии с народом. О-кей, мы готовы. И демонстрируем. Причём от души, радостно, с песнями о коммунистической бригаде, о том, что Ленин впереди. И через пару-тройку лет, когда надо демонстрировать единство, чтобы компартию объявить вне закона, то ведь с нашим удовольствием. Без плавного перехода. Внезапно, и от души. Именно что от широты души нашей. 
 И совсем не удивительным оказалось для нашей широкой души, что, когда СССР рухнул, мы все поняли всё и сразу. Сразу и безоговорочно. 23 августа 1991 года весь советский народ в едином порыве заклеймил коммунизм - проклятое прошлое. И стал строить капитализм - светлое будущее всего человечества. И ведь не нашлось ни одного подполковника или генерала, верного внезапно устаревшей власти. От Калининграда до Владивостока. Оказалось, что господа офицеры к их счастью ничего не слышали о таком понятии как воинская присяга. Потому что наше глубинное народное понимание сути дела оказалось важнее набора хаотических цитат из немецкой метафизики, сдобренных проклятиями в адрес этих самых метафизиков. И какие-такие струны души задевает эта волшебная музыка доподлинно неизвестно. И какой граммофон нам её наигрывает. Но вечная музыка вечно звучит в глубине души советского народа. Хотя и абсолютно беззвучно. И только по нашей синхронности сразу видно, что маршируем мы все в такт. Это ведь не вальс-бостон какой-нибудь. Марш. И топаем мы всегда в сторону света. На свет, как многие мотыльки до нас.