Борис К. Филановский 

1.
Это у них там, на гнилом Западе, всякие там кризисы перепроизводства, безработица и царство чистогана. Как правильно сказал Маяковский: «у них там голодный вой\\и безработный с моста в Гудзон бросается вниз головой». А у нас наоборот. Вернёшься бывало из Сибири, надо искать работу. А найти работу в стране Советов было как не хрен делать. Прямо смешно не найти работу на родине мира и социализма. Поскольку у нас при социализме не было безработицы. В принципе. Весь советский народ должен был трудиться. И трудился. Как один человек. Поскольку труд в СССР был делом доблести и геройства. А кто не работал, тому так прямо и говорили: «мы тебя по головке не погладим». И не гладили. Например, одному рыжему нобелевскому лауреату вкатили 5 (пять) лет ссылки за «тунеядство». Власть была добрая, но строгая. И любила трудящихся. 
Но на работу не брала. Если ты не арийского происхождения. Причём к лику арийцев были причислены и вепсы, и чукчи, и калмыки, и даже гагаузы. Кроме сами знаете кого. А кто не знает, тому можно и пояснить. Не брали на работу лиц с пятым пунктом. Это когда в советском паспорте (молоткастом и серпастом, как доподлинно известно) вместо пятой графы – национальность, было прямо так и записано – еврей. И большой привет. Казалось, ситуация просто гаси свет. Но как у всякого хорошего правила, бывали и исключения. И эти исключения работали (прошу прощения за дурацкий каламбур). Ведь многие эти самые (и я в том числе) всё же работали. Как это не парадоксально.
Тут нужно было, чтобы карта легла как надо. В этой их колоде. Допустим, у Дома книги на Невском ты встречаешь Славу С. (к слову, будущего редактора моей химической книги). Слово за слово, я и спроси, нет ли чего химического на примете. 
«А как же, - говорит Слава С. – меня только что спрашивал приятель, нет ли какого-никакого химика».
И он подвёл меня к длинному, тощему Лёне Соколову. Это был известный в будущем питерский химик (учился в аспирантуре университета у самого Сторонкина).  Большой эрудит, библиофил и просто неординарный представитель нашей славной питерской фауны. Словом, исчезающий тип. Может быть и исчезнувший.
Он так трубил в нос: «есть такое ОКБ прецизионного электронного приборостроения. 
В физико-химическую лабораторию к нам требуется инженер».
Лёня, - осторожно спросил я – а чем там занимаются?
- Садоводством.
Чем-чем ?            .
-Ху@м груши околачиваем – лаконично ответил Леонид Андреевич. Я прямо ахнул. Но наученный горьким опытом, малость притормозил. «Возьмите меня, я не подведу». Мне было всё равно, какая-такая работа. Я был согласен на любую. Кроме того, чувство юмора в собеседнике всегда подкупает. Даже такое своеобразное.
Дела наши с Татой были тогда просто швах. Работа была нужна позарез. А её как раз и не было. Какие-то случаи устроиться подворачивались. И тут же срывались. А ведь в те поры пособий по безработице не то, чтобы не платили. Просто слова такого не было. В СССР безработицы нет. Безработные есть, а безработицы нет. И так далее. Здоровый юмор строителей коммунизма.
-«А приходи завтра, поговори с начальством. Я словечко замолвлю. Всё-таки сам Слава С. рекомендует. Не кто-нибудь». Дал мне Леонид адрес на Петроградской. С тем моё сватовство закончилось.
Разговоры с начальством неожиданно закончились благополучно. Может быть повлияла рекомендация. Ведь Слава С. Был непростой человек. Он был способный химик, учился в аспирантуре университета. Но это не имело никакого значения. А значение имело то, что он был женат на иностранке! Да на какой. На самой настоящей француженке. Из самой настоящей Франции. По тем временам это было примерно, как если бы он был женат на инопланетянке.
И вот это выделяло его из нашей серой биомассы.
А может просто очень нужен был инженер. И мой еврейский паспорт не усугубил мою жалкую участь. Ведь это было в краткий миг оттепели. Правда, в самом конце. Но тогда были ещё совнархозы. Хоть маленькая, но свобода. Появлялись новые шараги. Не секретные. В нынешней терминологии: старт-апы.   Небольшие мобильные лаборатории. Которые могли себя прокормить. Такой и было наше ОКБ. 
Как-нибудь я подробнее расскажу о этих делах. Чтобы сейчас не запутаться. 
Наше ОКБ было из таких. Его году в 1959 организовал замечательный русский инженер Всеволод Михайлович Макушенко.
По легенде он со своим проектом создания КБ по разработке и выпуску научных приборов пробился на приём к какому-то большому партай-геноссе-борману. И впечатлил этого деятеля заклинанием, что его таинственный прибор может почувствовать, если подсыпать ложку соли в бассейн «Москва». Тогда в моде было на месте взорванного храма Христа-спасителя вырыть большой (и красивый) плавательный бассейн. Это потом было модно на месте бассейна за пару лет из бетона сварганить большой (и красивый) старинный храм. Который, конечно, ждет своего часа. Судя по поведению главного у них там тов. Гундяева. Я думаю, чертежи бассейна далеко не запрятали. Храм-бассейн, бассейн-храм, храм-бассейн. Как небрежно заметил герой Оруэлла – диалектика.
Так вот, ложка дегтя (простите – соли) была решающим аргументом – прошение было подписано.
Появилось симпатичное небольшое ОКБ на Петроградской со своим мини-заводом. И начали изготавливать таинственный измеритель. Это был совершенно не таинственный лабораторный кондуктометр. Он измерял концентрацию (электропроводность) солей в растворах. И, действительно, это был полезный прибор. В любой лаборатории. И очень существенно, прибор нужен был, чтобы учить студентов физической химии. И не только студентов. И аспирантов тоже. Прямо-таки научный прибор. Таких приборов в СССР не было. А институтов, университетов, да и НИИ было до и больше. Кроме того, наше ОКБ разрабатывало и выпускало и другие приборы для химиков. Так что эта работа казалась вполне осмысленной.
Всё это хорошо, может быть даже кому и интересно – а в чём тут фишка, может спросить не очень-то интересующийся химией человек. И правильно спросит.
 
А фишка в том, что нас пустили в свободное плавание (это, видимо, были последние телодвижения хрущёвской оттепели). Эти последние судороги хрущёвского правления давали людям хоть небольшую, но возможность работать самостоятельно. То есть самим зарабатывать себе на жизнь (что продадите - то и получите). Иными словами, это была робкая (и неудавшаяся) попытка построить маленький капитализм внутри большого социализма. А для нас это был хороший стимул хорошо работать. И мы вкалывали как савраски. Делали приборы. Сдавали продукцию на склад. Как все нормальные советские люди. Но оказалось, что это просто смех один, а не работа. 
2.
И вот тут-то воочию мы столкнулись с настоящим советским кризисом перепроизводства. Которого просто не могло быть в стране Советов. По определению. Прямо Америка какая-то вшивая. Времён застоя.
Нас собрали во дворе (актового зала просто не было). Собрание было посвящено не сколько международному положению, как обычно в советские времена. Темой были наши финансы. Которые пели романсы. Выступила главная бухгалтерша Усова и без особых предисловий нам объявила: «ну вы там, навыпускали кондуимеров и миллимомеров. И довольны. А с чего вам зарплату платить, спрашивается? Пока всё лежит на складе». 
Так я впервые на практике столкнулся с понятием кризиса перепроизводства. 
Конечно, в вузе доценты бессмертного учения с изяществом необыкновенным бичевали пороки загнивающего Запада. Но это Запад. Там у них производительные силы не соответствуют. Характер производительных сил не соответствует производительным отношениям. Или наоборот. В общем ясно, что у них там дело швах. Правда Хрущёв поведал нам, что и у нас были отдельные недостатки. Коммунисты перестреляли и пересажали, к примеру, миллионов этак 5, или 10 своих (кто считал).  Это были отдельные недостатки, так сказать некоторые перегибы. Партия это отчасти признала – с кем не бывает. Нужно войти в её (партии) положение. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Поэтому даже выплачивали некоторым семьям расстрелянных зарплату за 2 (два) месяца. Видимо в целях гуманизма. 
Ладно. Политика-политикой, но экономика – это совсем другое дело. Как так получилось, что у нас, в стране победившего социализма, обнаружился кризис перепроизводства. Это с трудом укладывалось в сознании. Неужели теоретики бессмертного учения чего-то там недотеоретизировали. Недотумкали, одним словом. Или перестарались. Но это так, к слову.
А у нас кризис был налицо. А зарплата наоборот. Отсутствовала. А ведь одолжить не то что пятёрку, но и трёшку до получки не у кого. Все такие. 
Тут вышел вперёд наш директор. Он постоял, постоял, потом вздохнул и замялся. И после драматической паузы ляпнул: «ребята, я не могу вам приказать. Я понимаю, что вы все инженеры. Сам такой (он действительно был блестящий инженер). Понимаю, что моя просьба довольно противная. Я прошу вас стать на время продавцами. 
Надо сказать, то время было довольно грубым временем. И разные выражения использовались.  И за отдельные непарламентские выражения можно было и по морде схлопотать. А можно было и не схлопотать. Тут дело тонкое. Всё зависело от контекста. А вот слов, за которые безусловно можно было получить по физиономии, было довольно мало. Нельзя было называть человека фашистом, пидорасом и торгашом. 
Надо сказать, во время моего учения в 50-е в Питере я не видел ни одного мужчины, работавшего продавцом. Ни одного. На весь Питер. Потом, правда, появились. Но это потом. 
Поэтому идея директора повисла в воздухе. 
А ведь это было здравое предложение. Но, как бы это помягче сказать, трудно реализуемое.
Выступил румяный парторг с идеей, что нашим оружием является самое передовое учение - марксизм-ленинизм. Руководствуясь диалектикой в её высшем проявлении. И несмотря на происки врагов. Прочёл всю молитву. С выражением. Все поголовно согласились, что передовое учение верно, потому что оно правильно. И замерли в ожидании. Как древние иудеи ждали манны небесной.
Но чуда не произошло. В смысле, денег от этого не прибавилось. Пришлось нам сдаваться.  А куда денешься, денег-то нету.
И наши разработчики пошли в народ. И я в том числе. А народ-то оказался нашим простым и открытым к диалогу советским народом. Мне для начала попался заведующий кафедрой физической химии в целлюлозо-бумажном институте легендарный профессор К.П. Мищенко. По происхождению (это я потом узнал) он был сыном не то камергера, не то камер-юнкера. (Нам-то всё равно, что тот позумент, что этот. Это Пушкин мог обижаться на царя. Когда поэту присвоили не тот чин). Но и партком университета в послевоенное строгое время не обошел вниманием этот факт. Партком не хуже поэта был недоволен изъянами в биографиях предков профессора К.П. Мищенко.
Профессора вышибли из университета (ЛГУ) году в 48. Вперёд ногами. Когда у них была мода на борьбу с безродными космополитами. Которые недалеко ушли от врачей-убийц. Хотя парторги университета даже по пьяни не могли перепутать профессора-аристократа с евреем. Тут сработал извечный комплекс плебеев – не смогли поднять руку на аристократа. Пощадили, если можно так выразиться. Всё-таки не посадили. Но выгнали. И после долгих мытарств профессора приютили в целлюлозном институте. 
Он занимался теорией растворов. Развивал идеи Менделеева. И очень неслабо развивал. Его заштатная кафедра (а не элитные кафедры университета) стала ведущей в СССР по теории растворов. Ссылки на его классические работы попадались мне недавно. В американских журналах. Через 60 лет. Притом, что даже очень приличные работы стареют через 5-6 лет.
  Это был элегантный господин. Даже в костюмчике фабрики «Большевичка» он был воплощением элегантности. И корректности. Я толпился в дверях его кабинета. И бормотал что-то несусветное. Ведь не было такой простой штуки как рекламка. Нам это и в голову не пришло.
Надо сказать, профессор быстро все понял. «Хоть и профессор, а соображает», - подумал я мельком. Профессор поблагодарил за интересную информацию. И заказал для кафедры целых три прибора.
Потом, это уже совсем потом, когда мы познакомились, он пристроил к нам своего племянника Генку Мищенко. Лоботряса и бонвивана. Чудный был человек Гена. Шармёр. От него-то мы и узнали историю профессора. Более того, Гена приносил почитать книги из профессорской библиотеки. Помню, Гамлет был на французском, а Вильгельм Майстер на английском. Увы. Не по зубам. А вот Серебряный век: Кузмин, Бальмонт, Гумилёв, прижизненный Блок с иллюстрациями Юрия Анненкова, Иннокентий Анненский – до сих пор вспоминаю эти драгоценные книги. Где они теперь? Ветер.
 Следующим был поход в Техноложку (ленинградский Технологический институт) на электрохимию. Там был не менее легендарный профессор Александр Леонович Ротинян. Который вместе с профессором Хейфецом разработал всю технологию получения стратегического никеля для норильского комбината «Норильск-Никель». Этот комбинат теперь отхапали какие-то наши русские плуто-краты. И заколачивают бешеные бабки. Причём вечнозелёные. А профессоров тоже не забыли. Как там у Салтыкова-Щедрина: «дали ему серебренный пятак на водку. Веселись мужичина».
Его кафедре тоже позарез нужны были приборы для студенческого практикума. К слову сказать, с Александром Леоновичем у меня вышло 6 совместных работ в Журнале физической химии (ЖФХ) АН СССР. Чем я до сих пор не перестаю гордиться.
 
Совершено неожиданно наш торговый опыт оказался совсем не смертельным. Более того, так славно убедиться, что ты делаешь что-то вполне осмысленное.
Забавно, что на этом наша торговля просто закончилась. Ленинградские и московские институты (да и все остальные следом) начали заказывать наши приборы. Сарафанное радио работало гораздо лучше Госплана. И кризис перепроизводства закончился. Что свидетельствовало о преимуществах социалистического строя и непреложности законов диалектики. «А также материи, данной нам в ощущениях. Богом». (В.И Ленин и Б.М Зеликсон. Последний автор только прибавил одно слово. Последнее)